Фридрих Цюндель - Иисус. Картины жизни
Вблизи Иоанна веяло судом, судом строгим, не взирающим на личности, но и милосердием. Близился день, когда «скорый обличитель» (Мал 3:5) обнажит все и за все покарает. Он «сядет переплавлять и очищать серебро», говорит Малахия (3:3), то есть станет, не торопясь, тщательно исследовать нравственные качества каждого человека. На всяком явившемся добровольно и открывшемся Ему теперь, тогда, в Судный день, никаких грехов, в которых он признается здесь, уже не будет.
Но предстоящий Суд оказал на дух Иоанна, пребывавшего в блаженной деятельности отпущения грехов, еще одно действие. Будучи посланником Божиим, в своих трудах он был не на стороне человека, но на стороне Бога; и с того самого мгновения, когда небесами было предрешено, что исчезнут все грехи, навстречу ему полился с небес поток ликующего света, подхватил его и превысил, как царя, над грехом – отродьем духа, и духу его был открыт грех и был тут же прощен. Безмерно величие Бога над грехом! Бог не освобождает от того, что Ему прежде не открылось, а что Ему открылось в Его свете, о том Он не хочет больше знать. В благодатном свете Божьем, всех судящем, но и всех прощающем, озаряющем все сиянием дня и позволяющем увидеть за всем происходящим присутствие Отца, в этом свете тьма, удаленность от Бога, этот инкубатор греха, предстает как глубоко постыдная, поскольку нами же в какой-то момент и возжеланная, душевная болезнь, в конце концов отступающая перед блеском истины и правды. Этим светом, воссиявшим нам в Иисусе, и было преисполнено, как известно, сердце евангелиста Иоанна Богослова, отчего он, говоря о своем Учителе (Ин 1: 6–8), что «Он не был свет», удивительно торжественно, с чувством глубочайшего уважения к Крестителю, безмерно высоко ценя его заслуги, с уверенностью добавляет: «но был послан (то есть сотворен – Ф.Ц.), чтобы свидетельствовать о Свете». В прощении грехов открылась светоносная родина духа и воссияли лучи – предвестники Того, Кто явится среди нас, как свет мира. И этот свет Бога прощающего, о котором он свидетельствовал, овладел душами людей, вызволил их из тьмы пагубной отчужденности и через прощение открытых ими грехов восставил в яркий свет Божий.
Об исключительности Иоанна свидетельствует прежде всего его крещение водой – действие, совершаемое им по велению Бога. Это было нечто совершенно новое, по существу, непредвиденное и непредсказанное. Правда, Бог обещал Иезекиилю (Иез 36:25) «И окроплю вас чистою водою», но вряд ли это понималось буквально. Священникам, как известно, предписывалось совершать омовения, с чем он, возможно, и увязывал данное ему Богом повеление, поскольку в День Господень все должны будут предстать пред Богом в священнической чистоте. Но уже то, что эти омовения надлежало делать регулярно и им, стало быть, «стойкого эффекта» не предвещалось, говорило об их отличии от крещения. Они выражали собой скорей человеческое признание нечистоты, за которое, правда, обещалось известное покровительство. Крещение же Иоанна являло собой некий Божественный дар и было наделено Божественной силой.
При крещении не лилась кровь издыхающих животных, приносимых в жертву с целью умилостивить Бога, а струилась милая человеческому сердцу, чистая, предшествующая всему сущему на Земле вода, дающая жизнь всему живому. Причем вода, не заключенная в храмовые чаны, а свободная, какой она существует в природе, подобная чистой крови Матери-Земли. Она характеризует Иоанна, стоящего как бы вне истории, между Ветхим и Новым Заветами, к ним не относящегося, и то же время с обоими тесно связанного, как изумительное по красоте явление, прообраз первозданного человека, посланника Творца. Его же крестники были созданиями, уклонившимися от цели Творения, как бы покинувшими или утратившими свое место в Мироздании, то, которое с любовью и им во благо уготовил Создатель. Теперь же они вновь определялись на свое место, полностью восстанавливаясь в правах, как твари Божьи. А утекающие от них навсегда воды Иордана стали своего рода символом того, что вместе с ними уходит в прошлое и вся духовная нечистота.
Спешившие окреститься у Иоанна были явно людьми обыкновенными, принадлежавшими в большинстве к самой отверженной, опустившейся (по крайней мере, в глазах других) части народа Израиля (Иисус упоминает мытарей и блудниц), которая была основанием социальной пирамиды. Над ними возвышался слой фарисеев, считавших себя и считавшихся в глазах прочих людьми набожными, и саддукеев, занимавших по отношению к Храму особое положение. Пришли к Иоанну и они, возможно, не без добрых намерений. Им очень хотелось понаблюдать за необычным действием неожиданно возникшего коллеги, при случае даже выразить ему благодарность и дать дружеский совет. Но, судя по внешним признакам, потребности покаяться в грехах они не испытывали. Не перестаешь поражаться, как встретил их, не считающих нужным каяться, Иоанн. «Порождения ехидны» – именно так обращается он к высокочтимым мужам, явно намекая на семя змея (Быт 3:15) и не скрывая своего удивления по поводу того, на что они надеются, пытаясь избежать будущего гнева. По поводу их мнимого божественного титула, нарекающего их детьми Авраама и вызывающего у них такую гордость, он произносит те самые хорошо известные нам слова: «…Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму»[30].
Позднее они стали благоразумнее и общались с Иоанном уже не лично, а через посланников, требуя от него, можно сказать, официального отчета о своем поведении. Это и понятно. Появление Иоанна произвело революционные изменения в их мышлении. В представлении этих мужей Священная история, за исключением некоторых важных моментов, уже давно закончилась и принадлежала к области исторической веры. Что же касается еще не свершившегося, то предстоящий ход истории, как им казалось, они спрогнозировали с научной точностью. И тут неизвестно откуда возникает этот человек, который просто смеется над всеми их расчетами, и на которого нет и намека в Библии, сколько они его там ни искали. В храме проводилось по всем канонам Священного Писания богато обставленное богослужение, отвечающее любым потребностям человеческой совести. К примеру, было заранее расписано, что надлежит делать в случае совершения тех или иных грехов. И тут за пределами храма, в какой-то глухомани, возникает еще одно священное место, где незатейливым образом, но довольно успешно оказывается духовное воздействие на человеческую совесть. И делается это не для того, чтобы привести кающегося в ужас и заставить окаменеть от сознания собственного падения, а чтобы очистить от греха и успокоить его душу. И достигалось это совершенно новым, символическим действием, нигде в Библии не предписанным и не предреченным.
По народу было заметно, насколько радикально менялась на берегах Иордана вся его духовная жизнь. Люди, пожалуй, стали теперь пунктуальнее и приходили в храм вовремя, но настрой у них был уже другой. Они добросовестно исполняли положенное, но явно не для облегчения совести, а лишь бы совершить культ, предписанный им Богом. Создавалось впечатление, будто Сион пророков, сердце Священной истории, переместился из Иерусалима на берега Иордана.
Все это грозило умалить значение храма и совершаемых в нем богослужений, что и заставило прийти к нему даже саддукеев и священников, прежде происходившим в самой стране, за пределами ее столицы, нисколько не интересовавшихся.
«Что же ты крестишь, если ты не Христос, не Илия, не пророк», – спросили они Иоанна. Вопрос примечательный, и смысл его таков: «Где о тебе упоминается в Библии?». Поначалу он, должно быть, озадачился. «Если Бог попускает твоим делам или даже возносит тебя, неужели о тебе должно быть написано в Библии, прежде предвещано? Было что-то в Библии об Илии или Моисее, прежде чем они появились?» – спрашивал, наверное, себя Иоанн. Но в душе он считал этот вопрос вполне правомерным, потому и не мог не задать его себе, ни разобраться до конца в своем предназначении. «И вправду, есть ли я в Библии?» «В том-то и дело, что есть», – вдруг открылось Иоанну, и священный трепет охватил его.
Примечательно и прекрасно то, что Иоанн не осмеливался толковать применительно к себе те слова в книге пророка Малахии, которые мы без малейшего сомнения соотносим с ним и которые, как мы увидели прежде, действительно теснейшим образом касались именно его. Они столь величественно говорят о нем, возносят его на такую высоту, что он лишь робко и как бы в сокровеннейшем святилище своей души, почти в этом самому себе не признаваясь, относил их к себе. Как взбудоражил бы их его ответ, каким бездуховным и дерзким предстал бы перед ними Иоанн, ответь он: да, я и есть Илия. Он только укрепил бы неуклюжее и неверное понимание того, как воплощается в жизнь пророчество, понимание, столь чуждое именно ему, ощутившему дуновение его исполнения.
