Том Райт - Ииисус: последние дни
Четвертая удивительная характеристика представлений христиан о воскресении заключается в том, что событие воскресения распадается на два этапа. Иудеи, верившие в воскресение, полагали, что оно совершится в последний день, когда Бог создаст новое небо и новую землю. Это произойдет со всеми одновременно. И никто из них не думал, что это событие прежде произойдет уже в настоящем в одном случае, который предвосхищает последующее. Ни один иудей I века до воскресения Иисуса не ожидал ничего иного, кроме масштабного всеобщего события, которое произойдет в последний день. Вот почему, когда Иисус велел ученикам ничего не говорить о своем преображении до тех пор, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых (Мк 9:9), они крайне удивились, потому что согласно их представлениям кто–то один не может «воскреснуть из мертвых» (Мк 9:10) ранее всех остальных, которые должны затем свидетельствовать о том, что видели. «Воскресение», как они его понимали, произойдет в конце времен со всеми людьми одновременно. Конечно, в то время существовали и другие иудейские движения, придерживавшиеся в той или иной степени «эсхатологии инаугурации», которые верили, что Бог уже начал исполнять свои обетования. Но и там никто не утверждал, что воскресение уже произошло с одним конкретным человеком — а именно это утверждали первые христиане, так как они пришли к новому пониманию истории, которую рассказывали иудеи, о Боге Израиля и о мире. Это была уже несколько иная история, которая учитывала, что Бог уже начал дело нового творения. И сегодня, когда мы размышляем о значении Пасхи, именно это нам следует понять прежде всего.
Пятое значимое отличие христианских представлений от иудейских заключается в том, что христиане стали по–новому использовать «воскресение» в метафорическом смысле. У Иезекииля в главе 37 мы находим великое видение — это долина с сухими костями, которые собираются, поднимаются, и их оживотворяет Божье дыхание. Начиная с этого иудеи использовали образ воскресения как метафору для восстановления Израиля, возвращения из изгнания, нового Исхода. Этим иудеи утверждали, что Бог сделает великие дела, чтобы восстановить величие своего народа. Следует заметить, что иудеи, пользовавшиеся этими словами в метафорическом смысле, одновременно продолжали говорить о «воскресении» и в смысле буквальном — как о новой телесной жизни народа Божьего в конце времен. Это (если сказать о том же, но в обратном порядке) не мешало им пользоваться «воскресением» как метафорой, указывающей на то, что случится раньше, то есть о возвращении из изгнания и великом восстановлении. Удивительно, что у первых христиан мы практически не найдем и следа подобного метафорического смысла — разве что ее отзвук в одной строчке (Рим 11:15). Вместо этого начиная с Павла и включая всю раннюю христианскую традицию мы увидим иное употребление той же метафоры. Христиане используют ее, когда говорят о крещении и святости. Здесь «воскресение» понимается метафорически, но это не отменяет его буквального смысла, поскольку все христиане продолжали верить в реальность события воскресения в конце времен для всех, основанного на буквальном понимании воскресения Иисуса в теле. Кроме того, этот новый метафорический смысл указывает не на абстрактные понятия, такие как состояние ума и сердца или духовность. Хотя это использование метафорическое, сама метафора указывает на конкретные события: крещение и освящение — в конце концов, все это действительно происходит с конкретным телом христианина. Так христиане видоизменили метафорический смысл «воскресения» по сравнению с тем, как его понимали иудеи.
Шестым изменением относительно иудейской веры в воскресение было то, что у христиан эта вера тесно переплелась с мессианскими представлениями. В те времена никто не ожидал, что Мессия будет воздвигнут из мертвых, по той простой причине, что никто не ожидал, что его могут убить. Это было нечто радикально новое, и это подводит нас к вопросу: можно ли как–то объяснить веру первых христиан в Иисуса как Мессию, если бы не произошло события воскресения? Часто люди не задумываются над исторической стороной этого вопроса, а потому побудем немножко добросовестными историками. В I веке иудеи могли наблюдать развитие и нескольких других мессианских или пророческих движений. Самый известный пример связан с восстанием иудеев против Рима в 66–70 году н. э. Предводителя повстанцев Симона, сына Гиоры, многие иудеи считали своим истинным вождем, своим царем и, возможно, Мессией. И вот плененного Симона доставили в Рим, где его должны были провести по улицам города во время триумфа Тита.
В конце празднества, как описывает Флавий, с Симоном расправились в этой торжественной обстановке. Его бичевали, а затем казнили, как это обычно делали римляне. В главе 1 отлично показано, римлянам было куда выгоднее убить врага на глазах у публики во время триумфа, чем просто бросить его тело где–нибудь среди развалин Иерусалима.
Теперь представим себе, что некоторым последователям Симона удалось скрыться от римлян. И вот один из них, через два–три дня после его смерти, говорит: «Воистину, Симон был Мессией». Другие непременно удивятся и спросят: «Да что ты несешь? О чем ты? Римляне поймали его. Они его казнили. Разумеется, он не был Мессией. Каждый знает, что Мессия должен разгромить язычников, восстановить Храм и дать всему миру Божью справедливость. А что мы видим? Его одолели язычники, Храм лежит в руинах, а Божьей справедливости в мире не сыскать. У нас есть только справедливость по–римски — сколько хочешь». Допустим, первый на это возражает: «О нет, понимаешь, я думаю, Симон был воздвигнут из мертвых». Его собеседники, вероятно, скажут: «Странно это слышать. Что ты имеешь в виду? Об этом ничего не сказано в Писании. Что ты хотел сказать?» Первый начинает объяснять свою позицию друзьям (и здесь его аргументы повторяют линию мысли слишком многочисленных исследователей Нового Завета за последние сто лет): «О нет, разумеется, я не говорю, что он восстал в теле, а его могила осталась пустой. Я говорил лишь о том, что чувствую его присутствие. Я ощущаю, что дело, за которое он сражался, продолжается. Я чувствую, что Бог простил нас за то, что мы бросились бежать, оставив Симона в руках врагов». Далее, если друзья отнесутся к нему по–доброму, они скорее всего скажут: «Милый друг, нам кажется, ты сегодня слишком долго сидел под жарким солнцем». Или они могут сказать: «Похоже, это интересные духовные переживания. Как ты знаешь, мы, иудеи, по обычаям поем псалмы, читаем пророков и произносим особые молитвы, когда переживаем нечто подобное. Почему бы и тебе так не делать? И почему ты настаиваешь на том, что Симон воскрес из мертвых? Это же, очевидно, вовсе не так: он мертв и лежит в могиле, и раз он оттуда не восстал, значит, он и не был Мессией — и не является Мессией сейчас».
Как можно понять, после казни Иисуса из Назарета никто не смог бы сказать через два–три дня, через три недели или три года, что Иисус — Мессия, если бы не произошло нечто необычное: событие, которое убедило учеников в том, что Бог его оправдал, — нечто большее, чем просто уход на небо, где он пребывает в славе. Так ученики могли думать про мучеников — иудеи умели говорить о таких вещах. И ученики, несомненно, верили, что он будет воздвигнут из мертвых в будущем. Но они никак не могли бы сказать, что это уже произошло.
И если последователи Иисуса захотели бы продолжать начатое им мессианское движение после того, как для Иисуса все закончилось неудачей, то есть смертью, у них оставалась такая возможность: найти нового Мессию. В I веке у иудеев такое бывало.
Когда предполагаемого Мессию убивали, движение возглавлял новый Мессия — часто брат, племянник, сын или родственник первого. Иаков, брат Господень, был важнейшим лидером первой церкви. Человек молитвы и серьезный учитель, он был окружен почетом. Причем его уважали не только христиане, но и иудейские власти. Все знали, что он — брат Иисуса. Но никому в голову никогда не приходило, что Иаков — Мессия. Именно это должно было бы случиться согласно естественному ходу событий, если бы христиане не держались убеждения, что сам Иисус был Мессией. А верить в это относительно человека, который был казнен на кресте, можно только в том случае, если он был воздвигнут из мертвых.
И последнее, что можно сказать о шестой особенности веры христиан в воскресение: поскольку первые христиане верили в то, что Иисус есть Мессия, очень скоро у них появилась вера в то, что Иисус есть Господь, — а потому кесарь таковым не является. Уже у Павла мы видим, что воскресение Иисуса — и будущее воскресение всех его последователей — вынуждает христиан хранить верность иному Царю и иному Господину. Слова о воскресении не были — и не должны быть — словами о смысле смерти. Это не значит — как иногда считают, — что некоторые люди интерпретируют «смерть» как «воскресение». Слово «воскресение» говорит о ниспровержении смерти, а оно, в свою очередь, ниспровергает власть тех, кто правит другими с помощью смерти. Хотя эти слова могут вызвать презрительные насмешки у некоторых современных исследователей, можно утверждать: именно тех, кто верил в телесное воскресение, бросали на съедение львам и сжигали живьем на протяжении трех следующих столетий. Вера в воскресение никогда не поддерживала существовавшего положения вещей и не порождала респектабельных христиан. Иногда эта вера действует таким образом, скажем, в некоторых частях Великобритании или Северной Америки, где она включена в «консервативный» набор мнений, направленных на поддержание статус–кво в политике или богословии. Но она никогда не действовала таким образом в мире иудеев и первых христиан. Именно гностики превратили слова о воскресении в слова о приватной духовности и дуалистической космологии. И именно гностики не подвергались преследованиям. А христиане переживали одну волну гонений за другой. Вера в воскресение требовала публичного заявления о своей верности Иисусу, что бросало вызов иным общественным конструкциям реальности, иным силам — и политическим, и духовным.
