Дервас Читти - Дервас Читти Град Пустыня
в Скит, где и проводит следующие четырнадцать лет (в некоторых из сохранившихся работ Евагрия говорится, будто они написаны в Скитской пустыни, однако, как мы уже видели, это понятие может использоваться и в расширительном смысле). В эту пору он становится плодовитым писателем, гномы которого аскеты могли заучивать наизусть и повторять мысленно. Чрезвычайно, а порою и излишне спекулятивный в своем следовании Оригену, он оставался при этом оригинальным и независимым мыслителем, оставившим заметный след в истории христианекой духовности и снабдившим ее (если говорить о греческом ее выражении) практически новым словарем. Именно он первым использует стоическую концепцию απάθεια «бесстрастия» концепцию, принятую греческим аскетическим богословием, но так и не нашедшую себе места в богословии латинском. Ему мы обязаны и классификацией восьми злых λογισμοί (помыслов или cogitationes) — чревоугодия, блуда, сребролюбия, печали, гнева, уныния, тщеславия, гордыни[320] перенятой (с известным изменением порядка) Кассианом и ставшей прообразом «семи смертных грехов» латинского нравственного богословия. Некоторые из положений Евагрия серьезно отличаются от взвешенных христианских истин. Так, когото может насторожить то, что он, по всей видимости, ставит Знание выше Любви. Однако мы должны воздать ему должное за то, что он дал Церкви. Те его работы, которые дошли до нас на греческом языке, в большинстве своем подписаны другими, не столь подозрительными именами. Другие сохранились только на сирийском и еще долгое время будут изучаться учеными. Необычайная значимость его трудов начинает осознаваться только теперь.[321]
Осенью 385 года две группы римских паломников встретились в Сирии, одну из них возглавлял Иероним, другую знатная Павла и ее дочь Евстохия. Пройдя в своем паломничестве всю Палестину, они, прежде чем вернуться в Вифлеем (386) и поселиться там окончательно, совершили продолжительное паломничество в Александрию и Нитрию.[322]
В 388 году в Александрию прибыл молодой галат Палладий, желавший стать монахом[323] (вопреки мнению отца Катберта Батлера, трехгодичное его пребывание вместе с Иннокентием на Елеонской горе, где, как мы видели, у него существовал тезка, вряд ли могло приходиться на этот период и, по всей видимости, должно относиться к более позднему времени).[324] Его принял великий Исидор Странноприимец, бывший нитрийский монах, которому было уже около семидесяти и который, как говорили, входил в число тех монахов, которые сопровождали Афанасия в Риме в 340 году (если это так, то в ту пору ему не исполнилось и двадцати трех лет). Исидор на три года поручил молодого Палладия старцу Дорофею,[325] жившему в обители, находившейся в пяти милях к западу от Александрии, неподалеку от берега моря. Именно этот старец, будучи спрошенным Палладием о том, почему он так изнуряет свое тело, ответил ему: «Оно убивает меня, а я убиваю его». Столь суровая жизнь оказалась непосильной для Палладия, который вернулся в город ранее положенного срока. Третий год он, по всей видимости, провел в обители гдето близ Александрии, где жило около двух тысяч монахов. После этого он отправился в Нитрию,[326] где застал живыми монахов первого поколения, знавших Антония, Аммона и даже Пахомия. Проведя в Нитрии год,[327] Палладий отправился в Скит.[328] Макарий Александрийский, который все еще исполнял обязанности пресвитера, умер через три года в возрасте около ста лет. Более же всего Палладий был предан Евагрию, под руководством которого оставался до самой его (Евагрия) смерти, пришедшейся на Богоявление 399 года.[329] Палладий, похоже, не оставался на месте и в этот период. Возможно, он с какоюто миссией посетил Палестину, поскольку Епифаний в своем послании (датируемом примерно 394 годом) Иоанну, епископу Иерусалимскому, предупреждает его о галатийце Палладии, «qui quondam nobis cams fuit, et nunc misericordia Dei indiget», который проповедует и учит ереси Оригена.[330] Очевидно несколько позже, но в том же самом 394 году он, судя по намеку Евагрия, отправился во время полноводия в восемнадцатидневное путешествие вверх по Нилу часть пути он преодолел пешком, часть — на лодке желая увидеть знаменитого затворника Иоанна, который провел в своей прилепившейся к утесу келье возле Никополя (Асиута) сорок восемь лет и скончался через несколько месяцев после этой встречи.[331] Вероятно, Иоанн тут же понял (Палладий признается в этом с известным смущением), что Палладий близок к Евагрию и уже втянут в церковную политику. Спросив, хочет ли он стать епископом, Иоанн не обратил ни малейшего внимания на шутливые слова Палладия о том, что он уже и так стал епископом кухни, поставленным чревоугодием и изгоняющим вино, обратившееся в уксус. Много лет спустя Палладий с горечью вспоминал это предупреждение старца.
Осенью того же года Иоанна посетили и другие иноземные монахи.[332] Группа из семи монахов руфинова монастыря на Елеонской горе, один из которых был диаконом, странствовала по монастырям Египта. Страшась язычников, они добрались только до Никополя и не решились идти дальше на юг. Поэтому повествование об этом странствии, оставленное одним из его участников, Historia Monachorum in Aegypto начинается с рассказа об их посещении Иоанна, после которого они стали спускаться вниз по Нилу, посетили Нитрию, встретились в Дельте с монахами Диолка, после чего отправились на корабле в Палестину. Вероятно, десятью годами позже Руфин, покинувший Восток в 397 году, перевел этот труд на латынь с некими добавлениями и исправлениями.[333] Единственное возможное указание на подлинного автора содержится у Созомена, отождествляющего его с Тимофеем, который в 412 году был архидиаконом Александрии, уступившим спор за патриаршество Кириллу.[334] В книге содержится множество рассказов о разного рода чудесах, которым автор вполне доверяет. Однако, по большей части, он приводит их по чужим рассказам, о чем свидетельствует заметная разница в стиле и характерном образе мысли различных ее частей. Разумеется, его рассказ об Иоанне Никопольском даже если не принимать в рассмотрение детали, которые, на мой взгляд, целиком восходят к Палладию, в общем и целом соответствует куда более обстоятельному свидетельству о нем «Лавсаика». В Historia Monachorum Иоанну девяносто, Палладий же говорит, что ему только семьдесят восемь лет. Однако в расхождениях такого рода нет ничего удивительного. Палладий куда более трезв и точен, и мне трудно понять, как специалисты, знакомые с обоими названными трудами, могут считать Historia Monachorum более надежным источником.[335]
В то время как все прочие наши источники на сей раз уделяют особое внимание Нитрии и Скиту, Historia Monachorum напоминает нам и в этом состоит ее особая ценность о том, что монашеская жизнь в различных ее формах распространилась по всей долине Нила.
Вероятно, в восьмидесятые годы четвертого века (точнее сказать невозможно) два молодых человека Герман и Иоанн Кассиан стали монахами некой Вифлеемской киновии, какой — мы точно не знаем, однако предполагается, что речь идет об обители Посидония, находившейся за Пастушьими Полями, где в течение какогото времени (вероятно, в 399 году)[336] находился и Палладий; обитель эта, согласно свидетельствам самого Кассиана, находилась ближе к Пещере Рождества.[337] Вскоре старый египетский монах Пинуфий, замечательный настоятель, дважды бежавший от собственной славы[338] и живший с ними как с новичками в одной келье, зажег в их сердцах желание побывать в египетских пустынях, куда они и отправились, дав в Пещере Рождества обещание в скором времени вернуться в Вифлеем.[339] (Об Иерониме здесь не говорится ничего, хотя в своих писаниях Кассиан то и дело прославляет его и Руфина. Скорее всего — таково общее мнение речь идет не о той общине, в которой находился Иероним. Впрочем, отсутствие упоминания никогда не следует рассматривать в качестве серьезного аргумента). Молодые люди посещают Панефис (Панефиз),[340] Диолк[341] и Скит.[342]Проходит семь лет прежде чем они, мучимые совестью, возвращаются в Вифлеем, чтобы получить, наконец, прощение за нарушение обещания и дозволение вернуться в Скит, куда они после дружеских проводов и отбывают.[343]
Вне всяких сомнений, по пути из Нитрии в Скит Кассиан и Герман побывали и в Келлиях.[344] Кого Кассиан ни разу не поминает, так это Евагрия. Лишь совсем недавно было показано,[345] до какой степени работа его является, в известном смысле, латинским переложением учения Евагрия, представленного, впрочем, с некоторыми сущеетвенными модификациями. Противоречивые понятия типа «бесстрастия» (απάθεια) либо перефразируются, либо вообще избегаются; Любовь же вновь ставится выше Знания.[346]
