Николай Скабаланович - Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.
Самый способ вступления патриархов на престол представлял аналогию со вступлением на престол византийских императоров. При вступлении императоров на престол соблюдалась форма избрания сенатом и народом; древний республиканский принцип не забывался, но de facto решение вопроса зависело от того, на чьей стороне находилась сила; физическая сила решала возведение императора на престол и его свержение. Точно так же и по отношению к патриарху не забывались канонические правила, гарантировавшие патриарху четыре важные преимущества;[2338] свободное избрание клиром и народом, независимое отправление должности, неприкосновенность личности и несменямость иначе, как по суду. Применительно к канонической почве практиковалась в Византии процедура избрания и наречения патриарха, в которой отведено было место клиру, народу и верховной государственной власти.[2339] Она не лишена была наружных признаков каноничности, так как избрание исходило от собора, и император только как бы утверждал свободный соборный выбор. Та же видимость законности сопровождала и низложение патриарха, так как оно совершалось по судебному процессу, производившемуся в патриаршем синоде и восходившему затем на императорское усмотрение. Но как избрание императоров сенатом и народом было политической фикцией, прикрывавшей факт обнаружения силы, так и избрание патриархов собором было в большинстве случаев фикцией канонической, прикрывавшей вторжение в лице императора физической силы в сферу церковных отправлений. В действительности воля императора была единственным имевшим значение фактором при возведении патриархов на престол, от воли императора зависело и свержение патриархов; при этом не всегда даже соблюдалась в точности вышеупомянутая форма законности, так что противоканоническое действие прямо бросалось в глаза.
Положение, равное с Константинопольским патриархом de jure, хотя далеко не de facto, занимали другие патриархи, затем следовали автокефальные архиепископы, за ними митрополиты и (подчиненные патриархам) архиепископы, наконец — епископы. Все эти подразделения составляли первую богоучрежденную степень иерархии — епископскую. Вторая степень — пресвитерская — подразделялась на протопопов, второсвященников и священников, третья — диаконская — на архидиаконов, втородиаконов, диаконов и иподиаконов. Избрание патриархов и автокефальных архиепископов выдерживало аналогию с избранием Константинопольских патриархов, и если в деле избрания последних решающее значение имели императоры, то и при избрании первых светская власть пользовалась не меньшим влиянием. Избрание митрополитов и архиепископов, подчиненных патриархам, производилось при патриарших кафедрах, в патриаршем синоде, причем и здесь светская власть сплошь и рядом вторгалась, назначая от себя митрополитов и оставляя патриарху лишь акт хиротонии. Избрание епископов происходило при митрополичьих кафедрах. Органы управления, существовавшие при Константинопольском патриархе, существовали также при других патриархах и в епархиях, у митрополитов, архиепископов, епископов, только в меньших размерах: в соответствие с патриаршим синодом существовали у архиереев синоды или советы, члены которых назначались из епархиального духовенства по усмотрению архиерея и, совместно с архиереем, ведали все дела по управлению епархией; соответственно с патриаршими чинами были чины и у епархиальных архиереев; средства содержания тоже находились в соответствии. Доходы епископов поступали: а) с монастырей и недвижимой церковной собственности, б) с хиротоний, в) подымный канонический сбор (в отличие от подымного государственного) и г) от браков.[2340] Доходы городского и сельского духовенства состояли в плате за требоисправления, в сборах с прихожан натурой (руга) и в продуктах церковной земли. Так как главный доход получался от платы за требы, то материальным интересам духовенства наносим был сильный ущерб теми властелями, которые, основав в своих домах церкви, устанавливали в них постоянное служение и совершение таинств. Синодальное постановление 1028 г. выступает на защиту интересов приходских священников и определяет, что епископы могут разрешать служение литургии в домовых церквах только по праздникам, в другие же дни допускать не должны, а всякое священнодействие, кроме литургии, вообще воспрещать как в будние, так и в праздничные дни; иерей, решившийся совершить таковое, подвергается лишению сана, а властель, принуждающий к тому иерея или попускающий, — анафеме.[2341]
На Константинопольском патриаршем престоле в промежуток времени от 1025 до 1081 г. сменилось пять патриархов. За несколько дней до смерти императора Василия II (последовавшей 15 декабря 1025 г.) умер Константинопольский патриарх Евстафий. Одним из последних актов державной воли императора было назначение ему преемника. Василий II назначил патриархом игумена Студийского монастыря Алексия, который навестил тогда болящего императора с честной главой Иоанна Предтечи. Император отправил своего первого министра, протонотария Иоанна, интронизовать Алексия, а сам в тот же день, вечером, скончался.[2342] Об участии собора в избрании Алексия ничего не известно, его, очевидно, и не было, иначе враги Алексия не имели бы основания выдвигать против него впоследствии обвинение в том, что он вступил на престол не по каноническим правилам — обвинение, которого патриарх по существу не опроверг. Пять императоров сменилось в патриаршество Алексия. При первом, Константине VIII, Алексий спокойно занимался устроением церковных дел, встречая себе содействие у императора,[2343] второй, Роман III Аргир, находился в хороших к нему отношениях и обнаружил это щедрыми дарами в пользу Великой церкви, с которой был связан воспоминаниями от того времени, когда он занимал в ней должность великого эконома, — зная нужды Великой церкви и ее клира, он тотчас по вступлении на престол распорядился, чтобы ежегодно выдаваема была из государственной казны субсидия на этот предмет в количестве 80 литр золота, а впоследствии еще восполнил свою жертву, повелев украсить капители колонн Великой церкви золотом и серебром.[2344] Но при третьем императоре, Михаиле Пафлагоне, у Алексия начались столкновения с государственной властью. Отношения получили натянутый характер с самого момента вступления Пафлагона на престол. Патриарху, без сомнения, небезызвестна была предосудительная связь его с Зоей при жизни первого ее мужа, до ушей его могли доходить и слухи о кознях, устраиваемых против приверженного к Церкви и столько для нее сделавшего[2345] Романа III. Поэтому неудивительно, что когда 11 апреля 1034 г., поздно вечером, он был позван во дворец от имени Романа III, придя же туда, нашел императора мертвым, — вместо того увидел приготовления к брачной церемонии Зои с Михаилом, он был неприятно удивлен и колебался обвенчать их. Историк замечает, что Иоанн Орфанотроф, истинный виновник всей интриги, вместе с Зоей убедил патриарха совершить брачный обряд, дав 50 литр золота ему и 50 клиру.[2346] Этот подарок на первый взгляд может показаться подкупом, но не следует забывать о существовании у византийских императоров обычая делать подарки Великой церкви в день коронации и о том, что патриарх, помимо всякого подарка, принужден был бы уступить силе необходимости, тем более что в крайнем случае могли бы обойтись и без его согласия; в среде придворного духовенства, которое хотя и находилось под юрисдикцией патриарха, однако же в материальном отношении не было от него зависимо, получая содержание от казны, императорская чета всегда могла найти лиц, готовых повенчать не только второй, но и третий брак, — позднее история Мономаха ясно это доказала. Как бы то ни было, тень неприязни была наброшена, двор был оскорблен, немалую долю обиды Иоанн Орфанотроф принял на свой собственный счет и, может быть, здесь лежал один из мотивов, побудивших его начать интригу против патриарха.
В конце лета или в начале осени 1037 г.[2347] интрига обнаружилась: оказывается, что Иоанн не прочь сам занять место патриарха, низложив Алексия, и что его сторону держат некоторые митрополиты. В числе приверженцев Иоанна были: Димитрий Кизический, Антоний Никомидийский, два брата, занимавшие митрополичьи кафедры в Сиде и Анкире, и некоторые другие митрополиты. Предводительствовал партией Димитрий Кизический. Обвинение, выставленное партией против Алексия, заключалось в неканоническом способе его вступления на престол; оно считалось достаточным, чтобы низвести с престола того, кто незаконно его занял, и возвести другого с соблюдением законных форм. Патриарх весьма умело отпарировал направленный против него удар. Не входя в рассуждение о том, законно или незаконно он занял престол, он с остававшимися ему преданными иерархами послал своим противникам заявление такого рода: «Поскольку, как вы говорите, я неканонически вступил на престол, по повелению царя Василия, а не по избранию архиереев, то пусть будут низложены митрополиты, которых я хиротонисал, управляя Церковью одиннадцать с половиной лет, пусть будут анафематствованы три царя, которых я короновал, — и я уступлю престол желающему». Получив это заявление, лица, державшиеся партии Димитрия, замолчали из стыда и боязни, так как большая часть их получила хиротонию от Алексия. Иоанн должен был отложить в сторону свой план вступления на патриарший престол.[2348] Эпизод этот свидетельствует, что идея закономерных церковных порядков, несмотря на фактическое их нарушение на Востоке, была присуща религиозному сознанию; но, во-первых, она не была общей принадлежностью, как видно из того, что клир разделился на две партии, из которых одна стояла против Алексия, другая за него, во-вторых, она не отличалась характером живучести и глубокого жизненного убеждения у тех, которые ее сознавали, как видно из того, что оказалась несостоятельной при столкновении с аргументом ad hominem.[2349] Впрочем, эти выводы должны быть смягчены во внимание к тому обстоятельству, что в деле имело значение не одно столкновение начал церковного права с установившейся церковной практикой, не без влияния также оставались эгоистические расчеты действующих лиц: приверженцы Алексия могли сознавать неканоничность его вступления на престол, но защищали его сторону, потому что для них было ясно, что не забота о восстановлении канонических порядков, а своекорыстные соображения руководят его противниками; в свою очередь, не все приверженцы Иоанна Орфанотрофа могли иметь отчетливые представления о закономерных церковных порядках, зато все они отчетливо должны были представлять себе выгоды, какие легко извлечь, поставив во главе церковного управления человека, имеющего решающий голос в гражданских делах. О митрополите Никомидийском, евнухе Антонии Пахе, известно, что он не обладал никакими достойными епископского сана качествами, ворочал языком точно жерновом,[2350] занял кафедру только потому, что был родственником братьев-пафлагонян, — подозревать в нем богословские и канонические познания было бы слишком смело, но видеть в его поведении родственное доброжелательство к Иоанну Орфанотрофу вполне позволительно. Для других иерархов, хотя бы и не родственников, у Иоанна Орфанотрофа не было недостатка в обольстительных приманках, с помощью которых он мог заручиться их голосом и содействием: не говоря уже о награде, ожидавшей их в случае успеха интриги и возведения в патриархи Иоанна, даже в случае неудачи в перспективе для них мог рисоваться чин синкелла, которого они пока не имели, исключая Димитрия Кизического, а также некоторые материальные выгоды, которыми Иоанн мог их наделить. Иоанн Орфанотроф, будучи сам доступен подкупам, обладал искусством и других завлекать в золотые сети; политика же его, как первого министра, выразившаяся в системе обирания народа и поблажки злоупотреблениям чиновников, должна была служить многообещающим прецедентом для тех архиереев, которые, подобно Феофану Фессалоникийскому, не прочь были основать собственное благополучие на разорении и нищете низшего клира.[2351]
