Максим Пулькин - Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)
Важным идейным подспорьем для умелых и радикальных старообрядцев-самосожигателей стали народные верования, видения, слухи, исторические труды старообрядческих авторов. Но на первый план в их проповеди выдвигались богословские аргументы и анализ происходящих в стране событий, которым придавалась эсхатологическая окраска. Нередко исходной точкой рассуждении самосожигателей «служила мысль о наступлении царства антихриста и близкой кончине мира»[223]. К массовым самоубийствам, как полагали старообрядцы, подталкивал приход Антихриста (с которым в разное время отождествлялся патриарх Никон, царь Алексей Михайлович, император Петр I), обретение им власти и стремительные изменения в окружающем мире: «Антихрист легко узнавался через проявляемый им бунт против традиционных, своих ценностей»[224]. Это учение возникло и распространилось в первые годы существования старообрядчества. Уже участникам церковного собора 1666–1667 г. была известна проповедь старообрядцев о том, что «антихрист явился в мир и царствует»[225]. Как писал в 1683 г. современник событий патриарх Иоаким, «инии глаголют, яко уже ныне антихрист в мире, друзии же глаголют, яко уже и царствует, инии глаголют, яко вскоре имать правоверных рабов мучити»[226]. Репрессии против старообрядцев заметным образом поддерживали эсхатологические настроения. Ведь Священное Писание учит, что «состояние церкви при антихристе будет бедственное». «Против истинных чад церкви антихрист воздвигнет гонение и употребит все силы для того, чтобы всех покорить под свою власть. Но в это лютое время будут спасающиеся, и сонм избранных не оскудеет»[227]. Дальнейшие рассуждения старообрядцев и оценка ими текущей ситуации оказывались вполне логичными и предсказуемыми: они напрямую вели к «гарям». При этом «исходной точкой в рассуждениях раскольников о самоистреблении служила мысль о наступлении царства антихриста» и о близкой кончине мира[228].
Сторонники самосожжений легко обнаружили признаки власти Антихриста в окружающей их реальности. К числу таковых старообрядцы относили гонения на «староверцев», изменения в налогообложении (введение подушной подати), существенные новшества в летоисчислении[229]. Одним из самых тяжких обвинений стала отмена патриаршества, «дабы ему (императору Петру I. – М.П.) единому властвовати, не имея равна себе»[230]. Для истинно верующих остался лишь один путь: «Сжечь себя, значит соблюсти цело благочестие свое»[231]. Таким образом, «в условиях раскола возродился эсхатологический дух первохристианства»[232]. Об этом вполне определенно пишет профессор П.С. Смирнов: «эсхатологические чаяния, существовавшие на Руси, послужили последним основанием для того протеста, который кончился расколом»[233]. Сходные суждения о влиянии эсхатологических идей на самосожжения присутствуют в трудах других исследователей. Так, Н. Загоскин утверждает, ссылаясь на духовные песни старообрядцев и многочисленные факты из истории «гарей»: «Рассмотрение отдельных случаев самосожигательства раскольников открывает, что в основе этого явления, как и религиозного самоумерщвления вообще, лежит гибельное убеждение раскольников беспоповщинского толка в пришествии на землю царства антихриста»[234]. Из современных авторов аналогичную идею излагают в своем совместном труде акад. Н.Н. Покровский и Н.Д. Зольникова[235].
Многочисленные противники самосожжений из числа старообрядцев оказывались в непростом положении. Решительно отстаивая отказ от массовых самоубийств, они покушались, на самую основу старообрядческого вероучения – эсхатологические представления. Тем не менее, вскоре после начала череды «огненных смертей» старообрядцы создали яркие и талантливые полемические произведения, призванные навсегда прекратить эпидемию ритуальных самоубийств.
Аргументы против самосожжений
Первые самосожжения, произошедшие в конце XVII в.[236], определенно взбудоражили умы современников. Эти «гари» оказались самыми массовыми в истории России, они послужили прочной основой для эпидемии «огненной смерти», продолжавшейся в России в течение всего XVIII в., включая и те благословенные времена второй половины столетия, когда преследование старообрядцев заметно ослабло[237]. Духовная и светская власти России ответили на неслыханное проявление народного недовольства во вполне традиционном духе. После краткого замешательства (чем можно напугать стремящихся к смерти?) начались казни проповедников самосожжений и еще более жестокие гонения на приверженцев «древлего благочестия». В старообрядческой среде быстрым ответом на этот своеобразный вызов проповедников добровольной смерти стало внимательное изучение аргументов самосожигателей. Вскоре весьма непростой с богословской точки зрения вопрос о допустимости самосожжений и иных форм самоубийства стал одной из центральных тем в дискуссиях старообрядческих наставников[238]. Известно, что «борьба против самоубийственных смертей началась при самом появлении их и продолжалась долго, что ведена была упорно и людьми энергичными»[239].
Заметное место в числе первых произведений, посвященных проблеме массовых самоубийств, занимает «Жалобница поморских старцев против самосожжений» (1691 г.). Авторы «Жалобницы» указывают, что им, несмотря на все попытки, не удалось организовать открытую дискуссию с поборниками массовых самоубийств. По утверждению противников «гарей», «самосожжению учители» трусливо отказались от дискуссии. Они «заповедаша учеником своим таковых в домы своя не пускати, <…> паче же яко хулников и мятежников бегати и отвращатися и всячески не слушати»[240]. В такой обстановке, как говорилось в произведении, пришлось обратиться за поддержкой ко «всюду рассеянным за имя Христово прелестным отцам», с «соборным предложением» – просьбой рассудить о «странном учении» «самогубительной смерти».
Авторы «Жалобницы» кратко излагают историю распространения на Руси этого «необычного учения» об очищении огнем, называют имена «учителей», проповедников «беструдного спасения», которые «сами бо отнюд не сожигаются», кратко описывают зловещую историю возникновения «огненной смерти». Последствия самосожжений, по словам авторов «Жалобницы», ужасны: «И умножиша всюду плач и туга и запустение велико, тмочисленное бо сожгоша сами себе поселянского рода, и многия села и жилища запустеша»[241], «людем же сожженным Бог весть число»[242]. «Огненная смерть» оказала негативное влияние и на нравственность простых жителей России. Ведь пламя должно смыть любой еще вчера казавшийся недопустимым проступок. В результате, как утверждали противники самосожжений, «всюду процвете грех, яко терние». Ведь теперь «людие от веры уповающе на чистителный самосожжения огнь, нежели на благие дела»[243].
Самосожжения, как утверждали авторы «Жалобницы», вовсе не вызваны преследованиями со стороны власти. Перед самосожжением, по их словам, происходят трогательные сцены кротких увещеваний: «вей же людие – и воины и поселяне – мирными словесы и жалостными гласы довольно увещевают и всячески молят, дабы отнюд самогубительныя смерти не предавалися, и от судей милостивное прощение получили». Но миролюбивое поведение представителей власти резко контрастирует с высказываниями готовящихся к смерти старообрядцев: они яростно «всех анафеме предают», «скважнею клятвенныя глаголы отрыгают». В ответ на новые смиренные просьбы всех собравшихся у «згорелого дома» «насмертники» высокомерно заявляют: «Яко вы хощете жити на земли и служили антихристу, а мы ныне восходим от вас на небо». Эти сцены завершаются ужасной «самоубийственной смертью»: собравшиеся в «храмине» «предаются свирепству огненному и немилостивно на смерть»[244].
Широко распространенные среди старообрядцев в конце XVII в. эсхатологические идеи при критике самосожигателей явно отступают на второй план. Лишь изредка в «Жалобнице» цитируются слова проповедников самосожжений, обращенные к сторонникам «огненной смерти»: «<…> да не отлучимся правыя веры, яко ныне время антихристово есть, а инако спастися отнюд не возможно»[245]. Чаще в старообрядческих сочинениях против самосожжений использовались аргументы, более понятные простым «поселянам» – «видения», т. е. рассказы о пребывании в загробном мире. Сторонники «древлего благочестия» утверждали, что предавших себя огню на «том» свете ожидает позорная и тяжкая участь. Они «в саванах лежат скорбны, сетующе и сипяще неподобно и озирающеся вспять, неизреченно трепещуще и яко бы мучения некоего ждуще». Причина их страха, говорилось далее, вполне объяснима. С севера на них надвигается «облак черен с шумом страшным». «Оне, осужденные», глядя на ужасную тучу, испытывают сильнейший страх и – «неизреченно трепетаху». Затем последовала загробная кара: из тучи «яко дождь силен, посыпашеся на них искры»[246].
Идеи «Жалобницы» развиты в другом, значительно более пространном старообрядческом трактате XVII в., направленном против самосожжений – «Отразительном писании о новоизобретенном пути самоубийственных смертей». В этом замечательном обширном публицистическом произведении, как полагает А.С. Елеонская, поставлен один принципиальный вопрос: «допустима ли добровольная смерть и правомерно ли обречение живого существа на физические страдания»[247]. Бывший строитель Курженского скита близ Повенца, старообрядческий наставник Евфросин – «типичный представитель умеренного староверия»[248], автор ряда произведений, направленных против распространения «гарей»[249], считал главной задачей своего труда развенчание немногочисленных аргументов самосожигателей. С этой целью он собрал вокруг себя всех наиболее заметных противников самосожжений, регулярно вел устные беседы с проповедниками самоистребления, создал основное публицистическое произведение, направленное против «гарей», – «Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей»[250]. Для начала борьбы против массовых самоубийств ему потребовалось доказать, что крупнейший старообрядческий идеолог – протопоп Аввакум введен в заблуждение своими учениками и только по неведению благословил «гари». Как писал Евфросин, Сергий, один из учеников протопопа, «зазре сам себе и раскаяся рек: аз де виновен вопросом своим – Протопопову ответу слишком возвестих беду и не так сказал есми, что сами самоволно збираются <…>; но поведах, яко от рук мучительских урываются и сожигаются»[251]. Введенного в заблуждение Аввакума, указывал далее старообрядческий писатель, не поддержали даже его ближайшие сподвижники – пустозерские узники: «отец Аввакум со страдалцы и со юзники о том не думал и не советовал, но ему одному так разсудилось»[252].
