Феодосий и Никодим Карульские - Афонские монашеские молитвенные дневники
7 сентября
В ночь испытывал небольшой жар в голове и во всем теле, впрочем, правило утреннее, хотя с рассеянием, но кончил, на “Честнейшую” по милости Божией Матери и теплоту сердечную с умилением почувствовал. После утрени на отдыхе от жара не мог сразу заснуть, не мог творить и молитвы Иисусовой, хоть лежа. Сердце было как изломано, и всякое напряжение на полную и половинную молитву усиливало боль его. Но потом в сердце само собой вырвалось с умилением и слезами начальное слово молитвы: “Иисусе”. И внимание ума само собой припевалось к Нему, и я несколько времени поддерживал свое полученное молитвенное настроение сладостным повторением одного сладчайшего имени Иисусова с умносердечным припаданием ко Господу Спасителю и (прошением о) помиловании и так незаметно заснул.
Часы сначала провел в молитве, хотя с принуждением, а потом сидя, более свободно и сосредоточенно. После чая опять час помолился, и жар в теле как будто успокоился, и я кончил молитву, продолжив свой дневник, начиная с 6-го числа, и принимал на исповедь. Днем не отдохнул, заснул перед бдением, ибо жар в теле совсем не проходил. Вечером в 10 часов (4 часа пополудни) с трудом ходил и особоровал болящего брата. Изнемогши, с вечера не мог уже молиться внимательно. И всю ночь продолжалось перемежающаяся лихорадка — то жар, то холод. С двух до восьми часов я не вставал с постели. Молитва творилась в полусознании сонном, немного посидев и походив. В девятом часу опять лег, чтобы отдохнуть перед Литургией.
8 сентября
К утру (11 часам) жар успокоился немного, так что я благополучно отслужил Литургию и братию причастил. А после Литургии, хотя в большом изнеможении, сходил причастить больного Св. Тайн. После чая вместо обеда лег отдохнуть, но мало спал, ибо жар в теле не прошел совершенно, и к молитве усердие и способность ослабели, а тут некоторое время против воли занял посетитель Хартафилак, письмоводитель из Лавры, и ученый разговор с ним добавил рассеяние ума. Прилег после него еще отдохнуть, но сон не приходил и молитва ослабела, и я пошел продолжать записывать свой дневник. Вот какая моя слабость в молитвенном подвиге: малая болезнь телесная, малое стечение были и обстоятельств — и ослабела не только прежняя ревность к молитве, но и обычное продолжение сего подвига с одним “внешним деланием”. Нужна постоянная ревность к молитве с понуждением себя и Божия помощь, “яко без Мене не можете творити ничесоже”. Воздвигни, Господи, силу Твою и прииди во еже спасти нас.
За чаем после обеда мой сотрудник заметил, что навык ко всегдашней непрестанной молитве — основание умносердечной “художественной” молитвы. Так как мы всегда не можем еще, по немощи нашей, творить молитву “художественными” приемами, что требует вначале напряжения душевных и телесных сил, то нам для постоянства непрерывности молитвы нужен наперед навык к простой словесной молитве без художественных приемов. Эту свою мысль он после подтвердил местами из второго тома “Странника” (стр. 67—68). Сообразив сии опытные наставления святых отцев (выше им перечисленные), приходил к тому истинному заключению, что главный, единственный и удобнейший способ к приобретению дел спасения и духовного совершенства есть частность, беспрерывность молитвы, как бы она ни была немощна... “Частность молитвы непременно произведет навыкновение и обратится в натуру, привлечет по времени ум и сердце в достодолжное настроение. Частность в молитве есть единственный способ к приобретению чистой и истинной молитвы, есть самое лучшее и самое действительнейшее приуготовление к молитве и вернейший путь к достижению молитвенной цели и спасения” (Из “Рассказов странника” о благодатном действии молитвы Иисусовой под редакций игумена Серафима, 1933. Перепечатано с первого издания Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, Сергиев посад, 1911, цензор Никон, Епископ Вологодский).
Из Аввы Варсонуфия: Вопрос 428-й: “Хорошо ли всегда помышлять о Боге в сердце своем или сердечно молиться Ему без содействия языка? Когда случается, что я упражняюсь в сем, мысль моя погружается в рассеянность — я ощущаю тяжесть и мне видятся как бы какие предметы и призраки, и пребываю как бы в сонных мечтаниях. Ответ: не уклоняться умом и не погружаться сильно в рассеянность или мечтание есть дело совершенных, могущественных управлять умом своим и содержать его всегда в страхе Божием. А тот, кто не имеет постоянного трезвения к Богу, увлекается, передавая размышления свои языку. Подобно сему видим и на плавающих в море: те из них, которые искусны, смело ввергают себя в море, зная, что оно не может потопить хорошо обучившихся искусству плавания. Начинающий же обучаться сему искусству, почувствовав, что он находится на глубоком месте, из опасения утонуть, спешит выбраться из глубины на берег и, отдохнув немного, снова бросается в глубину, и упражняется таким образом, чтобы совершенно узнать это искусство, пока достигнет степени изучивших оное прежде него”. Вышеприведенные слова вопроса и ответа мой собеседник относит к “художественной” и простой словесной молитве в том смысле, что немощные не всегда должны увлекаться в первой, только по временам — 1 час, 2 и т. д.
Когда же утрудится в ней по своей немощи, то должен возвращаться ко второй, совершаемой “при содействии языка”. (Вопрос). В том смысле он понимает и слова (ответа) “увлекается, передавая размышление свое языку”. Последние слова как-то мне непонятны, как он доказывает его мысль: чтобы избавиться от мечтаний, бывших в умносердечной без слов молитве., нужно переходить на прежнюю словесную (без особого внимания), свойственную новоначальным, только как в “Страннике” пишется. Мне же кажется, тогда только простая молитва избавит от увлечений и мечтаний, бываемых у немощных умносердечных молитвенников, когда они внимание ума будут влагать усилием в каждое слово молитвы, что им возможно как упражняющимся уже в умносердечной молитве, что есть один из приемов “художественной” молитвы. В этом смысле и нужно понимать слова ответа: “передавая размышление свое языку”, т. е. свои прежние умносердечные помышления (о Боге) и сердечную молитву содействию и управлению словесной, не простой только, но и внимательной к словам молитвы, держать в ней свой ум на якоре от увлечения и мечтания его. Как и Священноинок Дорофей пишет: “Егда что делаешь прилежно нужнейшее или помыслы насилуют зельне уму, или дремание и сон одолевают, тогда подобает устнами и языком молиться прилежно, дабы внимал ум гласу” (глава 32).
После беседы о сем он пошел совершать вечерню, а я остался по болезни на койке, помолился несколько времени просто словесно, яко бы мне теперь в болезни неподсильна “художественная”, но время все прошло в рассеянности. Тогда я под конец собрал" все свои силы, подвигнулся за “художественную”, думая, что приемы ее и изобретены отцами для нас, расслабленных и рассеянных, и скоро установилась, таким образом, сравнительно внимательная молитва.
(Примечание собеседника: усиленное удерживание внимания на словах молитвы не доказывается; передышка от умносердечной молитвы, как по смыслу (ответа) Аввы Варсонуфия: ради немощи по временам “предавая размышление языку” как бы “спеша из глубины выбраться на берег отдохнуть немного”, чтобы потом снова в крепости погрузиться “во глубину” умносердечной молитвы. Заключение ума в слова молитвы тоже есть претрудное художество, новоначальному и от него требуется повременная передышка. Схим. Никодим.)
9 сентября
На утрени ощущался жар в теле, посему я начал молиться сразу сидя, умною молитвою, но слабо, на “Честнейшую” опять умилился, как бы соскучившись, что долго не обращался с молитвою к Пресвятой Богородице, будучи занят одною умною молитвою ко Господу Иисусу Христу. На это заметил ученик после, что после обеда надо творить молитву Иисусову с прибавлением: “Богородицею” (помилуй мя), по примеру преподобного Серафима Саровского. В простой молитве это удобно, но при навыкновении “художественной” молитве и одно слово прибавленное затрудняет ее, ибо тогда все слова молитвы, полной с прибавкой, не вмещаются у меня в один прием дыхания моего слабого.
Часы и после часов и утреннего чая молился обычно. (На вечерне молился “художественною” молитвою с постепенным, а не враз, применением всех художественных приемов: 1) стояние умом в сердце, 2) внимание к словам молитвы, 3) соединение молитвы с дыханием, 4) с сердцебиением, а также с подобающим внутренним духовным настроением, благоговением, смирением и сокрушением. И молитва через полчаса восстановилась свободная и самодвижная, требовалось только поддерживать ее вниманием. Когда же я особенное внимание остановил на чувстве молитвенного благоговения и старался как бы ощутить присутствие Божие, то внимание к словам молитвы остановилось. Когда взялся опять только за внимательное творение молитвы, то опять пошла молитва самодвижная и через несколько времени внимание углубилось. Я ощущал в сердце только присутствие Божие в Его святом Имени и себя самого. Полная молитва, т. е. произношение умносердечно пяти слов: Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, мне стало затруднительно. Тогда я стал умносердечно произносить три слова: “Иисусе, помилуй мя”. Случайно обратил в это время внимание на дыхание и сердцебиение, я заметил, что они стихли и как бы замерли, и в теле моем неподвижном я не заметил никаких ощущений. Внимательная такая молитва мне чувствовалась приятною. Внимание и чувство это держались и по окончании умной “художественной” молитвы, когда после часового продолжения ее перешел к обычной простой без особого внимания к приемам художественным. Они сохранялись теперь свободно сами собою.
