Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.
О нравах византийского общества в Средние века
(Речь, произнесенная профессором Н. А. Скабалановичем на годичном акте С.-Петербургской Духовной академии, 17 февраля 1886 года)Преосвященнейшие архипастыри, милостивые государи и государыни!
Нам не нужно доказывать истину, о которой многие из почтивших настоящее собрание своим присутствием знают по опыту, — что для успешного воздействия на общество, в смысле религиозно-нравственного влияния, необходимо изучить и близко знать это общество, как хорошие, так и дурные его стороны, и что степень напряжения, интенсивность просветительной деятельности, количество и качество требуемых на этом поприще трудов находятся в прямом соответствии с большей или меньшей деморализацией общества, с количеством и качеством господствующих в обществе пороков. Доказывать эту истину, повторяем, нет нужды, но она предносилась перед нами, и в нашем убеждении служила оправданием при выборе предмета для речи, которую предлагаем благосклонному вниманию высокопросвещенного собрания.
Таким предметом избран вопрос о нравах византийского общества в Средние века, и именно начиная с конца X века, с того времени, когда волей Провидения Русь стала учиться у Византии вере и благочестию, когда весь строй господствовавшей в Византии жизни, не одной религиозной, но и семейной, и общественной, и государственной, представился нашим предкам как материал не только для изучения, но, частью, и для подражания. Даже при беглом взгляде на византийскую семью того времени, быть может, припомнятся аналогичные, хорошо нам известные порядки в древнерусской семье; при взгляде же на общественную нравственность того времени, быть может, уяснятся и некоторые особенности в том мнении о характере греков, какое составлено было нашими предками. Правда, анализ общественной нравственности иногда обязывает всматриваться и в такие вещи, которые гораздо приятнее игнорировать. Но ведь для пастырей Церкви — настоящих или будущих, — которые обязаны не закрывать глаза перед общественными недостатками той среды, где протекает их деятельность, для них, привыкших видеть и наблюдать как хорошее, так и дурное, подобный анализ в области времен давно минувших не может представить неожиданности. А главное, чтобы оценить труды и заслуги пастырей Церкви, действовавших в те давно минувшие времена, необходимо рассматривать их деятельность в связи с состоянием пасомых, ясно представлять себе те задачи, которые налагала на них жизнь семейная и общественная.
Лицом, на котором держался весь семейный порядок в Византии и которое всего более несло тяготы домашней жизни, была хозяйка дома. Муж был главой семьи и дома, все почтительно ему повиновались, но преданный служебным обязанностям или заботам о снискании средств к жизни, он не имел досуга, да и не принято было, чтобы он, кроме верховного наблюдения, обременял себя заботами о доме и детях. Эти заботы входили в обязанность его жены, которая вся предавалась этому делу тем с большим рвением и самоотверженностью, что все пути к общественной деятельности были для нее закрыты. Византийский идеал женской скромности и стыдливости требовал от женщины безвыходного пребывания в доме; если ей позволялось выйти, например, во время религиозных процессий, хождений с иконами[2852] и пр., то не иначе, как под покрывалом. Случаи, когда женщины без этой предосторожности выходили из дома, не закрывая лица от взоров мужчин, были чрезвычайно редки, вызывались какими-нибудь исключительными обстоятельствами и каждый раз отмечались как события из ряда вон выходящие. До какой степени случаи появления женщин без покрывала на улицах столицы целыми масса ми были редки, можно судить по тому, что в течении всего XI в. повторились всего трижды: первый раз во время возмущения против Михаила Калафата, когда женщины представляли собой невиданное дотоле для многих зрелище, выбежали из домов, били себя в грудь и кричали, возбуждая ярость толпы против Калафата;[2853] второй раз при осаде Византии Львом Торником в 1047 г., когда в смятении, вызванном этой осадой, приняли участие женщины;[2854] третий раз, наконец, во время землетрясения 23 сентября 1063 г., когда женщины под впечатлением страха забыли стыд, выбежали из домов под открытое небо и голосили, призывая Бога на помощь.[2855] Исключая этих и им подобных массовых нарушений приличия, появление в публике какой-нибудь женщины без покрывала служило внешним признаком принадлежности ее к разряду гетер;[2856] женщина же, дорожившая репутацией, могла это сделать только в страстном порыве, доводившем до забвения действительности.[2857] Если, таким образом, византийский этикет и приличия не дозволяли женщине показаться на глаза постороннему мужчине, заключали ее в доме, где кроме мужа и самых близких родственников она из мужчин могла видеть только приставленных к ней евнухов, то тем более этот же этикет и эти приличия делали несообразным всякое вмешательство женщины в сферу политической и общественной деятельности. Оттого всякий раз, как оказывалась на престоле женщина, с такой силой и смелостью начинали говорить о необхо димости ее замужества. Оттого кроме женщин-императриц, деятельниц невольных, не встречаем других женщин — деятельниц на поприщах политическом и общественном. Если же в виде редких исключений[2858] из этого правила и встречаем женщин — деятельниц на названных поприщах, то их деятельность носит особый характер: они, во-первых, обыкновенно выступают в действующей роли по смерти своих мужей и, во-вторых, имеют взрослых сыновей, поступающих по их советам и указаниям, так что скорее они могут служить примером высокого уважения, каким пользовалась мать в семье — уважения, не прекращавшегося и по достижении детьми совершеннолетия. Прочное основание уважения детей к матери закладывалось с юных лет и обусловливалось тем положением, какое обыкновенно занимала женщина в семье, не только как жена, но как мать и хозяйка дома.
По отношению к мужу, главе семейства, жена его, согласно с древним обычаем (πρός τήν άρχαίαν διάταξιν), должна была быть не только ближайшей помощницей и советницей, но и покорной слугой. Муж иногда был нрава кроткого и доброго, прост и негневлив, жена суровая и строгая, — тем не менее обычай требовал, чтобы она смирила себя в обращении с мужем, чтобы она хотя бы и превосходила его, относилась однако же как низшая к высшему.[2859] Дети вполне находились на попечении матери и место их было на женской половине. Не только в нежном возрасте, когда для них требовались еще мамки и няньки,[2860] но и когда дети начинали подрастать, они не выходили из-под надзора матери. Прежде чем мальчик поступал в школу или прежде чем он был окружаем дома гувернерами (педагогами) и учителями (дидаскалами),[2861] на обязанности матери лежало ознакомить его с началами грамоты, да и на первых порах школьного учения она репетировала сына, пока изучаемые им науки не превышали запаса ее знаний.[2862] Что же касается дочерей, то они до самого выхода замуж всецело находились на попечении матери, все их воспитание зависело от нее, всеми познаниями они были ей обязаны. Богобоязненная мать должна была воспитывать детей в страхе Божием, тешить их детское воображение не сказками, но библейскими сказаниями,[2863] прямо с азбуки переходить на Псалтирь.[2864] Образцовая мать, кормя свою семью пищей телесной, не забывала и о духовной. Анна Комнина с удовольствием вспоминала, как мать ее, бывало, когда подадут обед, приносила в руках книгу и читала святоотеческие творения, преимущественно философа и мученика Максима.[2865] Честь матери требовала, чтобы ее дочь по вечерам, зажегши свечу и взяв в руки Псалтирь, распевала псалмы, а ранним утром отправлялась бы в церковь и, став на хорах, пела вместе с другими.[2866] Еще более требовалось от матери обучить свою дочь искусству прясть, ткать и разного рода рукодельям, без которых немыслимо было ни одно благоустроенное хозяйство.
Прялка, веретено, станок были необходимыми принадлежностями дома, умение прясть, ткать полотна, выделывать на тканях разные фигуры и узоры шелковыми нитями было первой рекомендацией женщины. И все без исключения этим занимались. Жены и дочери императоров уравнивались в этом отношении с остальными смертными;[2867] как скоро девушка приходила в возраст, достаточный для того чтобы работать, ей приобретаем был особый станок, все необходимые для женских работ орудия, и она принималась за дело наравне со всеми остальными обитательницами гинекея.[2868] Перечисленные женские занятия были возведены в апофеоз, покровительницей их почиталась св. Агафия, и праздник этой святой соединен был с некоторыми характерными особенностями. Это был праздник исключительно женский; в известном здании, достаточно обширном, выставлялись картины, на которых изображены были принадлежности пряжи и тканья, равно и женщины прядущие и ткущие; на картинах представлялось, как одни из женщин делают дело искусно, другие неумело подбирают нитки на станке, не соблюдают ровности в ткани и т. д. и за это подвергаются наказанию, — их кладут на землю и жестоко секут, а надсмотрщицы за работами стоят над истязуемыми и наблюдают, чтобы сечение совершалось должным образом. Разодетые женщины приходили в это здание и составляли вокруг картин хороводы, пели рифмованные песни и под текст песни плясали. Песня соответствовала сюжету картины: около картины, изображавшей наказание неискусной работницы, пелась песня печальная, участницы торжества внешним видом, голосом и напевом показывали, что они плачут, как будто их самих наказывают; с переходом к картине с веселым сюжетом напев менялся, печаль уступала место веселью, танцы делались резвее и энергичнее.[2869]
