Александр Шмеман - За жизнь мира
Теперь, после темы падения и раскаяния, вступает третья тема вечерни: спасенье, совершенное Христом. В мире греха и тьмы воссиял свет, в него пришел, в”нем пребывает Христос. И Церковь исповедует и прославляет это пришествие: «Свете тихий, святые славы, бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго — Иисусе Христе... Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, и Сына и Святого Духа, Бога. Достоин еси во вся времена пет быта гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй — тем же мир тя славит...» Подобно тому, как физическую тьму побеждает «свет вечерний» — вечерние светильники, так духовную и греховную тьму мира побеждает Свет Христов... И быть этим Светом Христовым призвана Церковь. Благодаря Бога за этот свет, мы опять и опять разумеем, что все во Христе преображается в чудо. В сиянии Его мир преодолевает свою «обыденность». В мире, в распавшемся времени которого «все, кружась, исчезает во мгле», и реально нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего, в котором все мечты, все чаяния, поистине вся жизнь, как горный поток, изливаются в смерть, в этом мире воссияло «неподвижное солнце Любви...», возможность приобщиться вечному Божьему настоящему...
Отсюда переход к четвертой и последней теме вечерни — теме конца. Но не бессмысленного и страшного конца, которым все обрывает смерть, а конца уже явленного, как начала, как вхождения в невечерний день Царства Божия. Образом этого конца является молитва св. Симеона Богоприимца, всю свою жизнь посвятившего ожиданию Спасителя и встретившего Младенца Иисуса, когда принесли Его Иосиф и Мария, в сороковой день, для посвящения Богу:
«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко,
По глаголу Твоему, с миром,
Ибо видеста очи мои Спасение Твое,
Еже еси уготовал пред лицем всех людей.
Свет во откровение языков
И славу людей Твоих, Израиля»
И эту встречу — сретение — совершает старец Симеон от лица не только своего народа, но и от лица всего мира, всего творения: «свет во откровение языков», т.е. язычников. И вот эта встреча и претворяет конец в начало. Совершив дело своей жизни, встретив Свет и Спасение мира, Симеон «отпущен». Он идет умирать, но вот смерть перестает быть страшной и бессмысленной тьмой, как написал современный поэт:
«Он шел умирать. И не в уличный гул
Он, дверь распахнувши руками, шагнул,
Но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди.
Он слышал, как время утратило звук,
И образ Младенца с сияньем вокруг
Пушистого темени смертной тропою
Душа Симеона несла пред собою,
Как некий светильник, в ту черную тьму,
В которой дотоле еще никому
Дорогу себе озарять не случалось...
Светильник светил и тропа расширялась.»
Так начинается преображение самой смерти, победа над ней. Так конец жизни, явив свой смысл, становится началом, так ветхая и смертная жизнь преобразуется в начало новой и вечной. Христос исцеляет время. Исцеляет, наполняя его Собою и Своим Светом. Он делает его временем спасения.
6.«И был вечер, было утри...» Просыпаясь утром, первое наше ощущение есть ощущение не света, а тьмы. После забытья, данного сном, низвергается на нас водопад забот и трудностей, «сердце мое смятется во» мне и покры мя тьма..» Поэтому первая тема утрени, как богослужения — это снова «пришествие Света во тьму». Только в отличие от вечерни начинаем мы службу не с отнесения ее к творению мира, а как бы из самой глубины этого опыта тьмы, инертности, одиночества. В ответ на все это, каждое утро, провозглашает Церковь радость пришествия в мир Спасителя и Света:
«Бог-Господь и явися нам,
Благословен грядый во имя Господне».
Каждое утро, провозгласив эту радость. Церковь как бы начинает «строить жизнь» вокруг Бога. Первыми огнями утрени горят свечи, как бы предвосхищая солнце. А затем всходит и само солнце, рассеивая тьму, и в этом Церковь видит образ пришествия в мир Христа.
Так и в вечерне, и в утрени, хотя и по-разному, происходит дарование нам времени, как конца и начала. Конца его, как в последнем итоге, бессмысленного излияния, и начала его, как времени спасения. В них время становится осмысленным, становится откровением. Нет, оно не становится тем «оптимистическим» временем «прогресса», временем, в котором, как утверждают все «прогрессисты», все и всегда улучшается. Нет, в нем, в этом христианском, времени, реальны и страдания и сомнение, и горе, и болезни, и смерть. И побеждает оно все это не оптимистическими заверениями, что «все к лучшему в этом лучшем из миров», а Крестом, а это значит, подвигом, духовной борьбой, очищением видения и сознания... В Церкви все дано, но то, что дано, должно быть принято. В ней ничто и никогда не может быть магией, нарушением изначальной свободы человека. Но, чтобы принять Божий Дар новой жизни, в первую очередь нужно обрадоваться ему, воспринять его как единое на потребу, захотеть его и вознести за него благодарность. К этой радости и призывает, в нее вводит богослужение Церкви.
«Суета сует и все суета!
Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки.
Не насытится око зрением,
Не наполнится ухо слышаньем...
И нет ничего нового под солнцем...»
Вот правда о падшем мире и о падшем времени. Но теперь каждый день, каждая минута времени, как бы изнутри наполнены победным благовестием:
«Се творю все новое
Аз есмь Альфа и Омега
Начало и Конец»
Водою и духом
Все сказанное выше о времени, об его обновлении и преображении не имело бы никакого смысла, если бы не существовало человека, этой новой жизнью и в этом новом времени живущего. Поэтому речь пойдет теперь о нем и, в первую очередь, о том таинстве, в котором даруется человеку новая жизнь и ее сила. Если, однако, мы начали не с таинства крещения, в котором подается человеку дар новой жизни, а с Евхаристии и освящения времени, то это потому, что нам необходимо было напомнить о всеобъемлющем, поистине космическом «охвате» этого дара. Ибо охват этот, увы, почти совсем выпал из нашего официального богословия. В нем крещение определяется, как освобождение человека от «первородного греха» и им фактически и ограничивается. Однако и первородный грех, и освобождение от него в таинстве понимаются крайне узко и односторонне, почти исключительно в категориях индивидуальных. Из всеобъемлющего акта, совершаемого всей Церковью, охватывающего все мироздание, крещальная литургия превратилась в частный обряд, давно уже отрезанный как от «собрания Церкви», так и от завершения- своего в «таинстве всех таинств» — в Евхаристии. Церковь сведена здесь на уровень «требоисправительницы», а мироздание — к трем символическим каплям воды, «необходимым» и «достаточным» для совершения таинства. Ни смысл, ни полнота, ни радость, а точное определение условий его «действенности», составляет большую часть теперешнего богословия таинств.
Между тем, таинство крещения самой своей формой относит нас к «материи», к миру, к космосу, а также и к Церкви, как к вхождению в новую жизнь, как к предвосхищению Царства Божьего.
Я уже говорил, что трагедия того — в основном западного — богословия таинств, которое восторжествовало и в Православной Церкви, состоит в том, что, стремясь к точным определениям, оно обособило таинства и, прежде всего, таинство крещения от Божественной Литургии. Между тем, как в раннем предании Церкви, вступление в Церковь и в ее жизнь совершалось триединым священнодействием, включившим в себя крещение, миропомазание и Евхаристию. В этой, по моему глубокому убеждению, нормативной перспективе мы и предлагаем наше краткое объяснение основного для Церкви таинства новой жизни.
В древности подготовка «оглашенного» (катихумена) к крещению длилась несколько месяцев, кое-где — год или даже два года. Теперь, однако, когда крещение младенцев стало практически повсеместным, подготовка эта фактически свелась к тому, что в древности составляло конец ее—к экзорцизмам, т.е. к изгнанию злых духов, к исповеданию веры и к «сочетанию Христу».
Многие современные учителя и толкователи христианства считают демонологию, т.е. учение о Диаволе и злых духах, достоянием устаревшего мировоззрения, которое невозможно принимать всерьез, по слову одного такого учителя, в наш «век электричества». Мы не будем вступать в спор с этим утверждением, тем более, что Православная Церковь никогда не фиксировала, не изложила научно своего понимания демонологии. Теории, т.е. объяснения, могут розниться между собой. Что важно для нас сейчас это то, что Церковь не столько объясняет свое понимание зла, сколько ссылается на свой непрерывный опыт зла и злых сил. Что касается «электричества», якобы не позволяющего верить в диавола, то тут можно ответить, что как и все в нашем падшем мире, и электричество в использовании своем может оказаться на службе диавола, стать демоническим.
