Равиль Бухараев - История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе
Действительно, постоянно повторяющимся аспектом исторических оценок монгольского нашествия является упоминание о том уроне, который понесли в результате этого нашествия материальные культуры покоренных стран. Этот урон, по свидетельствам мусульманских и христианских исторических хроник, был воистину колоссальным, однако в отношении Руси неверно было называть его «невосполнимым», как это происходит сплошь и рядом. Несмотря на разграбление и, в ряде случаев, полное разрушение монголами встреченных на пути городских военных укреплений, мирная, религиозная архитектура древней Руси сохранила главные памятники, о которых нам говорят до-монгольские русские летописи XI–XII веков – храмы Суздаля, Владимира, Ростова Великого и даже Киева, который, по словам В. В. Похлебкина,
«был разорен дотла, срыт, население полностью изгнано или уничтожено, и в течение 10 лет на этом месте не возникало никакого поселения[395]».
Речь здесь, как и в отношении многих других городов, «срытых» монголами до основания, идет о разрушении кремля – городской крепости. Монголы действительно не оставляли позади себя ни одного неразрушенного военного укрепления, разрушая даже неприступные горные замки исмаилитов, выдержавших все осады со стороны мусульманских владык Ирана и Ирака. Что касается Киева, то он подвергался грабежам и разрушениям и гораздо прежде, при Андрее Боголюбском, да и в само время монгольского нашествия не переставал переходить из рук в руки, оставаясь яблоком раздора в княжеских междоусобицах.
При всех разрушениях старинных крепостных кремлей, постигших Русь в эпоху Батыева нашествия, памятники Киево-Печерской Лавры, дивные храмы Ростова, Суздаля и Владимира и даже маленькая, стоящая на отшибе церковка Покрова на Нерли близ Боголюбова все же сохранились как свидетельства культурного величия Южной и Северной Руси того далекого времени. Все столицы русских княжеств, подвергшиеся удару монголов, со временем, так или иначе, возродились.
Великому городу Волжской Булгарии, Биляру, «повезло» гораздо меньше: этот город вообще перестал существовать.
Как же сказалось монгольское нашествие на землях северного ислама?
После поражения, которое булгары нанесли монголам в 1229 и 1232 годах, в 1236 году на южных границах Волжской Булгарии сошлись войска монгольских царевичей Бату, Урды, Шейбана и Тангута, которые присоединились к головному ударному войску Субудай-багатура, с 1234 года расквартированному в степях Южного Урала и Нижнего Поволжья.
Война монгольского войска с булгарами оказалась затяжной: всю первую половину 1236 года происходили разведывательные бои по всему периметру Булгарского царства, и только после того, как к монгольскому войску присоединились еще семь армий, возглавляемых Менгу, Бурчеком, Гуюком, Каданом, Бури, Байдаром и Кульканом, монголы прорвались внутрь Булгарии и осадили Великий город Биляр. По расчетам А. Халикова, численность собственно монгольских туменов к тому времени приближалась к 250 тысячам всадников, поскольку в покорении Булгарии участвовали и ранее побежденные соседние народы.
Несмотря на сопротивление, организованное булгарским царем Абдуллой ибн Ильгамом, город был взят после планомерной осады, в ходе которой монголы разорили и сожгли окрестные села. Персидский историк и государственный деятель на службе монголов Ала ат-Дин Джувейни (1226–1283), создавший впечатляющую хронику монгольских завоеваний, писал, что перед взятием русских княжеств монголы
«сначала силой и штурмом взяли город Булгар, который известен был в мире недоступностью местности и большой населенностью; для примера подобным им жителей его (частью) убили, а (частью) пленили[396]».
Археологические раскопки сожженного монголами Булгара-Биляра показывают, что город во время и после взятия был предан огню и мечу, как все города, которые не сдавались сразу: останки жителей и защитников города и сейчас обнаруживаются не только в руинах зданий, но и на дне городских колодцев.
Между тем взять Великий город было действительно непросто. Как пишет замечательный археолог-исследователь А. Халиков,
«Великий город перед монгольским нашествием был весьма сильно укреплен. Распланированный еще в X веке, он к тому времени имел не менее 6 рядов мощных концентрически расположенных укреплений. В центре города возвышалась цитадель подквадратной формы, окруженная внушительной деревянной стеной, шириной и высотой до 10 метров с выступающими через 60–70 метров башнями. Цитадель занимала центральную часть внутреннего города, окруженного ко времени нашествия двойной линией валов, протяженность наружного из которых достигала 5300–5400 метров. По верху валов шли высокие конструкции из деревянных срубов и частокола. Внутренний город, в свою очередь, был окольцован мощной обороной внешнего города, состоящего из трех рядов валов, протяженность наружного из которых достигала 11 километров. По верху этих валов также шли высокие стены из деревянных срубов. Наконец, за пределами этих укреплений почти по всему периметру города размещались посады, также защищенные не только естественными преградами в виде речек и болот, но и двухрядным частоколом[397]».
После монгольского штурма этот город, вместе со своими белокаменными и кирпичными зданиями, превратился в груду руин и прекратил свое существование, хотя местные жители и предпринимали чуть позже попытки вновь населить его.
Однако вслед монгольскому завоеванию геополитическая ситуация изменилась. Булгарским, как и русским, городам перестали угрожать внешние враги, и в течение следующих двух столетий города-укрепления на всем пространстве от Каспийского моря до Северной Руси уступили первенство городам-рынкам и городам-мастерским. Честь быть главным городом Волжской Булгарии также постепенно перешла к «городу Ибрагима», Бряхимову, то есть, Булгару-на-Волге, зрелищные архитектурные руины и сохранившиеся здания которого и сейчас стоят в шестидесяти километрах вниз по Волге от Казани.
По сведениям венгерского монаха брата Юлиана, находившегося среди монголов, последние захватили в Волжской Булгарии в 1237 году еще 60 «укрепленных замков», среди которых сокрушительному разгрому подверглись такие города, как Сувар, Джукетау и Бряхимов. Из всех этих городов и укрепленных поселений после монгольского нашествия возродились только те, которые занимали выгодное экономическое положение в принципиально новой геополитической системе, вскоре сложившейся в пределах нового государственного образования – Золотой Орды.
Но это – уже тема для новых бесед по истории Северного ислама и российского мусульманства.
Соловьиный сад золотой орды
Что мы знаем о Золотой Орде?
Да то и знаем, чему нас когда-то учили.
Из этих знаний выходит, что Золотая Орда – чуть ли не историческая случайность на невероятных просторах Евразии.
Так, нечаянная кочевая империя, варварское царство, какое и государством-то назвать можно только с натяжкой.
Побыла, стало быть, – и исчезла без следа.
Веками возникало в умах убеждение, что Золотая Орда была просто огромной кочевой стоянкой, волею неисповедимых исторических судеб удержавшейся на просторах от Дуная на западе до Иртыша на востоке, и от истоков Сыр-Дарьи на юге до верхнего течения Волги на севере.
Но чем же скреплялось это исполинское царство – что держало его в государственном единстве целых два с половиной века? Почему оно оказалось прославленным в анналах не только Востока, но и Запада?
Это тем более непонятно, что, согласно досужим представлениям, Золотая Орда вообще не занималась ничем созидательным, а только воевала, охотилась и собирала дань с покоренных народов, в числе которых были и разрозненные русские княжества.
Оказывается, что не все так просто, и Золотая Орда, несмотря ни на что, была примером и образцом не только кочевой, но и оседлой, более того, городской цивилизации. Литература, особенно поэзия Золотой Орды служит одним из бесспорных доказательств этому неожиданному для многих утверждению.
Конечно, такое вот карамзинское описание выезда могущественного хана Узбека на охоту к берегам Терека поражает воображение:
«Узбек ехал тогда на ловлю к берегам Терека со всем войском, многими знаменитыми данниками и Послами разных народов. Сия любимая забава Ханова продолжалась обыкновенно месяц или два и разительно представляла их величие: несколько сот тысяч людей было в движении; каждый воин украшался лучшею своею одеждою и садился на лучшего коня; купцы на бесчисленных телегах везли товары Индейские и Греческие; роскошь, веселие господствовали в шумных, необозримых станах, и дикие степи казались улицами городов многолюдных».
Такая картина первозданной степной вольницы рождала с карамзинских времен соответственное представление и о золотоордынской поэзии, сам факт наличия которой вызывает у некоторых людей подлинное изумление. Приходится разочаровать тех читателей, которые при словах «золотоордынская поэзия» уже предвкушают, помимо песен ковыльного ветра, еще и храп боевых коней, и свист ордынских стрел, и звон сабель, и победные гимны кочевых воинов Великой тюркской степи, Дешт-и-Кипчак.
