Станислав Сенькин - Покаяние Агасфера: афонские рассказы
В душе я, конечно, посмеивался над чудачествами отца Вениамина, но, честно говоря, его искренность, как в ненависти,
так и в покаянии, вызывала у меня уважение. За одно это я возлюбил своего старца.
Отец Вениамин благословил до времени никому не говорить об этом случае, и я молчал до сих пор.
Покаяние Агасфера
Агасфер (вечный жид) — еврей, который, Божьим проклятьем, не может умереть. Другие имена Агасфера — Эспера — Диос (надеющийся на Бога), Бутадеус (ударивший Бога), Картафил (сторож претория). Во время страдальческого пути Господа нашего Иисуса Христа на Голгофу под бременем креста Агасфер отказал ему в кратком отдыхе и велел идти дальше. За это ему самому отказано в покое могилы, до Второго пришествия Христова он обречен из века в век безостановочно скитаться, подобно Каину, которого Бог также обрек на проклятье, запретив лишать его жизни.
(Из одного древнего библейского словаря)
Апокриф об Агасфере распространен, главным образом, на Западе и в Армении и мало что дал православному сознанию. Но этот рассказ основан на воспоминаниях одного достойного уважения старца, который утверждал, что лично беседовал с Агасфером, поэтому я и решил включить этот рассказ в сборник. Не берусь судить о данной версии апокрифа с точки зрения православия и прошу отнестись к моему рассказу со снисхождением.
Автор.
С профессором истории и социологии Афинского университета я был знаком уже два дня — ровно столько, сколько он пробыл у нас в монастыре. Профессор был чудаком, как и многие учёные, но это не мешало нам подолгу беседовать, благо я знаю английский язык.
У нас в обители есть правило: послушник должен хранить молчание и уж тем более не вступать в разговоры с паломниками. Поэтому, конечно, было справедливым, что благочинный монастыря пожаловался на меня старцам, и я получил выговор. Но за то время, что, в нарушение монастырского правила, я беседовал с паломником, профессор успел поведать мне об одном разговоре, состоявшемся здесь, на Афоне.
Не думайте, уважаемые читатели, что я наивный человек: в жизни я повидал достаточно, но история, рассказанная моим новым знакомым, поразила меня. Честно говоря, эту легенду я слышал и прежде, но всегда считал её апокрифом. И, хотя теперь я также не стал бы утверждать обратного, но… кто знает правду? Только Сам Бог. Поэтому, если рассказанное профессором — ложь, оставим это на его совести. В конце концов, лгал он или нет — мы узнаем на Страшном Суде.
Итак, вот его рассказ.
…Профессор и Бутадеус ужинали на площадке перед храмом Преображения Господня, в котором пару дней назад праздновалось Преображение. Они разожгли небольшой костёр и некоторое время молча любовались тем ночным великолепием, что обычно открывается взгляду паломника на афонской вершине в хорошую погоду. Огромная луна, алмазные копи звёзд и млечный путь, словно вселенская пуповина питающий Землю, которую так давно вынашивает Вечность.
Наконец, Бутадеус отломил кусочек сыра и спросил профессора:
— Вам известно, почему я назначил вам встречу именно здесь, на вершине Святой горы? Мне кажется, вы всё ещё сомневаетесь в том, что я на самом деле тот, за кого себя выдаю. Уверяю, ваши сомнения скоро развеются.
Профессор улыбнулся. Сидящий перед ним человек позвонил ему неделей раньше, представился Агасфером и предложил встретиться именно в этот день и час на самой вершине Афона. Другой бы просто посоветовал «Агасферу» обратиться к психиатру, но профессор этого не сделал — он обожал древние легенды. Для удовлетворения своей страсти исследования тайн истории он вступал в масонские ложи различных обрядов, становился рыцарем Мальтийского ордена, пытался воссоздать секту франкистов в Салониках. Он верил в существование Агасфера, как дети верят в Санта — Клауса — наивно и безоговорочно. Видимо, поэтому Агасфер и выбрал его.
Бутадеус продолжал.
— Я, профессор, живу здесь, в этих скалах, уже около года, но завтра отправляюсь в Иерусалим и, возможно, останусь там до конца своих дней.
— Значит вы и есть тот самый проклятый Богом несчастный человек, что обречён скитаться по Земле до Второго пришествия Господня? — Профессор ощущал сострадание к незнакомцу.
Бутадеус посмотрел в глаза профессору и тот различил в свете костра, что правый глаз собеседника — синий, а левый — зелёный.
— Всё гораздо хуже, мой ученый друг. Мне не суждено постичь, по крайней мере, в этом веке, любовь Божью и уж, тем более, человеческую. Лишь любовь Божьей Матери я ощутил за последние два тысячелетия. Поэтому мы и здесь, в Её священном уделе. Я люблю это место, где монахи, каясь, получают прощение от Господа. Иногда я думаю, не является ли моя неестественно долгая и мучительная жизнь таким же покаянным упражнением? Но, думая так, не уподобляю ли я себя святым? Ведь какой я святой, если на мне проклятье!
Профессор недоумённо посмотрел на собеседника.
— Но как же так, ведь Бог милостив к кающимся грешникам!
— Не нам судить поступки Создателя. — Агасфер потупил взгляд. — Я ударил Бога, ударил своего Царя. Два десятка веков прошли с тех пор, но я помню Его измученное лицо, словно это было минуту назад, и это воспоминание сжигает моё сердце! — Агасфер закрыл лицо руками.
Профессор откашлялся, и после непродолжительной внутренней борьбы решился спросить.
— Вы расскажете, как это произошло?
Агасфер сделал рукой неопределённый жест, словно отмахиваясь от чего‑то невидимого.
— Как это произошло? — переспросил он и покачал головой. — Я хотел бы не вспоминать, но я вспоминаю об этом всё время, и наяву, и во сне… как я преграждаю Царю путь и бью Его, измученного пытками и несением креста. Как Он просит меня, словно я Его господин, о минутной передышке, и я отказываю Ему. Я вспоминаю тот ужасный день, когда Царь, по Своём воскресении, проклял меня, как второго Каина, и я стал изгоем…
— А как именно Он вас проклял? — не сдержавшись, перебил собеседника профессор.
Агасфер сверкнул разноцветными глазами.
— Это так важно?! — раздражённо спросил он. — Вы хотите знать способ проклятья?
Профессор смущённо развел руками.
— Нет — нет, как хотите!
— Я лишь через пятьсот лет понял, что со мной произошло.
— Что вы поняли? Что прокляты… навечно?
— Да… Но у меня осталась надежда. Её мне дала Божья Матерь.
— Ну… тогда…
— Слушайте профессор, слушайте, что я вам рассказываю, у нас мало времени. — Агасфер налил себе ещё вина. — Я покаялся и попытался стать христианином, когда вселенская проповедь только начиналась. Но вы не представляете, с каким презрением Его учеников я столкнулся — они прогнали меня прочь, как пса. Проклятье не давало им не то что полюбить меня, но хотя бы по — человечески относиться ко мне. Какое‑то время они даже считали, что я сам дьявол, который хочет, вступив в общину, изнутри разрушить её. Меня преследовала та же ненависть, с какой я ударил своего Царя. Мало того, меня возненавидел весь человеческий род, от добродетельнейших до самых мерзких его представителей. Тогда я возжелал смерти, избрав путь Иуды, но лишить себя жизни я не мог. К каким только ухищрениям я не прибегал! Я сжигал себя заживо, бедуины хоронили меня, усыпленного опиумом, я прыгал со скал Гиндукуша, по закону шариата мне отрезали конечности и голову… Но на следующий день я непременно оживал. Приходя в себя в каком‑нибудь незнакомом месте, я понимал, что вновь жив и ненавидим всеми. После каждой попытки самоубийства пожар в сердце разгорался ещё сильней, и, в конце концов, я оставил эти жалкие попытки и… вот, живу… Просто за симпатию ко мне хотя бы одного человеческого существа я отдал бы всё, но люди по — прежнему ненавидят меня… Вы, кстати, тоже через некоторое время почувствуете ко мне отвращение. Таково уж проклятье. Говорят, Иуда мог покаяться, у него было на это два дня. Ну что эти два дня по сравнению с моими двумя тысячами! Вот, древняя иудейская мудрость гласит, что у Бога тысяча лет как один день, а один день — как тысяча лет…
— Это сказал апостол Петр!
Агасфер улыбнулся реплике профессора и продолжил:
— Иной раз я думаю, может быть, я уже уподобился демонам… Но ведь я, в отличие от них, хочу покаяния и прощения от Бога. И вот, уже две тысячи лет я каюсь, но не получаю прощения.
— А вы не думали, что Господь поступил с вами несправедливо? Ведь были же люди, которые досаждали Ему и Его последователям гораздо сильнее, чем вы, однако они всё же оправданы, а вы почему‑то нет. — Профессор поёжился, словно от внезапного порыва холодного ветра: он понял — Агасфер не обманул, и неприязнь к собеседнику, пока легко преодолимая, охватывает его.
— Что ж, скажу честно, у меня не раз возникали такие мысли. — Бутадеус усмехнулся. — Преторианец Лонгин, пригвоздивший Его ко кресту — святой, есть и другие всем известные примеры, но мне, именно мне — отказано в праве на покаяние. Вам, наверное, это покажется странным, но я христианин в душе, хотя для всего мира я враг Христов. Каждый год я делаю попытку креститься в разных странах, в разных христианских вероисповеданиях, у разных священнослужителей — от святых до глубоко порочных. Я предлагаю деньги, всё, что угодно, но я не могу креститься во отпущение грехов — происходят самые невероятные вещи! Однажды, будучи в Константинополе, я смиренно подошел к святителю Андрею Критскому, блестящему поэту, и пал перед ним ниц. Я знал, что он пишет покаянный канон, который теперь зовётся Великим. Я поклонился и представился святому. Я хорошо знал историю Марии Египетской и насколько святой Андрей был ею воодушевлен. Я умолял его отобразить в стихах и мои мучения, указав при этом, что я не только Бутадеус, но ещё и Эспера — Диос, то есть «надеющийся на Бога». Святой Андрей принял меня ласково и сдерживал свою неприязнь всё время общения со мной. Это был воистину сильный человек! Он дал мне кров и пищу, а сам удалился в дальнюю комнату для молитвы. Через три дня он вышел из затвора и сказал, что сколько он ни молился, но так и не получил никаких «указаний» насчёт меня. А затем попросил меня удалиться из города. И таких примеров — сотни! Но самое главное, о чём я хочу рассказать вам сегодня, это о своей надежде! В то время, когда Царь только вознёсся, мне довелось повстречать Его Святую Мать. Она была единственным человеком за две тысячи лет, кто поглядел на меня ласково. Ни Пётр, ни Варнава, ни сам патриарх Иаков не могли переносить даже вида моего. Они сравнивали меня с Иудой и говорили, что меня должны забыть и земля, и небо. И они, в общем‑то, оказались правы — мной гнушается даже история, превратившая мою жизнь в миф!
