Павел Дарманский - Побег из тьмы
Иеромонах Леонид, вероятно, и не думал, что случайная встреча и короткая беседа произведет в душе моей такой переворот и даст толчок тому, что случилось год спустя.
До сих пор не пойму, как мог отец Леонид с такими убеждениями, пониманием и опытом принять впоследствии назначение на должность инспектора Московской духовной академии, а затем дать согласие быть епископом.
Отец (теперь-то уже «владыка») Леонид!
Неужели честолюбие превозмогло в Вас убеждение и ясное понимание того, что представляет собой церковный мир?! Думаю, не одному мне было бы отрадно наряду с многочисленными статьями бывших церковников прочитать в газете и вашу статью о разрыве с «этим миром».
Толчок был дан. Я метался, искал выхода из тупика, искал разрешения многих вопросов. Ни один поступок, ни одна фраза церковников не проходили бесследно в моем сознании.
О многом пришлось передумать. Как-то не укладывалось в сознании: с одной стороны — бог, святость, искупление, всемогущество, а с другой — дьявол, зло, грех, преследующий человека от колыбели до могилы. А где же бог, его всемогущество, его благодать, промысл, ангелы? Священнический опыт подсказывал: приходят в церковь люди с нечистой совестью — молятся, каются и все равно снова грешат. Получается, что ни постоянное хождение в церковь, ни молитвы, посты и поклоны, ни благодать божия, ни таинства — буквально ничто не может избавить верующих от пороков. Тысячи людей, прошедших у меня на исповеди, жаловались на слабости, грехи и пороки. Не встретился ни один человек, который считал бы себя исполнителем всех заповедей и не имел бы за собой худых поступков. И все это на фоне авторитетного библейского учения: «Всякий, пребывающий в боге, не согрешает… Всякий, рожденный от бога, не делает греха…» (I Иоанн, III, 6, 9).
Возникали многочисленные вопросы, требовавшие убедительных ответов. Если все люди грешны, — рассуждал я, — и виновата в этом сама природа человека, то, значит, бог создал человека несовершенным. Но разве справедливо наказывать человека, если бог создал его с недостатками? Если же в грехе виновен дьявол, значит, он сильнее бога. Даже распятие «сына божия» не победило дьявола и его «греходеяний», несмотря на усиленное уверение церкви, что дьявол побежден, грех уничтожен. И почему был распят безгрешный, ни в чем не виновный «сын божий», а не дьявол, который сам согрешил, ввел в грех людей и вводит доселе? Логика вещей требует, чтобы наказан был виновный, а тут получается наоборот. И кому нужна молитва? Если богу, то он не «вседовольный», как учит церковь, и слишком эгоистичный. Если молитва нужна богу, чтобы напомнить ему о той или иной нужде человека, то он не «всеведущ». Если же бог «всеведущ» и знает все нужды каждого человека, но не посылает помощи без молитвы, то почему он не посылает ее и после того, как человек усердно молится, постится, бьет тысячи поклонов? А ведь в библии прямо сказано, что верующие в бога «чего ни попросят, получат от него» (I Иоанн, III, 22). Если же молитва нужна грешному человеку, то зачем тогда Христос, богородица, апостолы и другие праведники молились? И как быть с теми людьми, которые не нуждаются в молитвах?
Так незаметно я начал критически относиться к богословским знаниям, полученным в семинарии и духовной академии.
ПОЕДИНОК
Смоленское кладбище — живописный уголок Васильевского острова. Уже много лет здесь никого не хоронят, но народ все-таки течет и течет: одни посещают могилы своих близких, другие — церковь и часовню, иные приходят просто погулять вдали от городского шума. Вековые дубы, липы, осины по обеим сторонам речушки Смоленки образуют зеленый тенистый парк. Справа неподалеку от ворот главного входа кладбища стоит увенчанная одним куполом и невысокой колокольней приземистая церковь, посвященная смоленской иконе богородицы. В глубине кладбища находится часовня на могиле юродивой Ксении, которую церковники и кликуши прозвали «блаженной».
Смоленское кладбище было главным полем моей священнической деятельности. Много раз вдоль и поперек исходил я его, привык к нему и по-своему полюбил. Прогуливаясь, снова и снова читал и перечитывал трогательные, иногда наивные надписи на памятниках, крестах, плитах. Могилы, надгробные памятники, эпитафии навевают грустные мысли, как-то особенно возбуждают религиозные чувства. В этом городке мертвых мне пришлось много передумать о жизни и смерти человека, о собственной жизни, о своем служении.
Целые дни проводил, бывало, в церкви, часовне, на кладбище. Отслужив обедню и какие случалось требы, уходил бродить по кладбищу. Устроившись поудобнее где-нибудь под высоким ветвистым дубом или под липой в надмогильной ограде у столика, читал богословскую литературу, «священное писание», «Журнал московской патриархии». Таким же образом готовился к проповедям или писал письма родным и друзьям.
Однажды после литургии я, как обычно, хорошо пообедал в церковной столовой (при каждой городской церкви имеется кухня, где готовятся обеды для совершающих службы) и направился в глубь кладбища, чтобы к вечеру подготовиться к проповеди. При выходе из церкви встретил почтальона. Он подал письмо из Одессы от товарища по семинарии священника Василия Кулиша. Отправившись в излюбленное местечко, я вскрыл конверт и стал читать.
После обычного религиозного приветствия и призыва всех сил небесных хранить адресата, Кулиш писал:
«…Не думал я, что так сложится моя судьба. Правду говорят, что человек предполагает, а бог располагает. Ты, несомненно, знаешь мое искреннее стремление послужить святой церкви, знаешь и то, что из-за этого расстроилась наша семья; но я испугался той обстановки, в которую попал, будучи священником в Ильинском соборе. Всегда пьяный отец Дмитрий Дуцык и никогда не протрезвляющийся Сергей Алексеевич Кузнецов (вот какие они, наши преподаватели!) стали на моем, пути камнями преткновения. Они хотели превратить меня в машину, которая бездушно совершала бы требы церковные и выполняла их низменные желания. Особенно сгустилась атмосфера после того, как я самолично поймал за руку Кузнецова, когда он тащил деньги из церковной кружки, а Дуцыка поймал с поличным, когда он во время богослужения курил в пономарке. Кончилось тем, что однажды, выйдя из себя, схватил в алтаре Дуцыка за горло и чуть было не отдубасил его… После снял ризу, пошел к владыке Никону и все рассказал. Меня перевели в Херсон. Но и там оказалось не лучше. Чувствовал, что необходимо пополнить свои богословские знания, и решил поучиться в духовной академии. Но не успел закончить даже первого курса: матушке моей попы не только не хотели помогать (как была договоренность), но даже выгнали ее с пятилетним сыном из квартиры церковного дома. Пришлось учебу бросить и уйти от «херсонского зла»…
Сейчас я в Одессе. Назначен настоятелем кладбищенской церкви. Думал: «Ну, теперь сам себе хозяин». Ан нет! Тут есть старый поп отец Василий. Он недоволен, что не он, а я назначен настоятелем. С целью добиться настоятельства он пошел на такое гнусное дело: якобы от имени верующих сам состряпал письмо архиепископу Никону, что-де верующие просят назначить его, Василия, настоятелем. Собрал подписи нескольких кликуш и «духовных дочерей». Пошли слушки, на все лады порочащие меня. Когда обо всем этом мне стало известно, я попросил дать прочитать письмо, но он не давал. Я хотел понудить его дать письмо, а он кинулся на меня, поцарапал, особенно руки. Понимаешь, Павлуша, я как раз служил, надо с чашей выходить — причащать, а у меня руки окровавлены… Но ничего: простил его, но зато письмо удалось мне порвать.
И другой тип есть у меня в подчинении — это иеромонах. Он был настоятелем церкви в г. Котовске. Имел сожительницу (слышишь, монах, давший обет целомудрия!), люди изгнали, его. Теперь он здесь, и любовница приехала к нему. Она хочет, чтобы он, иеромонах, был настоятелем. В гордиев узел сплелись нити церковной жизни.
Одним словом, нет мне покоя и нет возможности беспрепятственно исполнять свою миссию. Кляузы, интриги, борьба за ничтожную власть, честолюбие, жажда к деньгам, полное отсутствие стремления к добродетели среди нашей братии — вот что я вижу в церкви сегодня. Как будет дальше, сие известно единому богу. Терплю и верю — бог поможет. Ведь сказано в писании «терпением вашим спасайте души ваши…»
Далее Кулиш описывал церковную жизнь и дрязги в других приходах Одессы, вспоминал семинарские годы, соучеников, преподавателей, просил писать о себе, о церковной жизни Ленинграда. В постскриптуме было добавлено:
«Между прочим, я доволен, что нас объединяют не только общие идеи и стремления, но и то, что и я подвизаюсь среди мертвецов на кладбище, как и ты. Вероятно, для деятельности в ином месте мы и неспособны».
Звонким эхом отозвались в душе моей слова товарища. Его письмо окончательно рассеяло остатки моих сомнений в благочестивом образе жизни духовенства где-то. Сомнение вытеснялось убеждением, что действительно «это такой мир…» Настроение было подавленное; я даже забыл подготовиться к проповеди. Рассеянно служил вечерню, не вникая в смысл, читал акафист, рассеянно говорил проповедь, мысли путались, язык заплетался. «Терпеть, терпеть!» «Господи, а где же ты, почему не помогаешь?» — шептал я и чувствовал, что произношу слово «господи» без прежнего огонька. «Нет, нет! Это искушение, это соблазны мира сего», — не сдавался я. Эта мысль прогоняла предыдущую и в свою очередь вытеснялась другой. Душевный разлад, борьба противоположных мыслей и чувств охватили меня.
