Наталья Соколова - Под кровом Всевышнего
В пересыльной тюрьме Павел терпел и голод, и грязь, а потом терпел дальнюю дорогу в Кировскую область, под город Пермь. Там был расположен лагерь для заключённых «ВУТЛАГ». Здесь, под Вяткой, Павлу суждено было проработать на железной дороге целых шесть лет, то есть всю войну.
Обвинительная статья у Груздева Павла была 58-я, но к ней приписывались ещё три буквы — СОЭ, которые обозначали «социально опасный элемент». Так при советской власти назывались верующие люди, которые могли примером своей честной, религиозной жизни поддержать преследуемую Церковь. За этими людьми не было вины, однако их держали в концлагерях, изолируя от них общество. В число СОЭ попал и Павел.
Начальство лагеря знало, что никакого преступления Груздев не совершил, он был покорным судьбе, смирным и трудолюбивым. Поэтому Павел был не подконвойным, а пользовался относительной свободой. Он мог без стражи выходить из лагеря и заниматься чем угодно. Но в его обязанности было следить за исправностью железнодорожного полотна на протяжении шести километров. Если выпадал глубокий снег, то в помощь Павлу выделяли других заключённых. Он должен был раздать им лопаты, ломы, метлы и проследить за очисткой доверенного ему участка дороги. Для этого Павел должен был прийти на трассу на час раньше других, получить орудия труда, отнести все на дорогу.
Осенью, в праздник Воздвиженья Креста Господня (28 сентября), неожиданно похолодало и за ночь выпал глубокий снег. Павел ночевал один в убогой каморке под лестницей. Подняв голову с подушки, набитой сеном, Павел увидел снег и поспешил на трассу, не успев съесть полученный им на сутки хлеб. Вернувшись в свою каморку, Павел не нашёл спрятанный им кусок хлеба. Его украли. Жидкий суп-баланда не утолил голода. Павел почувствовал сильную слабость. Однако он взял на плечо мешок с инструментами и отправился проверять железную дорогу. Он простукивал рельсы, подвинчивал гайки, а сам пел молитвы празднику:
Спаси, Господи, люди Твоя
И благослови достояние Твоё...
Его громкий голос, сначала гулко разносившийся среди бесконечного леса, скоро ослаб, а ноги стали подкашиваться от голода. Павел воззвал ко Господу, моля Его не дать ему упасть и замёрзнуть. Если б не глубокий снег, то в сентябре он мог бы надеяться найти в лесу бруснику и голубику... «Господи, пошли мне хоть что-нибудь в пищу», -просил Павел. Он сошёл с насыпи и углубился в лес. Павел подошёл к огромным ёлкам, ветки которых склонились до земли под тяжестью снежных сугробов. Но ближе к стволу снег ещё не лёг. Раздвигая сучья, Павел наклонился и полез в сырую полумглу. Тут он увидел перед собой огромную семью отличных белых грибов, крепких, сочных. Павел обрадовался, возблагодарил Бога и собрал в мешок эти чудные дары природы. Он тут же вернулся в свою каморку и, затопив печурку, сварил с солью посланные ему Богом грибы. «Так убедился я, что надо мною есть Божие милосердие, — рассказывал нам отец Павел. — В другой раз прошёл я свой участок пути до конца, все тщательно проверил и доложил начальнику об исправности пути. День был осенний, холодный, то дождь, то снег, темнело быстро. Начальник предложил мне проехать обратно в лагерь с ним на паровозе, на что я охотно согласился.
Мчится наш паровоз сквозь ночную мглу, и вдруг — толчок! Но ничего, понеслись дальше, только начальник мой рассердился:
— Разве путь в порядке, коли так скачем? Хлеба тебе убавлю!
И вдруг — вторичный толчок! Начальник рассвирепел:
— В карцер посажу!!!
— Ничего не могу знать, — отвечаю, — днём все было в исправности.
А как приехали, я обратно по путям побежал: надо ж разузнать, что за толчки были, ведь поезд пойдёт, храни Бог, что случится. Гляжу — на путях лошадь лежит без головы. Бог дал мне силы, еле-еле стащил я труп с рельсов в сторону, дальше пошёл. Я заметил места, где толчки были. И что же: ещё одна лошадь с отрезанными ногами лежит на рельсах. Вот оно что! Значит, пастух зазевался. Стащил я и эту тушу в сторону и пошёл к сараю, где должен был быть пастух. Кругом — мгла ночная, ветер, дождь. И слышу я какие-то хрипы. Вхожу в сарай, а там пастух висит. Я скорее вскарабкался, перерезал своим инструментом верёвку. Тело грохнулось на землю. Я давай его трясти, ворочать, по пяткам бить. Нет пульса! Но я не унимаюсь, молюсь: «Помоги, Господи, коль Ты послал меня сюда в последний его момент». И вот из носа и ушей кровь хлынула. Я сообразил: у покойника кровь не потечёт. Стал снова пульс щупать. Слышу — сердце бьётся у пастуха. Ну, думаю, теперь ты жив и дышишь, лежи, отдыхай, а я пойду. Прибежал я в санчасть, доложил. Сразу дрезина с фельдшером выехала на место, куда я указал. Спасли человека. Через три недели меня на суд вызвали как свидетеля. Пастух был вольнонаёмный».
От отца Павла требовали, чтобы он подтвердил мнение судьи: пастух — враг народа, «контра», нарочно погубил лошадей.
— Нет, — отвечал отец Павел, — пастух устал и заснул от изнеможения, его надо извинить. Он и сам был не рад случившемуся, он даже жизни своей был не рад, потому и в петлю полез, чему я и свидетель.
— Да ты, отец, с ним заодно, вас обоих засудить надо! -кричали на отца Павла. Но он стоял на своём мнении твёрдо.
Пастуху дали пять лет условно, то есть он остался на свободе с условием, что подобное не повторится. С этого дня отец Павел по временам находил у себя под подушкой лишний кусочек хлебца.
— Это пастух меня благодарил, хоть я и говорил ему, что мне хватает, не надо, — так окончил свой рассказ отец Павел.
Горько было отцу Павлу видеть, как люди под тяжестью страданий теряли чувство милосердия и не верили в него.
«А мне хотелось получить хоть какую-то весточку о своих, — рассказывал отец Павел. — И вот, как придёт в лагерь новый этап заключённых, я бегу и спрашиваю, нет ли среди них ярославских. Однажды я увидел среди вновь прибывших молодую девушку, которая горько плакала. Я к ней подошёл и с сочувствием спросил, о чем она так убивается. А она просто очень кушать хотела, ослабела от голода, и очень ей обидно было, что какой-то хулиган вырвал у неё из-под мышки буханку хлеба и скрылся в толпе. И никто её не пожалел, никто не осмелился выдать вора, никто не поделился с нею хлебом. А этих людей долгие дни везли из Белоруссии и последние три дня в пути не выдавали им хлеба. Вот все и отощали, обозлились, окаменели сердцами. Я побежал в свою каморку, где у меня был спрятан кусок от недоеденного пайка, принёс и подал хлеб девушке. А она не берет: «Я, — говорит, — честь свою за хлеб не продаю». «Да я от тебя ничего не требую», — говорю я. Но она — ни в какую! Жаль мне её до слез стало. Я отдал хлеб знакомой женщине, от которой девушка и приняла его. А сам я упал на свою койку и долго-долго рыдал. Я ведь монах, я не знал чувства к женщине, но кто в это верил!»
А несчастная девушка была среди заключённых, прозванных «колоски». В начале 30-х годов колхозные поля убирались техникой. Нуждавшиеся голодные крестьяне после уборки урожая снова приходили на пустые поля. Они подбирали в пучки случайно упавшие по сторонам от машины колосья с зёрнами, несли их домой. В селе крестьян этих арестовывали как «посягнувших на колхозное добро». Сгнили б колосья на поле, так никто бы о том из властей не пожалел. Но сердца властей были настолько очерствелые, что за пучок колосьев мать отрывали от детей, детей забирали от родителей, бедных старух сажали в тюрьмы и потом всех «провинившихся на поле» везли в далёкие края, в ссылку на долгие годы. Вина этих людей состояла в том, что они от голода готовы были собрать спелые зёрна из колосьев и, размолов их, испечь себе хлебные лепёшки.
Отбывая срок своего заключения в лагере, Павел помогал заключённым чем мог.
Впоследствии он рассказывал нам:
— Пути, которые я обходил, шли через лес. Летом ягод там было видимо-невидимо. Надену я накомарник, возьму ведро и принесу в лагерную больницу земляники. А черники и по два ведра приносил. Мне за это двойной паёк хлеба давали — плюс шестьсот граммов! Запасал я на зиму грибы, всех солёными подкармливал.
Я спросила батюшку:
— А где вы соль брали для грибов? Он ответил:
— Целые составы, гружённые солью, шли мимо нас. Соль огромными комьями валялась вдоль железнодорожного пути, в соли нужды не было. Выкопал я в лесу яму глубокую, обмазал её глиной, завалил туда хворосту, дров и обжёг стенки так, что они у меня звенели, как горшок глиняный! Положу на дно ямы слой грибов, солью усыплю, потом слой жердей из молодых деревьев обстругаю, наложу жёрдочки, а сверху опять грибов, так к осени до верху яму набью. Сверху камнями грибы придавлю, они и дадут свой сок и хранятся в рассоле, закрытые лопухами да ветвями деревьев. Питание на долгую зиму! Так же и рябину припасал - это витамины. Слой веток рябины с ягодами, слой лапника — так целый стожок сделаю. Грызуны — зайцы, суслики — боятся иголок ели и не трогают моих запасов. А вот плоды шиповника хранить было трудно: в стогах шиповник гнил, а на воле его склёвывали птицы, грызуны уничтожали. Но я и шиповника много собирал для лагерных, и голубики, и брусники, только малины в том лесу не было.
