Тихон иеромонах - Архиерей
Вот, кто понимал эти слова в буквальном смысле и питался этой пищей, тот и делался подобным апостолам.
— Вы говорите о Таинстве Евхаристии. Но, Владыка, разве мы не причащаемся? — с какой–то тоской спросил епископа отец Герасим.
Владыка как будто не обратил внимания на этот вопрос. Он встал, расправил отекшие от долгого сидения члены и, медленно пройдясь по комнате, остановился возле шкафа, в котором помещалась аптечка отца Герасима.
— Что это здесь у вас? — указывая на большую склянку, спросил он у отца Герасима.
— Хина, Владыка, — недоумевающе ответил отец Герасим.
— Лекарство от лихорадки… Сколько раз в день нужно принимать ее и в течение скольких дней?
— Раза три–четыре в день, смотря по степени болезни. Принимать, пока не пройдет лихорадка.
— Итак, чтобы избавиться от такой, в сущности пустяшной болезни, нужно принимать лекарство 3–4 раза в день, да раза три сходить к врачу. Так делайте же так и по отношению к тому Великому Лекарству, которое нам дал Господь. Так делали апостолы и первые христиане: они причащались ежедневно, пребывая между собой в любви и постоянно молясь. А мы, враждующие, льстивые в глаза, а за глаза готовые подставить всякому ногу, раз в год приходим к Небесному Врачу и хотим, чтобы сейчас же избавились от всех болезней своих, мук, страданий, благоприобретенных и унаследованных от своих предков; хотим, чтобы тысячелетиями портившаяся природа наша вмиг возродилась, и мы бы стали новыми людьми… Да и хотим ли? С этими ли мыслями приступаем мы к святому Таинству Причастия? Я видел в церкви раз, будучи еще молодым человеком, гвардейского офицера, который, зайдя в церковь, растерянно посмотрел по сторонам и, помахивая хлыстиком, обратился к церковному сторожу с вопросом: «Позвольте вас спросить, где тут причащаются?» И когда я, возмущенный этим, спросил его, что же заставляет его, такого невера, причащаться, он, любезно расшаркавшись, сказал: «Мне, видите ли, нужно свидетельство о бытии у исповеди и причастия… Нельзя… по службе… Начальство требует. Не будете ли столь любезны разъяснить мне, как это сделать?..»
Так вот, во–первых, «ради свидетельства». Тут, конечно, нет таинства. Тут одно кощунство. Подобным образом относились к таинству Евхаристии коринфяне, и апостол Павел написал им: «Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11, 30).
А во–вторых, люди исказили христианство, вложив в его учение другой смысл. Великое живое Божие дело в мире, дело перерождения, преображения, воссоздания человечества, люди поняли только как «религию». Из творческих актов Божьей силы, действующей в мире, — из святых таинств — создали религиозный культ, забыв, что Богу нужно единственное — поклонение «духом и истиною». «Духом», то есть благоговейно признавать существование Бога. «Истиною», то есть в последних даже мелочах своей жизни говорить истину, поступать по истине и всячески разоблачать ложь. И только. Богу не нужны ни наши храмы, ни поклоны, ни молебны. Все это нужно нам, чтобы сделать нас христианами. Но мы привыкли падать ниц перед идолами и от христианства усвоили себе только поклонение. Рабы страстей, разделивши всех на сильных и слабых, на богатых и бедных, на начальников и подчиненных, на господ и на прислугу, на ученых и на невежд, на судей и подсудимых и так далее и определивши свои отношения друг к другу правами и обязанностями, люди и к Богу свои отношения определили тоже как права и обязанности. Угодничая перед сильными людьми, мы и живую веру в Бога заменили «угождением» Богу. Всегда в душе рабы, мы и слово «раб Божий» поняли в буквальном смысле и христианскую добродетель смирения превратили в душевное холопство, забыв слова Христа: «Я уже не называю вас рабами… но друзьями» (Ин. 15, 15). И даже исполняя заповеди Божий и делая добрые дела, мы смотрим на это как на взятку, которую даем Богу, чтобы получить местечко на том свете. Можно ли удивляться после этого тому, что не только люди, но и сами священники даже, принимая Таинства, нисколько не изменяются и остаются все такими же, как были.
Если бы апостол Павел посмотрел на нас, то тоже бы назвал нас «имеющими образ благочестия, силы же его отвергшимися» (2 Тим. 3, 5).
Но не все на свете подлецы, глупцы, кощунники, торгующие благодатью, их даже меньшинство. Есть много искренних людей. Они благоговейно принимают и совершают таинства, не для фарисейства делают добрые дела, чистосердечно молятся. Получают они что–либо реальное, ощутительное, что убеждало бы их в истинности христианства? Несомненно. В противном случае христианство исчезло бы давным–давно. Этим оно только и держится в наше время. Для примера укажу на тот факт, что духовное сословие, наиболее часто причащающееся, дает наименьший процент смертности детей и наибольший — долголетних старцев. Это сословие наиболее живучее. Объяснять это обеспеченностью нельзя: есть сословия еще более обеспеченные. Больший процент людей умных, талантливых выходят из семейств нравственных, благочестивых. Но это все мало заметно и потому мало убедительно.
А мало заметно вот по какой причине. Чтобы выстроить дом, для этого достаточно разве приобрести строительный материал и свалить его в кучу? Сколько ни наваливай материала — дома не будет. Нужен план, нужен архитектор, нужно знать, что, к чему, куда и как класть, нужно обязательно строгое распределение материала. Тогда получится дом. А между тем, жизнь самого лучшего христианина наших дней представляет собой именно кучу добрых, разрозненных, обрывочных дел, мыслей, одиночных чувствований, отдельных случаев исполнения Таинств и обрядов. Куча иной раз бывает и очень велика. Но строительства нет, и толку от этого материала слишком мало. Вот почему сейчас у нас нет таких христиан, которых, сравнив с прочими людьми, мы могли бы ясно, ярко, неотразительно увидеть всю разницу между людьми, выросшими под воздействием христианства и вне его. Нет людей, на которых мы могли бы указать пальцем и сказать неверующему: «Прииди и виждь».
Нет… но они могут быть, и очень много их могло бы быть, если бы всякому ищущему Бога отвечали не словом: «Веруй», а словом: «Делай»… «Что вы зовете Меня Господи, Господи, и не делаете того, что Я говорю».
Эти слова обычно понимают в том смысле, что будто бы Христос требует от нас совершения добрых дел, а не пустого призывания Господа. Не совсем это верно. «Без Меня не можете делать ничего». Для делания добра нужны силы. А самые сильные волей люди сознаются, что нравственный евангельский идеал недостижим. А вот для того, чтобы сделать то, что говорит Христос о Таинстве Причащения, никаких сил не нужно. Нужно только придти к Нему. «И приходящего ко Мне не изгоню вон». Приходите еженедельно, ежедневно. Приходите без кощунства. Соединяйтесь со Христом теснее, так, чтобы Тело и Кровь Его вошли у вас во все ваши суставы, во утробу, в сердце; и мало–помалу у вас явятся силы творить добро. Идите дальше, и вы увидите, как легко делать то, что раньше вам казалось недостижимым, неосуществимым. Продолжайте дальше и станете подобными апостолам. Еще дальше — и «больше сих узрите».
В то время, как люди страдают и бьются в муках религиозного сомнения, какой–нибудь монах, там, где–нибудь в убогой келье какого–нибудь монастыря, не мудрствуя лукаво, живет по букве Евангелия и церковного устава, живет никем не замечаемый и часто презираемый, и вдруг через несколько лет такой жизни начинает творить необычайные дела. Проносится молва о появлении святого. Умирает. Открывают мощи. Люди разделяются на два враждебных лагеря. Одни составляют акафисты и похвалы святому, — другие насмехаются, во всем заподозривая один обман, невежество. И нет людей, которые бы беспристрастно и спокойно исследовали дело, изучили и, не спеша со своими выводами, только излагали суть дела. Если бы обратили на это внимание, то у нас уже имелся бы богатый материал для великой науки, раскрывающий суть христианства. И тогда бы мы шли за Христом не с завязанными глазами и не со слепой верой, а с верой разумной и сознательной, и скорей бы пошло дело возрождения, перерождения людей. Больше стало бы святых, больше чудотворцев, и чудо перестало бы для нас быть «чудом», а стало бы заурядным явлением, потому что каждый мог бы его творить, как это было во времена апостолов.
Глава десятая
И верил, и не верил словам владыки отец Герасим. И чувствовал он, как захватывало его минутами страстное желание верить в возможность такого перерождения людей, о котором говорил епископ. И вслушиваясь в слова епископа, он переносился мыслями в евангельские времена, и тогда ему казалось, что все ведь это так просто и ясно и что действительно это так и должно быть, но вдруг откуда–то снова наплывали на него тяжелые волны раздумья, и тогда все эти евангельские повествования о жизни и делах Христа и Его апостолов начинали казаться ему чудной, волшебной сказкой, райским сном, от которого вот–вот сейчас разбудит его суровая действительность. Нет, уж лучше не засыпать, как ни обольстительны эти сновидения. Пусть лучше он будет испытывать реальные муки, чем стремиться к миражному счастью…
