Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.
Претендентов на патриарший престол после Лихуда было много, — были кандидаты из лиц, посвятивших свою жизнь на служение Богу, были и вельможи, приближенные к царскому трону. Но император Константин Дука не спешил с выборами: целых пять месяцев патриарший престол оставался праздным. В это время Пселл употреблял все свое влияние, чтобы склонить царский выбор на сторону Ксифилина: он выставлял преимущества, рисовал достоинства своего друга, его добродетели, его познания, его дар слова. Часто заходила речь об этом предмете у Пселла с царем; царь сначала не решался, но потом уступил убеждениям и на Олимп послан был указ, вызывавший Ксифилина в столицу.[2420] Все эти подробности записал сам же Пселл в панегирике Ксифилину. Способ изложения в его рассказе о многих кандидатах и предпочтении им Ксифилина сходен с рассказом об обстоятельствах избрания Лихуда, о котором Пселл говорит только, что он был предпочтен всем и не было ему соперника.[2421] Между тем о Лихуде знаем из других источников, что он был избран с соблюдением всех формальностей, при участии митрополитов, клира и народа. Такой же характер имело, без сомнения, и избрание Ксифилина; в рассказе о нем даже больше реальных оттенков,[2422] указывающих на соблюдение обычных формальностей, чем в рассказе о Лихуде; время же, протекшее от смерти Лихуда до возведения Ксифилина, было вдвое больше времени между низвержением Керуллария и возведением Лихуда; срок, следовательно, был вполне достаточен для выполнения всех установленных законом и обычаем форм.
Когда Ксифилин прибыл с горы Олимпа в столицу, ему дана была царем аудиенция, царь вышел к нему в сопровождении своих приближенных, в том числе и Пселла. При этом Ксифилин и Пселл обменялись несколькими фразами, весьма характерными для выяснения чувств, с какими Ксифилин смотрел на свое возвышение, и его взгляда на виновника возвышения. Ксифилин, протянув Пселлу руку и облобызавшись с ним, сказал: «К этому ли я стремился? Вот на что понадобилась твоя сила при дворе! Я и не предполагал, и не заявлял, что когда-нибудь по доброй воле оставлю молчание, — и вдруг так снизойти!» — Пселл возразил: «Но ведь ты не вниз спускаешься, а поднимаешься на вершину архиерейства?» — «Нет, — заметил Ксифилин, — это напротив — понижение, так как что может быть выше Бога, сокровенных Которого я достигнул?» Пселл на это сказал: «Совершенствоваться — дело страдательное, недеятельное, совершенствование других гораздо выше самосовершествования; ты для нас будешь совершать таинства и руководить нас к совершенству». Тут заговорил царь, и разговор друзей прервался. Ксифилин пытался отказаться от высокого звания, к которому был призываем, но должен был наконец уступить, и 1 января 1065 г. совершена была его хиротония.[2423]
Десятилетнее подвижничество Ксифилина не прошло бесследно: на его патриаршей деятельности отчасти отражается влияние монашеских правил. Он обращал большое внимание на церковную службу и служил не только по важнейшим праздникам, как это было принято у патриархов, и не только вообще по праздникам, но каждый день. Положенные по чину патриаршие выходы из Великой церкви пешком и в облачении он исполнял неукоснительно, обливаясь весь потом и изнемогая от усталости. Он собирал лиц, призреваемых Церковью (της εκκλησίας τροφίμους), и читал им священные книги, особенно же святоотеческие правила, причем объяснял казавшееся трудным и малопонятным. Обстановка Ксифилина была самая простая, пища — рассчитана не для удовольствия, а лишь для поддержания жизни, о родственниках он мало заботился, боясь, по объяснению современников, чтобы его не заподозрили в себялюбии;[2424] зато он много раздавал ближним и много употреблял на украшение Божьих храмов. В голодное время, когда не только убогие, но и властели доводимы были до крайности, он по несколько раз в неделю кормил беспомощных бедняков. Храм Св. Софии украсил, обновил в нем иконы, делал также пожертвования в пользу некоторых других храмов, снабжая их утварью, украшениями или же вновь основывая.
В своих отношениях к светской власти Ксифилин главным образом заботился о том, чтобы не оставалось бесплодным его право печалования. Он постоянно обращался с ходатайствами к правителям и судьям, особенно же к царю: несправедливость, допущенная царем, вызывала с его стороны слово осуждения; если он хлопотал о чем-нибудь у царя, то делал это с настойчивостью и до тех пор не успокаивался, пока не получал удовлетворения.[2425]
Константин Дука весьма уважал патриарха и выразил свое уважение тем, что когда заболел в 1066 г., вверил своих детей его попечению (присоединив к нему и брата, кесаря Иоанна).[2426] Между прочим, факт вручения детей попечению патриарха, вместе с фактом перехода патриарха от партии, не одобрявшей вторичного замужества Евдокии, в лагерь патриотов, державшихся противоположного взгляда, мог послужить, как уже нами было замечено,[2427] основанием появлению легенды о подписке, взятой перед смертью Константином Дукой с Евдокии, и о хитрости, с помощью которой подписка была будто бы добыта у патриарха, хранившего ее. Одно из соображений, изобличающих легенду, ее противоречие нравственной настроенности Ксифилина, получает еще большую убедительность при сопоставлении со сведением об отношениях патриарха к родне, вызывавших недоумение в современниках и заставлявших их искать правдоподобного объяснения этих отношений.
Иоанн Ксифилин занимал патриарший престол 11 лет и семь месяцев,[2428] следовательно, до августа 1075 г. Сколько протекло времени между его мирной кончиной и избранием на престол ему преемника — мы не знаем. Во всяком случае немного. Не имеем также указаний, был ли преемник его, Косьма, возведен на патриарший престол с соблюдением установленных правил, или рукоположен просто по царскому повелению, по примеру патриарха Алексия. Научное образование Парапинака, знакомство его с государственными законами и церковными канонами скорее заставляют склониться на сторону первой половины этой альтернативы.
Патриарх Косьма не был знаменит ни по происхождению, ни по образованию; никаких видных должностей он до вступления на патриарший престол не занимал, ничем ни в сфере политической, ни в церковной не прославился, был не более как благочестивый инок, прибывший из Иерусалима в Византию, обративший своими добродетелями внимание царя и его приближенных и за нравственные качества удостоенный патриаршего сана.[2429] Это был в полном смысле слова подвижник, владевший, по убеждению современников, даром предвидения, к которому часто обращались многие желавшие проникнуть в будущую свою судьбу.[2430] Он был человек не от мира сего, не созданный для занятого им места. В делах церковного управления и влияния на государственную жизнь он был мало компетентен, и если представлял в своем лице церковные интересы, то пассивно, будучи орудием в чужих руках, более его опытных и более способных ориентироваться посреди сложных обстоятельств того времени. Оттого мы видим, что деятелями по важным вопросам внутренней политики, в которых затронута была Церковь и общественная нравственность, являются другие лица, фигура же патриарха рисуется в отдалении картины, и то, по-видимому, она присутствует более ради приличия. В его время правительство Парапинака ограбило церкви, монастыри и богоугодные учреждения, отчислив в казну скалы и переплавив взятые из церквей священные сосуды и другие ценности на деньги.[2431] О том, чтобы патриарх опротестовал эту противозаконную меру, историки совершенно умалчивают. Но что ею возбуждено было среди духовенства сильное недовольство, и недовольство прорвалось наружу — это не подлежит сомнению, только выразителями протеста явились другие архиереи, а не патриарх. Руководителем церковной политики при Парапинаке был Неокесарийский митрополит, занимавший при дворе должность царского сакеллария. Отнятие скал приписывалось его влиянию. Духовенство возненавидело виновника своего злополучия, и ему грозило низвержение из сана. Угроза исходила не от патриарха, а от архиереев (παρά των πλείστων συλλειτουργών και αρχιερέων). Аргументом было выставлено, что Неокесарийский митрополит, вмешиваясь в мирские дела, нарушает отеческие постановления и апостольские каноны, наносит ущерб благочестию и Божьим храмам. Лишь с помощью просьб и почетных отличий царь сумел склонить архиереев (τούς αρχιερείς) к милости, и виновный миновал низвержения, хотя принужден был сложить светскую должность и удалиться из столицы, вероятно, на свою кафедру, где и умер в начале царствования Вотаниата.[2432] Агитация среди духовенства против Парапинака в пользу Вотаниата велась независимо от патриарха. Историк передает, что 7января 1078 г. недовольные правительством собрались в храме Св. Софии, около патриарха Косьмы, и громко высказывали свое недовольство, но здесь, как сказано, имя патриарха стоит лишь для приличия, и это обнаруживается несколькими строками ниже, где действующим лицом и предводителем оппозиции является митрополит Иконийский, который за это и был арестован; во время движения в пользу Вотаниата 25 марта, в храме Св. Софии, уже совершенно не упоминается о патриархе Косьме, действующим лицом и руководителем выступает Антиохийский патриарх Эмилиан.[2433] Словом, по всему видно, что хитрый Никифорица, первый министр Парапинака, знал, каким сподручным для его видов патриархом может быть добродетельный и мало разумеющий в делах житейских и государственных инок, и не будет слишком смелым предположение, что Косьма, прельстивший царя и его приближенных ореолом святости, прельстил могущественного министра кое-чем другим — своей простотой и малоподготовленностью к патриаршему сану.
