Дервас Читти - Дервас Читти Град Пустыня
Καλαμώνος και οί βίοι τοΰ αγίου Γερασίμου, καί Κυριάκου τοΰ άνα
χωρητοϋ, Jerusalem, 1902.
V. Greg. = Vita S. Gregorii Papae, P. L. 75.
V. Hil. = Vita Hilarionis (Jerome), P. L. 23.
V. J. El. = Vita S. Johannis Eleemosynarii.
V.J. H. = Vita Johannis Hesychastae, Cyr. Scyth., pp. 20122.
V. M.J. = Vitae Melaniae Junioris, ed. Gorce, Vie de Ste. Melanie, S. C. 90.
V.P.C. = V.C.S.P.
V.P.G}=S.P. V. G., Vita Prima.
V. Petr. Ib. = Vita Petri Iberitae, ed. Raabe, Petrus der Iberer, Leipzig, 1895.
V. Porph. = Marcus Diaconus, Vita S. Porphyrii Gazensis, edd. Gregoire and
Kugener, Vie de Porphyre, Paris, 1930.
V.S. = Vita Sabae, Cyr. Scyth., pp. 85200.
V.Sev. = Vita Seven (Zacharias of Mitylene), P. О. II, 1115.
V. Theod. Syk. = Vita Theodori Sykeotae.
V. Theod. = Vita Theodosii Coenobiarchae.
V. Th. (C. S.) = V. Theod, Cyr. Scyth., pp. 23541.
V. Th. (Th. P.) = V. Theod. by Theodore of Petra, ed. Usener, Der heilige Theo
dosius, Leipzig (Teubner), 1890.
V. Theogn. (C. S.) = Vita Theognii, Cyr. Scyth., pp. 2413.
V. Theogn. (P. E.) = Vita Theognii, by Paul of Elousa, Α. B. 10.
Wilcken = Grundzüge und Chrestomathie der Papyruskunde, von L. Mitteis und U. Wilcken. Erste Band: historische Teil. Zweite Hälfte: Chrestomathie, von Ulrich Wilcken. Teubner, 1912.
Zach. Mit. Chr. = Hamilton and Brooks, The Syriac Chronicle known as that ofZachariah of Mitylene (translation), London, 1899. Zoega = G. Zoega, Catalogiis Codicum Copticorum MSS qui in Museo Borgiano Velitris asservantur, Rome, 1810.
Zos. = Zosimas (Abba), ed. Avgoustinos, Του όσιου πατρός ημών Άββά Ζωσιμά κεφάλαια πάνυ ωφέλιμα, Jerusalem, 1913 (не столь полно в P. G. 78, 16801701).
Пролог
Жаркий октябрьский день тысяча девятьсот двадцать пятого года, глубокое ущелье ВадиКельт в горах за Иерихоном, прокаленный солнцем монастырь Хозива, прилепившийся к северному утесу; в монастырской церкви (в 1917 году отступавшие турки выбили все ее окна и сожгли ее деревянное убранство) два худощавых греческих монаха в ветхих одеяниях вычитывают бесконечную службу; то и дело слышится произносимое скороговоркой монотонное «Кирие элейсон».
Молодой человек, попавший сюда прямо из Оксфорда и впервые соприкоснувшийся с восточным монашеством, подавлен столь странным запустением. Неужели за этим стоит некая Реальность? Если же нет — то как все это ужасно! Избираемые нами жизненные пути обычно представляются нам вполне оправданными даже в тех случаях, когда мы начинаем понимать, что ошиблись с их выбором. Эти же простецы, коих трудно было назвать образцовыми монахами, избрали для себя жизнь, которая полностью утратила бы всяческий смысл и стала бы подлинным кошмаром, усомнись они в существовании Бога или в истинности христианской веры.
Так, уже на первой неделе своего пребывания в Палеетине, студент этот задался ставшими предметом его изысканий насущными вопросами, на разрешение которых не хватило бы и жизни. Как возникли эти монастыри? Что заставило людей избрать такую жизнь? Какие беды довели монастыри до их нынешнего состояния? Пустыня же пленяла его все сильнее и сильнее. Два года бродил он по ее голым вершинам и долинам, и ему стало открываться своеобразие каждого ее уголка — Пустыня уже не казалась ему мертвой и унылой, словно лунная поверхность, какой она вначале предстает нам с Масличной горы. Его постоянным спутником в этих путешествиях был молодой русский эмигрант, живой хранитель веры древнего монашества.
Ему удавалось в течение еще трех лет возвращаться сюда для продолжения своих изысканий и проведения раскопок (хотя сам он и не был профессиональным археологом) на развалинах монастыря преподобного Евфимия. Затем, совершенно неожиданно ему пришлось надолго уехать в Англию. Если прежде он исследовал реальную пустыню с ее небом, скалами, руинами и живыми продолжателями древней традиции, то теперь у него появилась возможность продолжить ее изучение по книгам и манускриптам, составляя, по мере сил, историю монастырей и их первых насельников.
Результатом этих трудов и стали настоящие лекции, носящие вводный характер. Очень и очень многое в них опущено. Содержание лекций ограничивается тремя первыми веками истории монашества в Египте и в Палестине (Сирия и Малая Азия здесь вообще не рассматриваются); причем, говоря о Египте, мы опускаем все то, что не относится к традиции халкидонского православия (Шенути, к примеру, здесь даже не упоминается). Что касается таких серьезных тем, как предыстория христианского монашества в еврейском и языческом мире или причины, привелшие к расцвету монашества в рассматриваемое время, то я также их не касаюсь. Мне хотелось, единственно, дать некую общую картину, которая, как я надеюсь, несмотря на свою очевидную неполноту, сможет стать неким ориентиром для тех будущих исследователей, рядом с трудами которых настоящая книга будет казаться не более, чем детской забавой. Пока же у нас нет даже такого общего введения.
В одном можно не сомневаться. Построение Града Пустыни не было бегством или следствием отвержения материи как злого начала (иначе как мы объясним то безошибочное эстетическое чувство, которым определялись места монашеских пристанищ, или их любовь ко всем Божьим тварям?). Оно коренится в абсолютном реализме веры в Бога и в сознательном участии верующего в брани «не против плоти и крови, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных».
Та же брань продолжается и ныне.
I. ПРИЗВАНИЕ
Мученичеством Петра, папы Александрийского, которое мы будем датировать 25 ноября 312 года, завершилось последнее крупное гонение.[1] Константин уже вошел в Рим победителем, и вскоре Максимин Дайя, управлявший тогда Египтом, вынужден был принять политику прочих императоров. Через несколько месяцев Максимина, потерявшего незадолго до этого в войне с Лицинием и Малую Азию, и все свое войско, не стало.
Отправной точкой для нас могут служить три события этого столь важного во многих отношениях 313 года. В Александрии, согласно преданию, новый папа Александрийский Александр (непосредственный преемник Петра Ахилла пережил его всего на пять месяцев) в годовщину мученичества Петра увидел на берегу детей, играющих в церковь, и, поразившись поведению мальчика, исполнявшего роль епископа, сделал его своим домочадцем.[2] В Среднем Египте стареющий аскет (ему было уже за пятьдесят), страшившийся славы, дожидался на берегу Нила корабля, желая удалиться туда, где его не знали, но Дух повелел ему отправиться в трехдневное странствие по пустыни вместе с сарацинами, и вот неподалеку от Красного моря у подножия горы он нашел уединенный оазис.[3] В Верхнем Египте молодой рекрут, уволенный со службы после поражения Максимина, принял крещение в Хенобоскионе.[4]
Афанасий, Антоний, Пахомий епископ и богослов, анахорет, настоятель киновии. Когда в начале своего епископского служения Афанасий отправился на лодке в Фиваиду, за ним наблюдал с берега спрятавшийся среди монахов Пахомий,[5] с Антонием же Афанасий беседовал, по меньшей мере, один раз, когда тот в 338 году прибыл в Александрию.[6] Пахомий и Антоний никогда не встречались друг с другом. Тем не менее, взаимное доверие названных трех лиц имело огромное значение не только для их современников, живших в Египте, но и для всей последующей истории вселенской Церкви, ибо именно в эту пору, по Божьей воле, монашество стало неотъемлемой составной частью организма Церкви.
Ученикам Пахомия запомнились его слова: «Среди людей нашего поколения, живущих в Египте, я вижу три главы, которые по милости Божией процветают на благо всех сведущих: епископ Афанасий, готовый отдать жизнь за Веру Христову, авва Антоний, являющий собою совершенный образец отшельнической жизни, и эта Община, примеру которой должны следовать все те, кто, исполняя Божью волю, желает собирать души и заботиться о них до той поры, пока они не станут совершенными».[7]
О самом Афанасии мы будем говорить здесь лишь мимоходом. Однако не следует забывать, что оставившие мир монахи помнили и молились о нем, ибо знали о его брани и не сомневались в том, что через него александрийской епископской кафедрой управляет сам Господь.[8] Когда же политическая необходимость заставила Афанасия покинуть мир, и он стал делить с ними долгое безмолвие пустыни, Афанасий занялся написанием жития почившего незадолго до этого преподобного Антония, даровав нам ставший классическим духовным произведением великий манифест монашества, повлиявший на весь христианский мир уже через несколько лет после написания.[9]
* * *
Мы привыкли считать, что «обращение» Империи привело к расцвету монашества, однако, в этой связи полезно напомнить, что к тому времени, когда герой Афанасия ушел во внутреннюю пустыню, а случилось это в 313 году, он уже в течение нескольких десятилетий вел жизнь отшельника. Он родился при Деции (около 251 г.), а при Домиции Аврелиане, когда у христиан возникла иллюзорная надежда на скорый мир, будучи сиротою двадцати лет от роду, услышал в храме воскресное Евангелие, определившее ход всей его дальнейшей жизни: «Лще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим,… и гряди в след Мене…» (Мф. 19, 21).[10]
