Евгений Поселянин - Русские подвижники 19-ого века
Грубое прикосновение жизни, несоответствие запросов их души с окружающею их действительностью обособляет их от толпы, замыкает их в их внутреннем прекрасном мире, и из этого мира они творят на отраду и утешение мятущемуся человечеству бессмертные, вечные создания; писатели и художники — дивные произведения искусства; ученые — отысканную ими научную истину; святые — непреходящие, озаренные нездешнею красотой дела высочайшего, безусловного добра, воплощение в себе евангельской правды.
К таким людям принадлежал и епископ Феофан.
Ему трудно было среди мира и тех требований, которым надо уступать вследствие людской испорченности.
Беззаветная сердечная доброта, голубиная кротость, доверчивость к людям и снисходительность, — все это в нем говорило, что не ему жить среди непримиримых раздоров суетной мирской жизни.
Как начальнику, ему было тяжело, в особенности при значительности епископской власти.
Его доверием могли злоупотреблять; он не мог никому делать нужных выговоров. Когда это было необходимо, он поручал исполнить это своему ключарю.
Он, кроме того, чувствовал, что он может сказать книгами много такого, что крайне нужно сказать, и что еще почти никем не сказано. Его звала мысль отдать все силы духовному писательству. Это было внешнее побуждение.
А лично для себя — он желал все помыслы отдать одному Богу, Которого он так беззаветно любил. Ему хотелось, чтоб ничто не нарушало дорогого ему и совершенного общения с Богом. И он ушел от мира, чтоб быть наедине с Богом.
Он сам говорил впоследствии:
— Есть, например, посвящающие себя науке, искусству — отчего? Такой талант! — Почему же не благоволить к тем, которые посвящают себя Богу? Ибо и это дар Божий, и настроение духа таково.
Пример у епископа Феофана был постоянно пред глазами: это — святитель Тихон, к которому его с детства так влекло, и который тоже, оставив одну епархию, стал духовным кормильцем всего русского народа.
Конечно, удаляясь с кафедры, епископ Феофан больше всего думал о спасении своей души путем совершенного посвящения каждой мысли и дыхания Богу. Но над ним сбылось слово Христово.
В затворе, невидимый людям, он стал общественным деятелем громадной величины. Он искал царствия Божия, а само приложилось ему великое его значение для мира.
24 июля 1866 г., в воскресенье, произошло прощанье епископа с паствою.
После литургии, им отслуженной, епископ сказал последнее слово среди мертвой тишины, в которой слышались только иногда тихие рыдания. Он говорил:
"Не попеняйте на меня, Господа ради, что оставляю вас. Отхожу не ради того, чтобы вынужден был вас оставить. Ваша доброта не допустила бы меня переменить вас на другую паству. Но, как ведомый, ведусь на свободное от забот пребывание, ища и чая лучшего, — как это сродно естеству нашему. Как это могло образоваться, не берусь объяснять. Одно скажу, что кроме внешнего течения событий, определяющих наши дела, есть внутренние изменения расположений, доводящие до известных решимостей; есть, кроме внешней необходимости, необходимость внутренняя, которой внемлет совесть и которой не сильно противоречит сердце. Находясь в том положении, об одном прошу любовь вашу, — оставя осуждения сделанного уже мною шага, усугубьте молитву вашу, да не отщетит Господь чаяния моего и дарует мне, хоть не без трудов, обрести искомое мною. И я буду молиться о вас, — буду молиться, чтоб Господь всегда ниспосылал вам всякое благо, — улучшал благосостояние и отвращал всякую беду, паче же чтоб устроял ваше спасение. Спасайтесь, и спасетесь о Господе! Лучшего пожелать вам не умею. Все будет, когда спасены будете".
И началась на 28 лет эта уединенная, полная непрерывных трудов жизнь.
Первые шесть лет епископ ходил ко всем службам, и к ранней обедне. В церкви он стоял, не двигаясь, не прислоняясь, с закрытыми глазами, чтоб не развеиваться. Бывало, что когда ему подносили антидор, он несколько минут этого не замечал.
В праздники он обыкновенно служил.
Но с 1872 года он прекратил все сношения с людьми, кроме настоятеля и своего духовника.
И в монастырскую церковь больше не ходил, а устроил собственными руками у себя в комнатах малую церковь во имя Богоявления Господня.
В первые десять лет он служил литургии в этой церкви каждый воскресный и праздничный день, а в последние 11 лет — ежедневно. Он служил совсем один, иногда молча, а иногда и пел.
Он казался уже не человеком, а ангелом с младенческою кротостью и незлобием.
Когда по делу приходили к нему, он, сказав нужное, уже более не говорил и погружался в молитву.
Тело свое он питал лишь настолько, чтоб не дать ему разрушиться; весь он был полон какой-то духовности, бесплотности.
Все, что получал он, он рассылал по почте бедным, себе оставлял только на покупку нужных книг.
С изданий своих, быстро расходившихся, он не получал ничего, стараясь только, чтоб они были подешевле.
Он в редкие минуты, свободные от молитвы, чтения или писания, занимался ручным трудом. Он прекрасно писал образа, знал хорошо резьбу по дереву и слесарное ремесло.
Ежедневно епископ Феофан получал от двадцати до сорока писем, и всегда отвечал на них.
То были жгучие духовные запросы, рассказы о внутренних неутолимых страданиях, мучительные недоумения.
С чрезвычайною чуткостью вникал он в положение писавшего, и горячо, подробно и ясно отвечал на эту исповедь наболевшей души.
Его письма, появившиеся после его кончины в печати, поражают свежестью, отзывчивостью чувства, глубиной и смелостью мысли, простотой, теплою заботою, задушевностью.
Не будем говорить ничего о внутреннем мире затворника. Мысль может стремиться проникнуть в этот мир, но словами не скажешь ничего.
Так жил он, руководя из затвора шедшими к нему издалека от мира верующими, жаждавшими спасения людьми.
И как просто выражается сущность этого руководства в таких его словах:
"Делайте, что попадется под руки, в вашем кругу и в вашей обстановке, — и верьте, что это есть и будет ваше настоящее дело, больше которого от вас и не требуется. Большое заблуждение в том, когда думают, будто для неба, или для того, чтоб сделать и свой вклад в недра человечества, надо предпринимать большие и громкие дела. Совсем нет. Надо только делать по заповедям Господним. Что же именно? Ничего особенного, как только то, что всякому представляется по обстоятельствам его жизни, чего требуют частные случаи, с каждым из нас встречающееся. Это вот как! Участь каждого устраивает Бог, и все течение жизни каждого — тоже дело Его всеблагого Промышления, следовательно, и каждый момент и каждая встреча. Возьмем пример: к вам приходит бедный; это Бог его привел. Что вам сделать надо? — Помочь. Бог, приведший к вам бедного, конечно, с желанием, чтоб вы поступили в отношении к сему бедному, как Ему угодно, смотрит на вас, как вы в самом деле поступите. Ему угодно, чтоб вы помогли. Поможете? Угодное Богу сделаете, — и сделаете так к последней цели — наследию неба. Обобщите этот случай — выйдет: во всяком случае и при всякой встрече надо делать то, что хочет Бог, чтоб мы сделали. А чего Он хочет, это мы точно знаем из предписанных Им заповедей".
Несколько слов о книгах преосв. Феофана.
Уже было указано, что он говорил понятно о таких вещах, о которых до него говорили очень мало, и он говорил о них опытно, в системе, как человек, прошедший чрез те ступени духовного развития, которыми он хотел провести других.
"Пишу вам о своих книгах, — говорит он кому-то незадолго до своей смерти, — потому что не знаю, где бы еще полнее было изложено все, касающееся жизни христианской. Другие писатели и лучше бы написали, но их занимали другие предметы".
Вот некоторые из сочинений епископа Феофана:
По нравственному богословию:
1) Письма о духовной жизни.
2) Письма о христианской жизни.
3) Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни.
4) Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться.
5) Путь ко спасению (очерк аскетики).
6) О покаянии, причащении и исправлении жизни.
7) О молитве и трезвении.
По толкованию Священного Писания:
1) Толкования почти на все послания апостола Павла.
2) Толкования псалмов 33-го и 118-го.
Переводные труды:
1) Добротолюбие в пяти томах.
2) Древние иноческие уставы.
3) Невидимая брань.
4) Слова преподобного Симеона нового Богослова.
Невидимо проходила жизнь, наедине спустилась и смерть к преосв. Феофану.
В последние годы стало у него ослабевать зрение, но он не отказывался от постоянной работы.
Все в том же строгом чине было распределено его время.
С вечера келейник готовил все для совершения литургии. После литургии преосвященный стуком в стену требовал чаю.
В час он обедал — в скоромные дни одним яйцом и стаканом молока. В четыре часа был чай, и тем пища ограничивалась. С первого января 1891 г. были в распределении дня некоторые неточности. 6 января, в половине пятого дня, келейник, видя слабость за эти дни епископа (он, однако, после полудня еще писал) — заглянул в его комнату. Он лежал на кровати. Левая рука его покоилась на груди, правая была сложена как для архиерейского благословения.
