Джейсон Берри - Деньги Ватикана. Тайная история церковных финансов
О’Коннелл воплощал в себе такую форму управления, которая в равной степени отражала верность как Риму, так и США. Подобно другим епископам-строителям, он понимал себя в ключе церкви Средневековья, где епископ был доброжелательным господином, а миряне относились к его подданным. Хотя католики мирно жили в плюралистическом обществе с его юридической системой, выборами и свободной прессой, О’Коннелл и епископы, как будто вышедшие из XII века, воплощали в себе средневековые представления о власти, и эти архаичные представления давали им жизнестойкость на протяжении долгих лет, а одновременно сыграли важнейшую роль в недавних сексуальных скандалах и финансовом кризисе.
Генеральная репетиция спектакля на данную тему состоялась в 1907 году, когда кардинал сделал своим секретарем отца Джеймса О’Коннелла, собственного племянника. Это отражало как солидарность ирландцев, так и приверженность Риму. В 1912-м отец Джеймс, уже ставший монсеньером, занял пост канцлера, то есть возглавил управление финансами. По словам Джона Куни, он «исполнял грязную работу для своего дяди»[130]. Племянник кардинала занимался банковскими счетами архидиоцезии, вел переписку со священниками и наблюдал за страхованием и за тем, куда архидиоцезия инвестирует деньги, – так молодой человек получил огромную власть.
Неизвестно, когда именно у Джеймса О’Коннелла возник роман с женой доктора Нью-Джерси, но 18 апреля 1913 года она быстро развелась с мужем в Южной Дакоте и на следующий день отправилась в Индиану, чтобы заключить брак с монсеньером в присутствии мирового судьи. Им обоим было по двадцать восемь лет. На протяжении семи с половиной лет О’Коннелл «вел странное раздвоенное существование в двух совершенно разных сферах жизни». Дома в Манхэттене на Восточной Тридцать шестой улице (он жил вместе с тещей) его называли Роем, оттуда он приезжал в Бостон, чтобы заниматься церковными делами. Детей у них не было, а жили они хорошо. Джеймс О’Тул пишет:
Летом 1913 года они отправились в Европу, чтобы наконец провести там отложенный медовый месяц. По возвращении они указали в декларации, что сделали покупок на сумму $1600… Мистер Рой занимался спекуляцией с недвижимостью, и можно сказать почти наверняка, что для этого монсеньер О’Коннелл использовал присвоенные деньги церкви. Необходимость содержать семью в Нью-Йорке толкнула его на это преступление, в то время как доступность огромных денежных средств в Бостоне предоставила ему удобную возможность его совершить. Отец [Джон] Маллен позднее утверждал, что неизвестный бостонский банкир совершил хищение в размере трех четвертей миллиона долларов[131].
Но колесо судьбы пришло в движение под действием тайной жизни другого священника, отца Дэвида Туни. Этот священник, редактор газеты Pilot, был близким другом Джеймса О’Коннелла – настолько близким, что он нанес визит чете Рой во время их европейского путешествия. Миссис Рой прекрасно знала, кем является ее муж. Когда Дэвид Туни влюбился во Флоренс Фоссу, подругу Роев, и вступил с ней в брак, он обманул свою невесту, сказав, что работает тайным агентом и потому часто пребывает в разъездах. Туни был исповедником кардинала О’Коннелла, то есть в буквальном смысле давал кардиналу отпущение грехов. Далее последовала сцена, достойная кинокомедии. Подозрительная Флоренс следила за Дэвидом и тайно последовала за ним в Бостон, где обнаружила не только то, что ее муж – священник, но и то, что он изменяет ей со своей секретаршей в редакции The Pilot! Разгневанная Флоренс повела себя безумно: она обратилась в полицию и затем предстала перед кардиналом, которому рассказала горькую правду об обоих священниках, называя монсеньера Джеймса «вонючим мерзавцем». Кардинал успокоил женщину, а потом пригласил в комнату юриста, работавшего на церковь.
Флоренс получила деньги в сумме $7500; сегодня мы бы назвали эту подачку «взяткой за молчание».
Что же случилось с Туни? На его голову опустился меч канонического права, он был запрещен в служении и отлучен от причастия. Флоренс от него навсегда избавилась[132].
Что же касается Джеймса, здесь добрый кардинал ничего не предпринимал, хотя слухи о злосчастной участи Туни циркулировали среди священников. Папский нунций в Вашингтоне встретился с Флоренс. Рим требовал увольнения канцлера. Так, по прошествии семи удивительных лет двойной жизни в ноябре 1920 года Джеймс О’Коннелл написал заявление, в котором просил «предоставить ему возможность отдохнуть от утомительных обязанностей»[133]. Он переехал в Нью-Йорк и жил там счастливо со своей женой. Никакие сведения об этом не просочились в прессу; суд никогда не обвинял племянника кардинала в присвоении денег. Однако епископы Новой Англии попросили изгнать монсеньора. Почему кардинал так снисходительно относится к безнравственному поведению своего племянника? Епископы Новой Англии вызвали О’Коннелла на частную встречу; поскольку он ни в чем не считал себя виноватым, это их еще больше разгорячило.
Епископ Уолш из Мейна приехал в Рим с письмом, подписанным другими епископами из соседних регионов, с требованием снять О’Коннелла с его поста. Уолш вручил это письмо папе Бенедикту XV вместе с пожертвованием от своей скромной диоцезии в размере $17 тысяч. Папа отнесся к привезенной новости очень серьезно, что вселило надежду в Уолша, и потому, возвращаясь на корабле в Америку, он полагал, что бостонский испорченный кардинал вскоре покинет свою кафедру.
Бенедикт XV прошел через ужасы Первой мировой войны и считал папство нравственной силой миротворчества, что радикальным образом отличалось от куда более узкого круга забот прежних пап. Его предшественник, Пий X, был решительным реакционером и преследовал передовых богословов, обвиняя их в туманной ереси под названием «модернизм» (как бы снова вызывая к жизни Syllabus папы Пия IX), в то же время при Пие X отношения с Италией стали менее напряженными, чему способствовала постоянная поддержка Банка Рима. Он смягчил прежние запреты Ватикана относительно участия католиков в парламентских выборах. Пий X оздоровил литургическую жизнь приходов, введя туда грегорианское пение и улучшив качество музыки. Он был единственным итальянским папой с начала XIX века, который вырос в крестьянской семье, и единственным (на момент, пока я пишу эти строки) понтификом за два последних столетия, признанным святым. Считалось, что он совершает чудесные исцеления. Он умер в 1914 году, через месяц после начала мировой войны. Его преемником стал кардинал Джакомо делла Кьеза, аристократ из Генуи, несший дипломатическую службу в Испании. Нового папу назвали Бенедиктом XV.
Этот папа приостановил охоту на модернистов и вместо этого, используя позицию нейтралитета Святейшего престола, призвал прекратить войну, подобную «омерзительной бойне»[134]. Франция, в которой служили двадцать пять тысяч священников, осуждала нейтралитет Ватикана; ей казалось, что это идет на пользу германской коалиции, использовавшей атаки подводных лодок. В 1916 году Бенедикт заявил, что торговля оружием «противоречит законам стран»[135]. Когда Бенедикт пытался внушить епископам Австро-Венгрии и Германии, что они должны стоять за мирные переговоры, он увидел, что денежные потоки через лепту Петра оскудевают. Все меньше епископов приезжало в Рим; папские аудиенции стали скромнее по количеству народа. Банк Рима нес потери, а это подрывало финансовые основы Святейшего престола.
Католики Америки во время войны собирали в качестве лепты Петра по $300 тысяч в год, что позволяло Бенедикту содержать госпитали и оказывать помощь жертвам бедствий; он давал дары порядка $20 тысяч. Кроме того, папа одалживал малые суммы Италии и мобилизовал две тысячи священников, которые стали санитарами. В августе 1917 г. Бенедикт опубликовал «Мирную ноту», в которой призвал воюющих приостановить «бесполезную резню» и вступить в переговоры, где содержался план разоружения в семи пунктах, включающий создание международного судебного органа. Разгневанные итальянские генералы требовали казнить папу. Немецкие сановники требовали вернуть свои доли капиталовложений, когда Германия побеждала в битвах. 24 октября 1917 года войска Австро-Венгрии, поддерживаемые немцами, прорвали линию фронта Италии в Капоретто и начали яростное наступление. 300 тысяч человек погибло, мертвые израненные тела валялись в навозе и лежали кучами вдоль дорог, иногда под мертвыми лошадьми, трупы плыли по рекам. Около 600 тысяч мирных жителей спасались бегством от этого кошмара[136].
Один раненый солдат, вернувшийся на место издателя в газете, по имени Бенито Муссолини осмеивал «Его Святейшество папу Пилата XV». Муссолини писал, что стране нужен лидер с «нежным прикосновением художника и тяжелым кулаком воина… человек, который знает народ, любит народ и может направлять и гнуть его – применяя, если это нужно, насилие»[137]. Италия мобилизовала около миллиона промышленных рабочих, которые начали производить армейское снаряжение и подвижной состав. Когда германский альянс распался, Италию охватило чувство победы. Папа же стал зависеть от поддержки Америки. Содержание большой армии и флота отражалось на всей экономической жизни Италии.
