Старец Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом
— Иноче, откуда ты?
Я ни слова.
— Кто твой Старец, иноче?
Молчу.
— Сколько тебе лет?
Не отвечаю.
— Как твое имя? У тебя нет языка? Ты немой?
Ничего не говорю.
— Как зовут твоего Старца?
Продолжаю молчать. А ведь со мной говорит Владыка!
— Ты со мной не будешь разговаривать?
Я — букашка рядом с ним, а он — архиерей. Мне стало его жалко. Я думал: «Он от меня не отстанет, будет говорить, будет меня непрестанно засыпать вопросами. Дай-ка я произнесу то, что Старец разрешил мне сказать в крайнем случае».
— Простите меня, у меня нет благословения разговаривать.
— А-а-а, у тебя нет благословения говорить. То есть если ты проголодаешься, то не скажешь Старцу: «Я голоден, дай мне поесть»?
Но все, что я мог; я уже сказал. Владыка все понял, он увидел, что я не скажу больше ни слова, повернулся и ушел, отправился в свое путешествие. Откуда мне было знать, что спустя какое-то время он будет меня рукополагать?!
Увидев баркас, пошел и я на пристань. Дал письма в руки капитану и убежал.
— Эй, иноче!..
Куда там! Я уже был далеко.
* * *
Однажды Старец мне сказал:
— Быстро бери свою торбу и ступай в Святую Анну, купи там хурмы. Скажешь: «Мне нужно двадцать килограммов хурмы. Сколько стоит?» Заплати и возвращайся. То есть считанные слова. Скажешь на одно слово больше — конец, здесь тебе не место. И если тебя угостят чем-нибудь сладким, ты это не должен есть.
Я — в панике, так что пот меня прошиб. Как я пойду? Что ждет меня там, куда я пойду?
Отправился. Постучал в каливу.
— Молитвами святых отец наших…
Вышел почтенный старчик, еле на ногах стоит.
— Добро пожаловать, иноче! Проходи!
Я зашел. Отцы меня приняли с большой любовью.
— Угощайся, дитя мое, возьми, это вкусно. Как тебя звать?
Они видели, как я юн, и решили, что надо меня накормить. Я отказался. Один из монахов спросил:
— Кто твой Старец?
Я опустил голову и молчал.
— Что ты хотел?
— Двадцать килограммов хурмы.
— Откуда ты?
— Двадцать килограммов хурмы.
Тогда они поняли: «У него повеление от Старца не разговаривать, не будем его принуждать». Они знали монашеские правила.
— Пожалуйста, бери, дитя мое.
— Сколько стоит?
— Столько-то.
— Возьмите.
— Возьми, иноче, и эту хурму, смотри, какая спелая, съешь ее.
Я отрицательно покачал головой.
— Почему ты ее не берешь?
Я опустил голову вниз. Они все поняли. Я взял свою торбу — и в путь. Пронесло! Я сказал себе: «По меньшей мере, не совершил преслушания». Лишь только подошел я к Старцу, начался допрос.
— Разговаривал?
— Сказал то-то и то-то.
— Ну хорошо.
* * *
В другой день он мне сказал:
— Хватай-ка свою торбу, насыпай пшеницы, закидывай торбу за спину и ступай на мельницу к Святой Анне. Там отдашь зерно, пусть они помелют. Но смотри, не разговаривай. Ты им отдашь пшеницу и спросишь, когда забирать и сколько заплатить. Ни одного слова ты не должен прибавлять сверх того, что я тебе сказал. А если прижмут к стенке, скажи: «У меня нет благословения говорить вам что-либо, кроме этих слов».
Я отнес. Там был один мирской человек, носивший скуфейку и подрясник, хотя и был мирянином. Я подошел к нему и сказал:
— Пожалуйста, смелите мне эту пшеницу. Скажите мне, когда мне ее забирать и сколько это стоит.
— А ты откуда? Кто твой Старец?
— Возьмите пшеницу и скажите мне, когда мне ее забирать.
— Я с тобой разговариваю! — сказал он. — Откуда ты и кто твой Старец?
Я опустил голову, ничего не говоря. Отдал ему пшеницу.
— Когда мне прийти?
Он разозлился.
— Почему ты мне не говоришь, кто твой Старец?!
В конце концов он сказал мне разгневанно:
— Приходи в такой-то день.
Я ему сделал поклон и убежал. Здорово он на меня разозлился!
Такое со мной случалось постоянно. Но это было именно то, что всем нам и требуется.
* * *
Вскоре после того как мы отделились от зилотов, Старец послал меня и отца Иосифа Младшего записаться в официальный список монахов. Семь часов пути пешком и два-три дня для дела. То есть мы должны были выйти на рассвете и прийти в Карею на закате. Старец нам сказал:
— Смотрите, не разговаривайте друг с другом. Запишетесь в список, в Карее выпишете удостоверения у представителя Лавры — и обратно. Между собой общайтесь только жестами, будьте внимательны. Иначе горе вам.
Мы забросили на спину торбы и отправились. Прошли перевал, увидели внизу Филофей, [37] спустились, прошли Иверский монастырь, [38] Пантократор, [39] затем стали искать каливу, приписавшись к которой я мог бы избежать призыва в армию. После этого поднялись в Карею. После всех спусков и подъемов я еле держался на ногах. Брат меня подбадривал:
— Держись, брат, скоро уже придем.
К вечеру мы успели добраться до Кутлумуша, чтобы там заночевать. Наступило утро, а я словно и не спал, таким был уставшим. Проснувшись, я сказал себе: «Где это я?» Я был мертвым от усталости. Мы пошли в Карею, и я еле переставлял ноги. Там мы оформили бумаги и записались куда надо. Отвечая на вопросы, отец Иосиф говорил нормально, а я, опуская голову, едва шептал. Прошло два-три дня, и мы пустились в обратный путь. По дороге брат говорил:
— Смотри, какая гора! Видишь этот монастырь? Он называется так-то.
Я кивал головой, ничего не говоря, не произнося ни единого слова. Брат был чуть старше меня, и поэтому первенство принадлежало ему.
— Хочешь воды?
Я отвечал кивком головы. Я действительно соблюдал полное молчание. И когда мы возвратились — тут же допрос у Старца.
— Малой, разговаривал?
— Нет.
Он посмотрел мне внимательно в глаза.
— Совсем не разговаривал?
— Совсем. Вашими молитвами.
— Совсем между собой не разговаривали?
— Ну, когда брат говорил, я кивал головой. Вот и все.
Старец так обрадовался, что обнял меня и поцеловал.
— Прекрасно, дорогой мой! У тебя это получилось!
Коль скоро он дал наказ, его надо было исполнить. И точка. Молчание? Молчание. Смерть? Значит, смерть. Не о чем говорить.
Что же касается брата, Старец знал, что тот будет разговаривать. Старец не считал нужным говорить с ним на эту тему. Он был старше и мог разговаривать, ответственность была на нем. Главное — что не было разговора между нами.
Думаете, молчать было легко? Требовалось понуждение себя, усилие над собой. Конечно, были помыслы, один, другой, третий, но слово Старца необходимо было соблюсти. Мы боялись нарушить наказ Старца, чтобы не огорчить Бога, не огорчить самого Старца, не разрушить наше послушание и, как следствие, молитву. Поэтому-то мы и не разговаривали.
* * *
Однажды я все-таки сказал несколько слов вопреки запрету Старца и получил от него нагоняй. Один иеромонах приходил к Старцу открывать помыслы и советоваться с ним. Я видел, что они хорошо знакомы, брал у него благословение, но не разговаривал с ним. Как-то раз он увидел меня на пристани и закричал:
— Отец Иоанн! Отец Иоанн! (Это было мое мирское имя, прошло всего два месяца, как я пришел к Старцу.) Отец Иоанн, я был в Волосе и видел твою мать.
И я пошел на поводу:
— Вы меня простите, отче, но у меня нет матери. Пресвятая Богородица — моя мать.
Вот и все, что я сказал. Вернулся назад, а Старец меня спрашивает:
— Разговаривал с кем-нибудь?
— Разговаривал.
— С кем разговаривал?
— С таким-то отцом.
— Что ты сказал?
— То-то и то-то.
— Ну и ну! Ты это сказал?! Теперь ты увидишь, что я с тобой сделаю!
— Буди благословенно.
Я приготовился к грозе.
— Двести поклонов ты сделаешь сейчас, а остальное мы решим вечером, когда ты придешь на откровение помыслов.
— Буди благословенно. Двести так двести.
Затем я занялся работами вместе со Старцем.
— Сделай то.
— Буди благословенно.
— Сделай это.
— Буди благословенно.
— Наруби дров, бездельник.
— Буди благословенно, уже сделано.
Тут начал старец Арсений заступаться за меня:
— Слушай, Старче, я целый день празднословлю, и ты мне не даешь никакой епитимии. А послушник одно преслушание совершил, два слова сказал — и ты ему дал двести поклонов. Уж очень ты строг. Ты не должен быть таким строгим. Прости уж его. Всего за одно преслушание двести поклонов дитю! Так не годится. Не годится так.
То с одной стороны он к нему заходил, то с другой — и Старец наконец меня простил.
— Ладно, прощу его на первый раз. Но если это повторится, он заплатит и эту епитимию!
Но, по благодати Божией, такого больше не повторялось.
