Кирилл Александрийский - Толкование на Евангелие от Иоанна. Том II
Итак, Пилат отказывается осудить Христа, ни в каком беззаконии не захваченного или обличенного, и говорит, что совершенно далекого от всякой вины не подобает, конечно, подвергать наказанию, а также решительно утверждает, что это всецело противоречит и его (языческо-римским) законам, пристыжая ужаснейшее безумие иудеев против Божественного закона. Думал он, что выставлявших себя вестниками правды и законности он должен тотчас же убедить предъявлением справедливого и должного. Но, с другой стороны, поразмыслив, вероятно, о том, что объявление Приведенного на суд свободным от всякой вины послужило бы немалым обвинением иудейского легкомыслия, чтобы этим не возбудить в них, пожалуй, еще большую жестокость и неуместное честолюбие, — придумывает выход для этого и как бы некоторую прекраснейшую окраску, говоря так: Есть обычай у вас, чтобы одного узника отпускал я вам на Пасхе, хотите ли поэтому, отпущу вам Царя Иудейского?
А называя Иисуса Царем Иудейским, шуткою и вместе насмешкою смягчает и ослабляет гнев неистовствовавших иудеев, а в то же время и весьма ясно показывает, что напрасно Он обвиняется именно в этом (присвоении царского достоинства). В самом деле, римский военачальник никогда бы не предложил отпустить того, кто обвинялся в насильничестве и возмущении против римлян. Поэтому тем самым, что предлагает им отпустить, засвидетельствовал всецелую Его неповинность.
Такой смысл, полагаю, заключается в приведенном месте. Но при рассмотрении и рассуждении в себе самом о том, откуда у иудеев явился обычай требовать отпущения одного — разбойника ли, или убийцы, у меня явилась мысль, что не все уже делалось у них по Божественному закону, но, кажется, они более пользовались своими обычаями и обратились к суетной жизни, не вполне согласной с постановлениями Моисеевыми. Однако ж, когда я исследовал Божественное Писание и повсюду искал причины этого обычая, мне встретилось одно место Писания, которое и вызывает в моем уме догадку, не во исполнение ли одного узаконения иудеи, хотя и весьма своенравные, требовали отпущения злодея. Именно в конце так называемой книги Чисел изложен такой закон об убийце как добровольном, так и невольном. После ясного определения наказания убийце по свободной воле речь тотчас переходит к закону об убийце невольном, и потом между прочим говорится так: «Если же нечаянно, не по вражде к нему случится, но бросит на него какой-либо сосуд без умысла, или какой-либо камень, от которого можно умереть, не зная (бросит) и упадет на него и умрет, а он не был врагом его и не старался причинить зло ему, то общество рассудит между убийцею и между мстителем за кровь, по уставам этим, и избавит общество убийцу от мстителя за кровь, и возвратит его общество в город убежища, куда он убежал» (Чис. 35, 22–25). При существовании такой заповеди, если кто-либо впадал в такого рода преступления, чтобы не казаться совершенно пренебрегающими этим постановлением, иудеи, вероятно, когда собирались во множестве, требовали одного из таковых (преступников). Ведь закон требовал, чтобы это было делом целого общества.
Впрочем, по смыслу закона, отпускать можно было им самим, а они просят Пилата сделать это. Причина та, что, однажды приняв власть римлян над собою, они уже большую часть своих дел предоставили их законам. Так, и при возможности для них предавать смерти осужденного за какие-либо беззакония как одного из таковых приводят Иисуса к Пилату, говоря: Нам невозможно убивать никого. Если и прикрывались лицемерно, быть может, очищением из-за святости Пасхи, однако ж, несомненно, льстят особенно тем, что предоставляют римским законам даже и то, что предписывало им (данное) свыше Божественное постановление.
Возопиша же паки глаголюще: не Сего, но Варавву: бе же Варавва разбойник [425] (18, 40)
Опять и здесь иудеи изобличаются как величайшие беззаконники, более следовавшие своим вожделениям, чем чтившие древние узаконения. Действительно, между тем как закон Моисеев повелевал отпускать совершившего невольное убийство, они требуют не одного из таковых, но известного разбойника. А что упомянутый Варавва оказывается дерзким и свирепым, не непричастным преступлениям убийства, это откроет божественный Петр, говоривший иудейскому народу: «Вы же от Святого и Праведного отреклись, и вы просили мужа убийцу даровать вам» (Деян. 3, 14). В самом деле, Того, Кто, несмотря на Свое равенство с Богом и Отцом, облекся нашею бедностью для того, чтобы избавить нас от истинного убийцы, то есть сатаны, — ставят ниже любви к разбойнику блиставшие подзаконным священством и весьма сильно гордившиеся этим, пренебрегая и как совершенно ничтожное отвергая это «судом правым судите» (Зах. 7, 9), — оправдывают разбойника, осуждая Христа, и всем обществом говорят: Не Сего, но Варавву.
Иудеи, конечно, должны подвергнуться наказанию за это нечестие. Но надо удивляться тому, что Богодухновенное Писание как бы от лица Христа дает указание на этот отчаянный крик. Именно пророк Иеремия говорит так: «Покинул Я дом Мой, оставил наследство Мое, дал возлюбленную Мою душу в руки врагов ее: стало наследство Мое для Меня как лев в лесу, издало на Меня голос свой» (Иер. 12, 7–8). Что делает лев в лесу, об этом, кажется, надо сказать. Говорят, что когда этот великий и ужаснейший зверь хочет схватить какого-либо скота в лесу, то, поднявшись на какую-либо скалу в горах, издает чрезвычайно сильное рыкание и внедряет такой ужас в слышащих, что они, не вынося столь сильного и грозного рева, тотчас падают, будет ли то человек или другое животное, и делом голоса зверя является падение животного. Это удостоверяет как бы Бог, чрез пророка сказавший так: «Лев зарычит, и кто не устрашится?» (Ам. 3, 8). Итак, общество иудейское было для Спасителя Христа как лев в лесу, по проявлению дерзости языка в отношении к Нему — ведь Божественная природа не допускает никакого страха или ужаса, — но оно (общество) требовало убить Его, хотя Пилат предлагал избрать отпущение, так что не познавшие еще Божественного закона оказываются по своим делам выше наученных закону.
Тогда же поят Пилат Иисуса и би. [426] И воины сплетше венец от терния, возложиша Ему на главу, и в ризу багряну облекоша Его, [427] и прихождаху к Нему и глаголаху: радуйся, Царь Иудейский! И бияху Его по ланитам [428] (19, 1–3)
Бичует несправедливо и толпе солдат предоставляет посмеяться над Ним, надеть венец из терний и набросить пурпурную одежду, даже оскорбить заушениями и другими поношениями. Думал, вероятно, он мало-помалу устыдить иудейский народ, когда он увидит, что Свободный от всякой вины и это наказание излишне терпит.
Несправедливо подвержен был бичеванию, чтобы освободить нас от справедливого наказания, — был осмеян и заушен, чтобы мы осмеяли посмеявшегося над нами сатану и избежали вследствие преступления приразившегося нам греха. Правильно размышляя, мы должны думать, что все для нас и за нас были страдания Христа, имеющие силу освободить и избавить нас от справедливых последствий в нас отступления нашего от Бога. Как отдание Своей плоти на смерть Неведавшим греха за нашу жизнь было достаточно для того, чтобы упразднить смерть всех, ибо Один за всех умер (2 Кор. 5, 14), так справедливо думать, что эти страдания Господа за нас достаточны также для освобождения всех и от бичей и от поношений. В противном случае каким образом «язвою Его мы исцелели», по написанному (Ис. 53, 5)? Ведь все мы заблудились, каждый «в пути своем», как говорит блаженный пророк Исаия, «и Господь предал Его грехам нашим, и за нас страдает» (Ис. 53, 6 и 4). Обессилен ради преступлений наших и свой хребет дал «на бичевания, а ланиты свои на заушения», как и Сам говорит в одном месте (Ис. 50, 6).
Итак, солдаты, взяв Иисуса, как какого-либо лжевластителя, насмехаются по-солдатски. Поэтому и венец из терний надевается, спускаясь поверху лба, являясь знаком земного царства, а порфирная одежда как бы некий образ и символ багряницы, но, кроме того, становится и причиною смеха, ибо приходили с словами: Радуйся, Царь Иудейский.
Впрочем, я знал некоторых, которым гораздо более нравится видеть в венце из терний еще и указание на множество идолопоклонников, воспринятых со временем как бы в венец Христу чрез веру в Него, которые терниям бесплодным и бесполезным уподобляют язычников по той причине, что они не имеют никакого плода благочестия, но обычно более годны в пищу всепоедающего огня, как, без сомнения, и полевая солома или дикий и без всякого земледелия растущий терн. А багряная накидка, или одежда порфирная, говорят, означает будущее царство Его над всем миром.
Приемлемо все, что не выходит из пределов правильного разума и не бесполезно будет для веры. [429] Поэтому не следует отвергать такого рода толкование, заключающее в себе весьма тонкое наблюдение.
