Фридрих Цюндель - Иисус. Картины жизни
Пред всеми он мог бы в какой-то мере соотнести с собой тот удивительный призыв – или, как мы сегодня сказали бы, «программную речь», – который содержится в вышеупомянутом утешении Исаии и раздается (внезапно) в его душе этот «глас Вопиющего в пустыне». Вот этот призыв: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора, и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня (Ис 40:3–5). И далее: «Вот, Господь Бог грядет с силою, и мышца его со властью» (40:10).
Здесь Господь не то чтобы обещает (а как бы этого хотелось!) сотворить Своему народу путь из Вавилона в Иерусалим (на котором и без того нет ни гор, ни долин), а скорее призывает Свой народ очистить Его путь к нему от всех препятствий. Когда пророкам в свете мира потустороннего открывается видение великих духовных событий в мире посюстороннем, удостаивая их отчетливого понимания скрытых причин и невидимых связей со сферой духа, то увиденное предстает перед ними в символических образах, лишенных для нас привычной ясности. Для пророков эти образы куда более реальны и вещественны, чем для нас, детей нового времени, сколь бы мы ни пытались проникнуться ими. В том утешении Исаия прежде всего говорит, что именно надлежит сделать: убрать с пути горы, долы и холмы. В величественном городе Вавилоне по-детски наивное идолопоклонство и омерзительное распутство были окружены таким ореолом всемирной славы и мнимого величия, что практичным евреям открывались здесь безграничные возможности для материального обогащения. Эти пленные чада стали уже сомневаться в истинности религии своих отцов и были готовы отречься от своей веры в невидимого Бога Живого, тем более что подвластной Ему земли давно уже не было на карте мира. Горы земного величия, долы малодушия и всевозможные искривления казались тогда даже Иоанну непреодолимым препятствием, мешающим грандиозным Божественным замыслам повлиять на его время, на его род. Если бы Иоанн внимательнее присмотрелся к тому, что он делал и чего достиг, он показался бы себе пионером, решительно разрубающим мечом все эти препятствия, иначе говоря, ощутил бы себя тем гласом, который не только призывает готовить и расчищать путь, но и сам исполняет то, чему должно совершиться в духе.
Удивительно велика была роль Иоанна! Что десятилетиями волновало сердце отшельника, теперь, подобно землетрясению, сотрясало души людей и пульсировало в тысячах сердец. Но каким бы серьезным и чуть ли не пугающим ни было его первое впечатление от своих действий, их конечным результатом был чистый свет. В душах наступало просветление, непроглядная ночь богоотчуждения и греховной совести уходила прочь, гонимая изумительно прекрасными лучами священного света Божьего. То, что когда-то предрекал Иоанну, еще лежащему в колыбели, отец: «Дать уразуметь народу Его спасение в прощении грехов их» (Лк 1:77), и выпало на его долю. Он ярко высветил два понятия – «грех» и «прощение», из которых тотчас же возник вопрос, требующий от каждого неотложного решения. В дряхлеющих религиях набожность вырождается в некое искусство, которое обычному, заурядному человеку только осложняет их исповедание, а то и вовсе отбивает всякое желание приобщиться к ним, поскольку тому противится нечто здоровое, неповрежденное, скрытое в глубинах его души. И он, отчасти с почтением, отчасти недоброжелательно и с опаской взирая на людей набожных, занимается повседневными делами, стяжательством, предается удовольствиям, участвует в политических интригах, в партийных баталиях и т. п., особенно не задумываясь о своей совести и успокаивая ее расхожими фразами, вроде тех, что он не хуже других и вообще все будет в порядке. Именно такого «простого человека» и напугало подобное раскатам грома возвещение Иоанна о грядущем Суде. Но не только это, ибо само по себе оно на него вряд ли подействовало бы. А все дело заключалось в том, что перед ним открылась дверь прощения. Того самого, которое прежде казалось совершенно недостижимым и которого безнадежно искало его бедное сердце. Но перед реальной перспективой спасения блеск мирского для него тотчас же меркнет. Все прочие интересы отступают, и постепенно приходит понимание того, что «Его спасение в прощении грехов их». Оказывается, спасение Божие, эта великая отрада для бедного народа, вновь доступно простому человеку.
Так одинокий Иоанн внезапно стал отцом семьи своего народа, чего даже отдаленно не удостаивался ни один из его предшественников. Сам Илия позавидовал бы ему! Шутка, конечно.
Правильно воспринимая Иоанна, можно сказать, что самой сутью его жизни, его делами совершился великий переворот в духовной истории человечества, прежде всего в характере самой Священной истории, истории народа Израиля.
Культурная история не зря напрасно четко разделяет классический (греко-римский) и христианский (современный) образ мышления. Классическая мысль сосредоточилась на огромном мире явлений, прежде всего, на положении людей в государстве. Отдельный же человек интересовал ее лишь постольку, поскольку был частью единого целого. Для христианского мышления важнее всего собственное Я – удивительный мир мыслей каждого человека, ставший для нас таким важным, – он-то и делает каждое отдельное Я бесценным. Нечто подобное мы наблюдаем и в Священной истории. В ней Израиль предстает как одно целое, и как таковое опять-таки лишь как средство для достижения целей, охватывающих еще большее целое – все народы Земли. Вряд ли можно точнее и категоричнее выразить подобный взгляд, такое умаление индивидуума, какое звучит в словах Иоанна: «…Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму». И именно этот грубый человек со своими исполинскими целями стал тем, о ком Ветхий Завет ровным счетом ничего не сообщает, – врачевателем и воспитателем этих личностей, попечителем душ! Итогом своей продолжительной борьбы в вере и надежде он видит душевное благополучие каждого и оздоровление душ многих. Приближающийся в его видении День Господень был еще далеко, но его сияние, как в капельках росы, отражалось в тысячах человеческих душ.
Мы позволили себе эти пространные рассуждения об Иоанне, потому что дошли в своем рассказе до вершины его служения. И тут нам становится страшно за него. Что будет дальше? А если Тот «Сильнейший его», Которого он уверенно обещал, не придет или окажется не таким, каким Его ожидали? Сколько было и сколько еще будет эффектных религиозных явлений, внешне подобных дворцу с импозантными входными воротами, из окон которого до нас доносятся возгласы «Какое счастье жить здесь!». Но стоит только войти в те ворота, как тут же замечаешь, что все усилия были потрачены на возведение одного лишь фасада, само же убранство дворца убогое, да и жизнь в нем такая же, и вся радость его обитателей, все, чего они достигли, состоит в том, чтобы постоянно убеждать самих себя и тех, кто снаружи, в том, как им здесь хорошо и как здесь все прекрасно. Неужели дело Иоанна могло завершиться так же? Его положение было явно не из легких, а его задача не из простых. Все, что он делал, подразумевалось как некое начало, да на совершение всего он был и не способен. Если «Сильнейший его» не придет и не совершит обетованное, тогда, выходит, Иоанн своих крестников обманул.
На мечтателя он, правда, не походил, и свидетельство тому – его простота, трезвость ума, скромность, в которой до сего времени жил и он сам, и его община. На важные вопросы: как жить дальше? чем руководствоваться в своих поступках? – у него был только один ответ: любовью, любовью к ближнему, только ею и больше ничем, той любовью, что ради другого готова на любые жертвы.
Примечательны его советы относительно профессий, презиравшихся тогда в народе. Дряхлеющим религиям свойственно и то, что набожность, по крайней мере, внешне, отдаляется от общественной жизни и ищет прибежища в занятиях, отличающихся, по ее представлению, особой благочестивостью (так, к примеру, возникали духовные ордена и т. п.). В результате все больше светских профессий объявляются «нечестивыми», отчего складывается впечатление, будто образ мыслей – благочестивый или неблагочестивый – проявляется уже в самом выборе профессии. Дурной репутацией пользовались тогда мытари и воины. Именно их было большинство из тех, кто приходил креститься к Иоанну. Представ пред ним, они смущенно спрашивали: «Что нам делать?», ожидая услышать в ответ: «Как можно скорее найдите себе другое занятие!» Но Иоанн и не собирался давать таких рекомендаций. Его мысль была иная: «Эти профессии нужные, поэтому лучше, чтобы в них подвизались мужи, живущие в страхе Божьем и в любви к ближнему! Будьте честными мытарями, кроткими воинами!»
Как ему, наверное, хотелось вместе со всеми своими крестниками выйти однажды из этого временного состояния! А что оно временное, Иоанн понимал лучше других. Как хорошо он осознавал, что его крестники, смыв однажды с себя старую грязь, вскоре опять впадут в прежние грехи, если им не будет дана свыше новая сила, дух обетованный! И тут, должно быть, в его представлениях о грядущих событиях наметился некий перелом, породивший совершенно новые мысли, о чем и повествует евангелист Иоанн. Его ум – и это справедливо – выделял из всего обетованного прежде то, чего жаждало его сердце. Сейчас ему явно было доверено управлять делами Божьими на Земле, и тем самым давалась определенная свобода и поручалось истолковывать грядущее так, как того требовало настоящее, соразмеряя с этим перед Богом и свои желания. Прихода же Судьи, Который бросит в огонь неугасимый, если все будет по-прежнему, сердце его не жаждало. Тем сильнее он тосковал по Тому, Кто даст этот Дух, Кто будет крестить Духом. Именно о Нем ему и было сказано в откровении, позволяющем нам заглянуть в полную тревог душу этого «отца семьи», которой и являлась его большая община. Иоанн должен был и хотел иметь некий знак, гарантирующий ему то, что он не жертва иллюзии. Ему было просто необходимо твердо знать, что Грядущий, который и будет действовать после него, действительно обладает даром Небес, а не одними лишь человеческими возможностями, иначе все будет просто пустышкой, хотя и в новой отделке. «На кого увидишь (однажды) Духа сходящего и пребывающего на Нем, то есть крестящий Духом Святым». Однажды, значит, не обязательно во время крещения, да ему и в голову не приходило, что крестить Грядущего будет он.
