Фредерик Фаррар - Жизнь Исуса Христа
Разборчивость Нафанаила относительно места происхождения пропала мгновенно. Увидя его, Иисус узнал на челе его божественную печать и сказал ему: вот, подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства; Почему ты знаешь меня? спросил Нафанаил. Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницей, отвечал ему Иисус, Я видел тебя.
У благочестивых евреев существовал обычай, одобренный и Талмудом, совершать Кришму, или дневную молитву, под смоковницей. Некоторым поэтому и представлялся чем-то знаменательным вызов апостола из-под тени дерева, которое служило символом еврейских уставов и преданий, но уже начало склоняться к земле; ибо они мгновенным возбуждением в уме апостола подобных мыслей, вследствие напоминания о смоковнице, хотели объяснить внезапный ответ Нафанаила: «Равви! Ты Сын Божий; Ты Царь Израилев!» Но если при поэтическом настроении самые обыкновенные обстоятельства могут представляться в виде аллегории, то этого одного недостаточно для вызова подобного ответа. Всякий с первого взгляда в этом случае должен быть поражен кажущейся несоразмерностью между основанием и последствием. Но для правильного объяснения быстроты убеждения мы должны взглянуть поглубже в душу человеческую.
Есть минуты, когда милость Божия осязательно посещает человеческое сердце; когда мысль орлиным полетом стремится в безграничное небо; когда, восхищенные присутствием Божиим, мы слышим глаголы неизреченные. В это время мы проживаем целую жизнь, потому что возбуждение душевное таково, что уничтожает всякое время. В подобные минуты человек становится ближе к Богу, познает Бога и Он, по-видимому, знает его. Если бы кому-либо из людей можно было видеть в это время нашу душу, то он узнал бы все, что есть в нашем существе великого и бессмертного. Но видеть это невозможно для человека: возможно только Тому, чья рука ведет нас, чья десница управляет нами, хотя бы мы взяли крылья утра и полетели в отдаленные моря[135]. Подобное ощущение должен был испытывать Израильтянин, в котором не было лести, когда он сидел, молился и думал под своей смоковницей. Об этих-то ощущениях, известных только тому, кому дано читать тайны людского сердца, напомнил Господь Нафанаилу. Пусть же скажет тот, кому довелось испытать подобные чувства: как бы он взглянул на такого человека, который бы открыл ему то, что он в эти минуты внутренно видел и проник его сердечные движения? А то, что в жизни христиан бывали такие уединенные думы, такое восхищение до третьего неба, в продолжении которого душа стремится преодолеть границы пространства и времени и становится лицом к лицу с Вечным и Невидимым, — такое воспламенение небесным огнем, которое в одно мгновение навсегда сжигает все, что есть в нас мелочного и низкого, — то неоспоримо доказано словом и делом. И если кто-либо из моих читателей испытал на себе это божественное изменение, уничтожающее прежнее и в то же время творящее или обновляющее нового человека, то такой поймет это быстрое сочувствие, это мгновенное убеждение, это сотрясение как от электрического удара в сердце Нафанаила, которое заставило его броситься пред Иисусом на колена и вызвало такой внезапный ответ: Равви, Ты Сын Божий; Ты Царь Израилев.
И действительно впоследствии вся жизнь Нафанаилова обличала в нем душу спокойную, требующую уединения и притом восторженную, которой место было не на земле, но там, где царствует вечный мир и спокойствие. Мир был для него ничто, потому что он погрузился в Бога: но мы уверены, что ни в дни его мученичества, ни даже в минуту предсмертной муки, он не забыл тех слов, в которых выражалось, что Господь взыскал и познал его и внял задолго прежде задушевным его думам. Без сомнения, не однажды, а много и много раз исполнялось над ним и его сотоварищами обещание Спасителя, что они глазами веры будут видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому[136].
ГЛАВА XI
Первое чудо
На третий день, говорит св. евангелист Иоанн[137], был брак в Кане Галилейской. Описывая с полным знанием и живым воспоминанием каждое событие, совершившееся в эти достопамятные, божественные дни, он делает свое указание на них так, как будто они всем вполне известны. Третий день понимали различным образом, но проще всего считать его за третий день после отправления в Галилею. Если Иисус с вод Иорданских близ Иерихона восхотел идти в Галилею, то при поспешном путешествии, идя обыкновенным путем, Он должен был остановиться на первую ночь в Силоаме или Сихеме, на вторую в Енганниме, на третью, пересекши долину Иезреель, мог достигнуть Назарета и, узнав, что ни Матери, ни братьев там нет, через полтора часа прибыть в Кану, ко времени брака. Церемониал на востоке начинался не раньше сумерек, когда невеста, покрытая с головы до ног широкой и развевающейся по ветру вуалью, убранная живыми цветами и одетая в лучшие свои платья, при свете факелов, с песнями, под звуки флейты и барабана, отправлялась обыкновенно в дом жениха. Там ожидали ее девицы — односелки и встречал жених со своими молодыми друзьями.
Матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак. Иосиф вероятно уже умер, что можно заключить из полного молчания о нем евангелистов, которые, после посещения им Иерусалима на пасхе, даже не поминают его имени.
Продолжался ли брачный пир, по обычаю[138], семь дней или менее, как это бывало между бедняками, неизвестно: но пир еще не был окончен, а оказался недостаток в вине. Кто знает, как уважается на востоке гостеприимство, какой священной обязанностью, доходящей до расточительности, считается угостить не только званого, но даже неожиданного гостя, тот поймет, какое ужасное несчастье, какой неожиданный удар для новобрачных представлял этот оказавшийся внезапно недостаток!
Никто так, как Мария, не знал, кто был Ее Сын. Она чувствовала, что для Нее прошли тридцать лет терпеливого ожидания, пока Он объявит себя миру тем, чем Он есть. Прошло то время, когда Он рос перед Ней, как растут прочие дети; развивался в кротости, смирении и премудрости пред лицом Божиим. Теперь, в тридцать лет, голос великого и высоко прославленного народом пророка провозгласил Его обещанным Мессией; теперь Он имел учеников, признававших Его учителем и Господом. Она чувствовала, что близок час Его великого учения, что утратились навсегда их прежние отношения; что в этом случае Его мысли не суть Ее мысли, что Его пути не суть Ее пути[139]. Вследствие этого, несмотря на сильное желание любвеобильного сердца помочь горю новобрачных, со стороны ее последовало только робкое замечание: вина нет у них; со стороны Иисуса ответ: что мне и тебе, жено? еще не пришел час Мой. Ответ этот с первого взгляда кажется как-будто жестким, но это зависит частью от перевода, частью от изменившихся общественных условий. Слово «женщина» употреблялось как самое почтительное при обращении к особам женского пола царственных домов, как самое нежное при об ращении к любимым женщинам, а слова: «что Мне и Тебе» представляют буквальный перевод сиро-халдейской фразы маливелак, поставлявшейся нередко предисловием к тому, что будет говорено далее, без всякого нарушения вежливости.
Доказательством служит то, что тотчас после этого ответа Мария сказала служителям: что скажет Он вам, то сделайте.
На востоке первейшей необходимостью считается после путешествия омыть ноги, перед едой — умыть руки, а для исполнения этих потребностей там обыкновенно стояло (как это в обычае и теперь) возле входа в дом шесть огромных каменных водоносов, наполненных водой и заткнутых пучками свежих зеленых листьев, чтобы сохранить в воде прохладу. Каждый из этих водоносов содержал от 2 1/2 до 3 ведер воды, и Иисус велел наполнить их до верха. Когда, согласно Его велению, служители, разливши воду из водоносов по небольшим сосудам, отнесли ее к распорядителю пира, то этот последний, отведав воды, сделавшейся вином (он не знал откуда оно; знали только служители, черпавшие воду), позвал жениха и сказал ему: всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе.
Это было первое чудо, которое совершено просто, божественно, спокойно, в котором нет ничего выдающегося. Такой образ совершения чудес превосходит наши понятия, потому что мы при чудесах предполагаем особую торжественность, гром восклицаний и удивления. Современники Его толковали тоже, что будто бы на Нем, — для Которого горы и моря представляются ничтожеством, пред очами Которого звездное небо кажется светлой точкой в неизмеримой пустыне, — на Нем лежала обязанность совершать Свои чудеса перед учеными, которые могли бы правильно оценить их. Но Иисус ведал, что род сей лукав и ищет знамения[140], а потому утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам[141]. Он с укором говорил современному народу: вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес[142]. Поэтому для истинно верующего Сын Божий останется Сыном Божиим, хотя бы Он и не творил чудес, — подобно Иоанну. Совершенные Им чудеса направлены были не для удовлетворения праздного любопытства, не для убеждения холодного скептицизма: это были дела смиренной веры и всеобъемлющей любви, которая не только не отказывала страдальцу, просящему о помощи, но предупреждала нередко просьбы. Чудеса были несущественными, а только случайными знаками Его великого назначения; главным предметом их было облегчение страждущих, откровение священных истин, а в настоящем случае, при браке в Кане, восстановление невинной радости между огорчившимися в день женитьбы и в день веселия сердец их. Незначительная деревушка, простая свадьба, скромный дом, несколько человек гостей из простого звания были свидетелями первого чуда, как несколько пастухов были свидетелями сверхъестественных событий, совершившихся при первом появлении на свет Иисуса.