Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо
Сталь из Бискайи мне нужнее злата: бедна на речи, на дела богата…
Но вам будет что услышать, когда мы обогатим наши речи соответственно богатству наших деяний.
Дон Кихот, при всей своей склонности именовать рыцарем первого встречного, отказал бискайцу в этом звании, позабыв, что баскскому племени — к членам которого причисляю себя и я — по словам того же Тирсо де Молины,
кровь благородную дал Ноев внук, и знатность их — не прихоть государя: их кровь, язык и нравы не грязнит чужая примесь, что была б во стыд.
Неужели не знал Дон Кихот слов дона Диего Лопеса де Аро, которые, по воле Тирсо де Молины, тот произносит в первой сцене второго акта в «Женской осмотрительности», когда начинает словами:
Вассалов мало в той земле моей, но рабства римского не знали сроду: хранят — без крепостей, мечей, коней — нагую храбрость, дикую свободу.36
И разве не знал Рыцарь, что сказал Камоэнс в строфе одиннадцатой четвертой песни своих «Лузиад»:
Бискаец не любитель краснобайства, но никогда не спустит чужаку обиды либо наглого зазнайства.37
По крайней мере, раз уж была у него в библиотеке «Араукана» дона Алонсо де Эрсильи и Суньиги, бискайского рыцаря, да притом ее пощадили во время судилища, он прочёл, надо полагать, то место из песни XXVII, где говорится, что
хоть земля бискайцев так бедна, но благородством искони известна: их рыцарственность древняя видна во всех деяниях и повсеместно.38
«Как не рыцарь?» — воскликнул бискаец, справедливо оскорбившись; и два Дон Кихота встретились лицом к лицу. Потому и описывает Сервантес это событие так подробно.
Услышав вызов бискайца, ламанчец отшвырнул копье, выхватил шпагу, прикрылся щитом и ринулся в бой.
Глава IX
И завязался необычный поединок или «удивительный бой между храбрым бискайцем и доблестным ламанчцем», как назвал это событие Сервантес в подзаголовке главы IX, придав ему все то значение, какого событие и заслуживает.
И вот идет сражение меж двумя равными, меж двумя безумцами, и, кажется, грозят они небесам, земле и адской бездне. О редчайшее в веках зрелище, сражение меж двумя Кихотами, ламанчским и бискайским, сыном равнины и сыном зеленых гор. Не мешает перечитать описание Сервантеса.
«Я не рыцарь? Я — и не рыцарь?» Услышать такое бискайцу, и от кого — от Дон Кихота? Нет, такое стерпеть нельзя!
Позволь мне, Дон Кихот, сказать слово о крови моей, о моем роде–племени — ибо ему я обязан тем, каков я есмь и чего стою, ему же обязан и тем, что в состоянии постичь чувством и жизнь твою, и деяния.
О земля моя, моя колыбель, земля отцов моих, дедов и прадедов, земля детства моего и отрочества, земля, где встретил я спутницу всей моей жизни, земля моей любви, ты сердце души моей! Твое море и твои горы, о моя Бискайя, сотворили меня таким, каков я есмь; та земля, что породила твои дубы, и буки, и орешники, и каштаны, породила и мое сердце, о Бискайя.
Спорил некто из рода Монморанси39 с неким баском и, озлившись на моего соотчича, не преминул сказать ему, что они‑де, Монморанси, ведут начало от века, не помню, то ли восьмого, то ли десятого, то ли двенадцатого, а мой баск и ответь ему: «Вот как? А вот мы, баски, ведем начало от века, и точка!» Да, мы, баски, ведем начало от века, и точка. Мы, баски, знаем, кто мы и кем хотим быть.
Вот видишь, Дон Кихот, баск отправился к тебе в Ламанчу, чтобы отыскать тебя, и вызывает тебя на поединок, поелику ты отказал ему в звании рыцаря. И как же при виде баска, да еще из Аспейтиа родом,40 не вспомнить снова еще одного странствующего рыцаря, баска и тоже родом из Аспейтиа, а звался он Иньиго Яньес де Оньяс и Саэс де Бальда, из родового замка Лойола, и был основателем Воинства Христова? Не он ли венец всего нашего рода–племени? Не он ли герой наш? И разве не должны мы, баски, сказать во всеуслышание: он принадлежит нам? Да, нам, в первую голову нам, а не иезуитам. Из Иньиго де Лойолы они сотворили Игнатия Римского, из баскского героя — иезуитского святошу. Во всем виноват мул, верхом на котором ехал герой!41
Мул же дона Санчо де Аспейтиа так разбрыкался, что сбросил бискайца наземь, и вот нам урок — сражаться надо спешившись. Так был побежден бискаец: не потому что рука была слабее либо мужества не хватало, а по вине своего мула, который был, дело ясное, не бискайским. Если бы не распроклятый мул, туго пришлось бы Дон Кихоту, можете не сомневаться, и он бы выучился относиться почтительно к бискайской стали, которая
бедна на речи, на дела богата.
Выучитесь, мои братья по крови, сражаться спешившись. Соскочите с упрямого и бешеного мула, он несет вас вприскочку по своим дорогам, а не по вашим и моим, не по дорогам нашего духа; и того гляди, разбрыкавшись, сбросит вас наземь, если Бог не убережет. Соскочите с этого мула, не в наших краях он родился, не в наших краях пасется; и отправимся все вместе завоевывать Царство Духовное. Еще неизвестно, что нам дано свершить в этом мире Божием. И заодно выучитесь воплощать мысль свою на языке культуры, отрешившись от тысячелетнего языка наших отцов; без промедления соскочите с мула, и дух наш, дух нашего племени, обойдет на этом языке, на языке Дон Кихота, все миры, подобно тому, как впервые в истории обошла весь мир каравелла нашего Себастьяна Элькано, могучего сына Гетарии,42 дочери нашего Бискайского моря.
И лишь благодаря вмешательству омонашенных дам пощадил Дон Кихот жизнь Санчо де Аспейтиа в обмен на обещание предстать пред очами Дульсинеи, а дали обещание дамы; ибо пообещай такое сам дон Санчо, он не преминул бы предстать пред нею; и даже очень и очень возможно, что влюбился бы в нее по уши, она же — в него.
Глава X
И тут появляется Санчо, Санчо — плотский человек, Симон–Петр нашего Рыцаря, и просит у него остров, в ответ на что Дон Кихот говорит: «Заметь себе, братец Санчо, что это приключение не такое, в котором завоюешь остров, а такое, какие случаются на перекрестках больших дорог:[17] тебе могут проломить голову или отрубить ухо,43 но ничего другого ты в них не заработаешь». Ах, Петр, Петр, вернее сказать, ах, Санчо, Санчо, когда же поймешь ты, что награда тебе не остров, не преходящая мирская власть, а слава твоего господина, иными словами, вечное стремление? Но плотский человек Санчо не отстает: давай уговаривать своего господина укрыться в какой‑нибудь церкви, из страха перед Санта Эрмандад.44 Но «где это ты слышал или читал, — скажем мы ему вместе с Дон Кихотом, — чтобы странствующих рыцарей привлекали к суду за какие бы то ни было совершенные ими смертоубийства?» Кто лелеет закон в сердце своем, тот выше законов, писанных людьми; для того, кто любит, один лишь закон существует — его любовь, и если из любви совершит он убийство, кто вменит ему оное в вину? А кроме того, Дон Кихот в состоянии вызволить всех Санчо на свете — «не только из рук Эрмандад, но и из рук самих халдеев».
Далее последовали объяснения Дон Кихота касательно бальзама Фьераб- раса, а затем Санчо стал клянчить у Дон Кихота рецепт бальзама, и другой‑де платы за службу ему не надобно; ибо таковы уж плотские люди, состоящие на службе: сколь ни велика их вера, клянчат рецепты, дабы пустить в оборот и нажиться. И тут поклялся наш Рыцарь раздобыть шлем Мамбрина45 взамен шишака, разрубленного доном Санчо де Аспейтиа; а затем ему напомнила о себе утроба, и он попросил поесть.
У Санчо была всего лишь одна луковица да кусочек сыра, и полагал он, что это «кушанья, недостойные столь доблестного рыцаря», но сей последний сообщил своему оруженосцу, что за честь почитает не есть месяцами, а уж если есть, то лишь то, что «попадается под руку». «Ты бы знал это твердо, если бы прочел столько романов, сколько я, и хоть много их прочел я, но не запомню, чтобы рыцари когда‑либо ели иначе, как по чистой случайности и только на пышных пирах, устраиваемых в их честь; остальные же дни они питались ароматом цветов». Вот было бы счастье, сеньор мой Дон Кихот, если бы и всю жизнь могли мы питаться лишь ароматом цветов! От еды вся слабость героизма, не только вся его сила.
И тут‑то, когда стал Дон Кихот объяснять Санчо, что странствующие рыцари «все же ели и удовлетворяли прочие естественные потребности», он открыл оруженосцу, да и нам тоже, одну фундаментальную истину, приносящую величайшее утешение тем, кто не знает, как жить при своем безумии, а состоит истина в том, что странствующие рыцари «были в конце концов такими же людьми, как и мы». Откуда можно сделать вывод, что и мы можем сделаться странствующими рыцарями, а это уже немало. «Поэтому, друг мой Санчо, пусть не огорчает тебя то, что меня радует, и не старайся обновить мир[18] и вывести странствующее рыцарство из его привычной колеи». Не старайся, бедный Санчо, обновить мир, исцеляя великодушных от безумия, не старайся вывести безумие из его привычной колеи, ибо оно так распирает ее и распрямляет, что прямолинейностью она ничуть не уступит самому разуму, так называемому здравому смыслу. Санчо ни читать, ни писать не умеет и, стало быть, не умеет разбираться и в правилах «рыцарской должности», как он выражается. И ты прав, Санчо: именно благодаря чтению и письму вошло в мир безумие.
