Джон Стотт - Послание к Римлянам
4. Он давно собирался навестить их
Не хочу, братия, оставить вас в неведении, что я многократно намеревался придти к вам, — но встречал препятствия даже доныне… (13а). Но Павел умалчивает о том, что препятствовало ему Позже, в конце Послания, он все объяснит: евангелизация, проводимая им в Греции и ее окрестностях, еще не завершена (15:22 и дал.). Почему он и раньше стремился к встрече с ними? Теперь он приводит третью причину: «… чтобы иметь жатву среди вас»[95]. «Жатва» буквально означает «плод». Джон Мюррей в связи с этим справедливо замечает: «Здесь говорится о собирании плода, а не о принесении его»[96]. Другими словами, он надеется обратить некоторых в Риме, как и у прочих народов (13). Действительно, вполне естественно, что Апостол хочет собрать плод благовествования в столице языческого мира.
1:14–17
3. Павел и евангелизм
Теперь Апостол делает три выразительных заявления личного характера, свидетельствующих о его горячем желании проповедовать Благую весть в Риме:
стих 14: «Я должен… (ПНВ — «обязан»)
стих 15: «…я… готов…»
стих 16: «…я не стыжусь…»
Причина потрясающей силы этих слов состоит в том, что они прямо противоположны настроениям в современной церкви. Люди в наше время рассматривают евангелизм как нечто второстепенное и считают, что они делают одолжение Богу. Для Павла же это — обязанность. В наше время преобладающим настроением в обществе является пассивность и лень — у Павла же — страстность, энтузиазм. Наиболее честным из нас сегодня пришлось бы признаться, что мы стыдимся благовествования, Павел же, напротив, не стыдится.
Следует иметь в виду, что у Павла было не меньше причин, чем у нас, испытывать нежелание или смущение. Рим был символом имперской гордости и власти, и люди говорили о нем со страхом. Каждый человек мечтал посетить Рим хотя бы раз в жизни, чтобы увидеть и поразиться. Но кто был он, этот человек по имени Павел, стремившийся посетить столицу не как турист, но как евангелист, уверенный в том, что Рим нуждается в его благовестии? Было ли это безрассудством и самонадеянностью? Согласно традиционным представлениям, Павел был некрасив, мал ростом, с нависшим лбом, кривыми ногами, лысый, с крючкообразным носом, имел слабое зрение и не обладал ораторским даром [97]. Могли он состязаться с гордым величием имперского Рима? Возможно, было бы благоразумнее держаться от всего этого подальше? Или все же, если посещение Рима было столь необходимым, не безопаснее ли было бы удерживать свой язык, чтобы не быть осмеянным во дворце и выдворенным из города?
Очевидно, Павел так не считал. Напротив, он пишет: «должен», «готов», «не стыжусь». Откуда же происходило это его страстное желание благовествовать? Таких источников — два.
1. Благая весть — это долг миру (14–15)
Наряду с вариантами «Я должен» (НМВ) и «Я обязан» (ПНВ), АВ предлагает свой вариант: «Я — должник». Видимо, недоумение переводчиков по поводу того, что Благая весть названа долгом, побудило их принять более привычное слово «обязанность». Фактически, есть два способа оказаться в долгу. Первый — взять взаймы у кого–либо; второй — получить деньги от третьего лица для передачи кому–то еще. Например, если бы я взял у вас в долг 1000 фунтов стерлингов, я был бы вашим должником до тех пор, пока не расплатился бы. Аналогично, если бы ваш друг отдал мне 1000 фунтов стерлингов для передачи вам, я бы также был вашим должником до тех пор, пока не отдал бы вам эти деньги. В первом случае я приобрел бы долг путем займа, во втором — меня сделал должником ваш приятель, доверив мне сумму денег, предназначенную для вас.
Павлу подходит последний вариант. Он ничего не брал взаймы у римлян, но Иисус Христос доверил ему Благую весть, предназначенную для них. Неоднократно в своих посланиях он пишет о том, что ему «вверено благовестив» (1 Кор. 4:1 и дал.; Гал. 2:7; 1 Фес. 2:4; 1 Тим. 1:11; Тит. 1:3). Правда, эта метафора скорее подразумевает управленческую (или опекунскую) функцию, нежели роль должника, однако подспудно здесь все же звучит именно эта мысль. Сам Иисус Христос сделал Павла должником, доверив ему Евангелие, и он был в долгу у римлян. Как Апостол язычников, он был в особенном долгу у языческих народов, …должен и Еллинам, и нееллшшм [буквально «варварам»], мудрецам и невеждам (14). Не совсем ясно, как нам следует относиться к такой классификации. Возможно, оба выражения подразумевают одни и те же различия этих групп, а возможно, первое имеет в виду национальные, культурные и языковые различия, а второе — уровень интеллектуального развития и образования. В обоих случаях и то, и другое приложимо ко всему языческому миру. И, руководимый чувством долга перед ними, Павел пишет: Итак… я готов благовествовать и вам, находящимся в Риме (15).
Точно так же и мы в долгу перед миром, хотя мы и не апостолы. Если Евангелие пришло к нам (а оно пришло), мы не имеем права держать его при себе. Никто не вправе заявлять о своей монополии на Благую весть. Хорошая новость существует для того, чтобы ею делиться, и мы обязаны донести ее до других. Таково было самое первое побуждение Павла. Его горячее стремление исходило из осознания взятого на себя обязательства. Общеизвестно, что неуплата долга — низкий поступок, поэтому и мы должны быть такими же усердными в своем стремлении вернуть долг, как Павел.
2. Благая весть — это сила Божья ко спасению (16)
Здесь Павел рассуждает о второй причине, побудившей его так горячо желать благовествования: Ибо я не стыжусь благовествования Христова, потому что оно есть сила Божия ко спасению всякому верующему, во–первых Иудею, потом и Еллину (16).
Некоторые толкователи настолько оскорблены тем, что Павел вообще мог стыдиться Благой вести, что готовы объявить это его заявление стилистическим приемом — литотой, то есть оборотом речи со специальным риторическим эффектом, где вместо положительной информации дается отрицательная. (К примеру, если кто–то говорит: «Не очень–то я счастлив», то это значит: «Я вовсе не рад, а огорчен и расстроен»). Поэтому Моффат так интерпретирует фразу Павла: «Я горжусь своим благовествованием». Однако такая попытка приглушить звучание слов Павла, хотя грамматически вполне допустима, психологически необоснованна. Сам Иисус предупреждал учеников, чтобы они не стыдились Его; следовательно, Он это предвидел (Мк. 8:38).
Павел в этом наставлял и Тимофея (2 Тим. 1:8, 12). Однажды я слышал, как в проповеди на этот стих Джеймз Стюарт из Эдинбурга сделал интересное замечание: «Нет смысла заявлять, что ты чего–то не стыдишься, если ты уже не испытывал искушения этим». Несомненно, Павлу было знакомо такое искушение. Он пишет коринфянам, что он прибыл к ним «в немощи и в страхе и в великом трепете» (1 Кор. 2:3). Он знал, что благовестие о Кресте было «глупостью» для одних и «камнем преткновения» для других (1 Кор. 1:18, 23), потому что подрывало самоправедность и бросало вызов самооправданию. И поэтому где бы ни проповедовалось истинное Евангелие, оно всюду встречает противодействие, часто — презрение, а иногда — насмешки.
Как же Павел преодолел (и как нам преодолевать) искушение стыдиться Благой вести? Он отвечает так: только помня, что весть, которую люди презирают как ничтожную, в действительности «сила Бога ко спасению всякого верующего». Как мы об этом узнаем? Только через испытание ее спасающей силы на собственном опыте. Если Бог примирил нас с Собою во Христе, простил наши грехи, сделал Своими детьми, вложил в нас Святой Дух, начал изменять нас и ввел нас в Свое новое святилище, тогда как же можем мы стыдиться Благой вести?
Более того, благовестие Божье — это спасающая сила Бога для всякого верующего: сначала для Иудея, потом и Еллина. Спасающая вера, являющаяся обязательной реакцией на Благую весть, — это великий уравнитель, потому что все спасающиеся спасаются совершенно одинаковым путем — по вере (ср.: Рим. 3:22; 4:11; 10:4; И). Это одинаково справедливо и для иудеев, и для язычников; между ними нет различий в отношении спасения (Рим. 10:12; ср.: Гал. 3:28). Приоритетное положение евреев («сначала Иудею») обосновано и теологически, так как Бог избрал их и заключил с ними завет, и, следовательно, — исторически («…вам первым надлежало быть проповедану слову Божию…») (Деян. 13:46).
Три стиха (14–16), свидетельствующие о его страстном желании благовествовать в Риме, показывают нам, размышляющим над ними, корни этого нетерпения. Они — в убежденности Павла, что благовестие — это неоплатный долг всему миру и спасающая Божья сила. В первом факте он находил подтверждение своей обязанности (Благая весть была ему вверена); во втором — свою убежденность (если он сам получил спасение, то, значит, его могут получить и другие). И сегодня Благая весть — это и долг, требующий оплаты, и спасающая сила, которая переживается лично каждым. Лишь когда мы осознаем и прочувствуем эти истины, мы сможем вместе с Павлом сказать: «Я не стыжусь… Я обязан… Я готов поделиться Благой вестью с этим миром».
