Питер Крифт - Статьи
Во-вторых, став человеком, Он изменил смысл страдания: теперь это часть Его искупительного подвига. Наши смертные муки становятся муками рождения в рай, не только для нас самих, но также и для тех, кого мы любим.
В-третьих, Он умер и воскрес. Умерев, Он заплатил цену за грех и открыл для нас небеса; воскреснув, Он превратил пропасть смерти в двери, конец в начало.
Воскресение было настолько важно для учеников Христа, что когда Павел благовествовал в Афинах, жители этого города подумали, что он проповедует о двух новых богах — об Иисусе и воскресении.
Третье дело — воскресение. Это не просто меняет все в мире. Многие соболезнования начинаются со слов, вроде: «Я знаю, что ничто не может вернуть дорогого вам человека, но…»
И не важно, что будет сказано дальше, не важно, сколь утешительной будет психология, которая последует за этим «но», человеку, потерявшему близких, христианство говорит нечто такое, что все остальное делает тривиальным, нечто такое, что более всего жаждет слышать скорбящий: Бог может вернуть наших дорогих к жизни и сделает это. Воскресение существует.
Какое это имеет значение? Дело все в том, дана ли нам вечная и бесконечная радость или же вечная и бесконечная печаль. Воскресение было настолько важно для учеников Христа, что когда Павел благовествовал в Афинах, жители этого города подумали, что он проповедует о двух новых богах — об Иисусе и воскресении (анастасис) (Деян. 17). Павел также говорил: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор.15:14,19).
По воскресении, когда уже не будет больше слез, мы — невероятно! — будем оглядываться на наши печали и смеяться, не насмешки ради, но от радости. Да мы и сейчас порой поступаем так же.
После того как тяжкая тревога улеглась, серьезная проблема решена, тяжелая болезнь исцелена, сильная боль отпустила, ретроспективно прошлое выглядит совсем по-другому, не таким, каким оно казалось, когда это было в будущем, в перспективе, или в настоящем, в момент переживания. Помните смелое высказывание святой Терезы, которая говорила, что в раю самая несчастливая земная жизнь будет выглядеть как всего лишь одна ночь в неудобном отеле!
Если вам трудно в это поверить, если вы считаете, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, знайте, что даже атеист Иван Карамазов понимал, в чем состоит эта надежда. Он говорил:
«Я убежден как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми…»
Но почему же тогда Иван остается атеистом? Потому что, несмотря на то, что он верит, он не принимает этого. Он не сомневающийся, он бунтарь. Как и его герой, Великий Инквизитор, Иван обвиняет Бога в том, что Он недостаточно добр. В этом глубочайший источник неверия: не разума, а воли.
История, которую я рассказал, самая древняя и самая известная из историй. Потому что это первоначальная история любви, история, которую нам больше всего нравится рассказывать.
Толкин говорит: «Из всех рассказываемых историй эту человек считает наиболее истинной». Она читается между строк в сказках, и потому мы находим сказки так странно неотразимыми. Ее красиво и глубоко пересказывает Кьеркегор во второй главе «Философских фрагментов», в истории о царе, который любил и добивался расположения скромной крестьянской девушки. Она символически передана в величайшей поэме любви, в Песне Песней, любимой книге мистиков.
Само ее очарование служит признаком истинности. И в самом деле, как могла эта сумасбродная мысль, это волнующее желание прийти на ум и сердце человека? Как могло создание, лишенное пищеварительной системы, пожелать пищи? Как могло создание, лишенное качеств, присущих мужчине, пожелать женщину? Как могло создание, лишенное разума, пожелать знаний? И как могло создание, лишенное возможности общаться с Богом, возжелать Бога?
Давайте вернемся немного назад. Мы начали с тайны, не просто с тайны страданий, но с тайны страданий в мире, который сотворен любящим Богом. Каков выход у Бога в этой ситуации?
Божий ответ на этот вопрос — Иисус. Но Иисус не вышел из нашей ситуации, Он вошел в нее. Вот почему так важна доктрина о божественности Христа: если на кресте страдал не Бог, а просто хороший человек, тогда Бог вне этой ситуации, вне креста, вне страданий. И если Бог вне ситуации страданий, тогда у Него нет выхода. Как Он может сидеть на небе и не обращать внимания на наши слезы?
Как мы видим, есть только одна веская причина не верить в Бога: грех. И Бог Сам отвечает на этот аргумент, но не словами, а делами и Своими слезами. Иисус — это слезы Бога.
Из книги Making Sense Out of Suffering by Ignatius Press
Питер КРИФТ
СИЛА В НЕМОЩИ[14]
«Когда я немощен, тогда я силен»; «сила совершается в немощи». Такие стихи часто цитируются как ключи к духовному росту, но понимаем ли мы в действительности, что они означают? Может ли кто-нибудь это понять? Да. Если бы мы совсем не могли этого понять, Бог не сказал бы это нам. Бог слов на ветер не бросает. Это великая тайна, но тайна – это не то, что невозможно понять вообще, это то, что мы не можем понять нашим собственным разумом, без откровения от Бога. Кроме того, тайну невозможно постигнуть полностью, но частично мы можем кое-что понять. Частичное понимание не является абсолютной тьмой. «Мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно». Ключом к пониманию тайны силы, которая совершается в немощи, является крест Христа. Без Креста эта истина является не тайной, но абсурдом, тьмой. Не являясь христианами и не зная ни Христа, ни истины о Кресте, некоторые люди, такие как великий китайский поэт и мистик Лао-Цзы, очевидно, понимали тайну силы, совершающейся в немощи, довольно глубоко, по крайней мере, некоторые ее аспекты. Возможно, они смогли постичь аналогичные и родственные тайны, но не эту конкретную тайну. Или, возможно, они и понимают её через Христа и Его крест, хотя не осознанно и не ясно. Откуда нам знать, насколько далеко распространяются границы Креста? Его объятья очень широки. Христос является "светом, который просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Ин. 1:9), посредством естественного откровения, естественной мудрости и естественного закона, известного нам по совести. Когда Лао-Цзы, или Сократ, или Будда приходили к глубокому познанию некоторых вечных истин, они делали это в свете Христа, вечного Логоса, изначально воплотившегося Слова и откровения Божьего. Он является все Тем же, но не по человеческой, воплощенной природе. Любая истина – это Его истина. Но воплотившийся Иисус представляет собой наиболее полное откровение Бога, Его лицо, обращённое к нам в максимальной близости. Мы можем узнать о человеке намного больше, смотря на его лицо, а не на спину или ноги. Итак, давайте посмотрим на это окончательное, наиболее полное, абсолютное откровение Бога, которое мы имеем, - на Христа и Его крест, чтобы попытаться пролить свет на этот парадокс силы, проявляющейся в немощи. Вопрос заключается в следующем: «Каким образом немощь делает нас сильными посредством Креста?» или «Каким образом немощь Креста делает нас сильными?» Это два разных вопроса. Первый из них – теоретический, и на него нельзя ответить. Второй – практический, и на него имеется ответ. Первый вопрос звучит так: «Как это действует? По какой сверхъестественной, духовной технологии механизм немощи производит продукт силы? Как действует Крест?» Богословы работают над этим вопросом на протяжении почти двух тысяч лет, и до сих пор нет четкого консенсуса в христианском мире, нет очевидного, адекватного ответа; есть только аналогии. Согласно общепринятой аналогии св. Ансельма Кентерберийского, дьявол завладел нами, а Христос заплатил выкуп, чтобы вернуть нас Себе. Ранние отцы Церкви приводили аналогию космической битвы: сначала Христос вторгся на оккупированную врагом территорию, то есть Землю, затем, в Великую Субботу, спустился в подземный мир и одержал победу над дьяволом и силами греха и смерти. Ещё существует простое, но восхитительное высказывание проповедника из Южной ассоциации баптистов свободной воли: «Сатана голосует против вас, а Иисус голосует за вас и Его голос становится решающим». Эти метафоры полезны, но они являются лишь символами, подобиями. Если мы едва понимаем, как работает электричество, откуда нам знать, как действует искупление? На второй вопрос, однако, можно ответить более точно. Это практический вопрос: «Как я должен жить, как я должен вести себя в отношении немощи? Как я должен применять Крест в моей жизни?» Ведь Крест присутствует в моей жизни. Это не есть нечто странное. Это воплощение всеобъемлющей истины, а не просто событие, отдаленное от меня в пространстве и времени, произошедшее один раз для всех сразу, в Израиле в 29 году н.э., на расстоянии тысяч километров и двух тысяч лет. Это событие, которое продолжает происходить внутри меня, или, вернее, это я нахожусь внутри него. Существуют две равнозначные и вместе с тем противоположные ошибки при ответе на вопрос: «Каким образом я могу применять таинство Креста в моей жизни?». Это гуманизм и квиетизм, активность и пассивность. Гуманизм утверждает, что основа всего - действия человека, что мы должны бороться и преодолевать немощи, неудачи, поражения, болезни, смерть и страдания. Мы должны превозмочь Крест. Но, в конце концов, мы никогда не сможем этого сделать. Гуманизм – это Дон Кихот, скачущий верхом на лошади, чтобы сразиться с танком. Квиетизм, или фатализм, утверждает следующее: «Принимай всё с терпением». Другими словами, не будь гуманистом. Ступай «мягко в эту спокойную ночь», не«борись с тем, что свет угасает». Христианство более парадоксально, чем просто отказ от гуманизма или принятие за истину точки зрения фатализма. Существует такая же парадоксальная двойственность христианских взглядов на вопросы бедности, страданий и смерти. Бедность следует преодолевать и искоренять, но она же является благословением. Помогать бедным в избавлении от разрушительного действия их бедности является одной из важнейших христианских обязанностей. Если мы отказываемся делать это, то мы не можем называться христианами и быть спасенными (Мф. 25:41-46). Тем не менее, именно богатые достойны жалости и жалки, как мать Тереза поразительно сказала Гарварду: «Не называйте мою страну бедной. Индия - не бедная страна. Америка – вот бедная страна, она бедна духовно.» Богатому человеку очень трудно спастись (Мф. 19:23), в то время как нищие духом, то есть те, которые желают быть нищими, те, которые отделены от роскоши, блаженны (Мф. 5:3). Такое же парадоксально двойственное отношение имеет христианство к смерти. Смерть, с одной стороны, является великим злом, "последним врагом" (1 Кор. 15:26), последствием греха и наказанием за грех. Христос пришел, чтобы победить ее. В то же время смерть является дверью в вечную жизнь, в небо. Это золотая колесница, которую посылает великий король, чтобы забрать свою невесту Золушку. Страдание также является парадоксом. С одной стороны, мы должны облегчать страдания, а, с другой стороны, они благословенны. Святые являются таковыми главным образом по двум причинам: они имеют героическую любовь и сострадание к своим ближним, то есть, они делают все возможное, чтобы облегчить страдания других. Но также они любят Бога настолько сильно, что принимают и проходят через свои собственные страдания героически и даже радостно. Они как борются со страданием, так и принимают его. Они более активны, чем гуманисты, и более смиренны, чем квиетисты. Каждое из трех проявлений, - бедность, смерть и страдания, - является одним из видов немощи. Проблема немощи является более обобщенной, всеобъемлющей проблемой. Страдание, например, не является само по себе таким же невыносимым как немощь, так как мы охотно принимаем родовые боли, если шли на это по доброй воле и если это находится в нашей власти, но даже небольшую боль и неудобства, такие как задерживающийся рейс или ушибленный палец, мы находим возмутительными и невыносимыми, если они навязаны нам против нашей воли. Мы предпочли бы пробежать километр по доброй воле, чем быть вынужденными пройти один квартал. Кьеркегор говорил: «Если бы у меня был покорный слуга, который, попроси я у него стакан воды, принес бы мне чашу, в которой находится утонченный букет из самых дорогих в мире вин, я бы уволил его, чтобы научить, что истинное удовольствие состоит в том, когда твоя воля исполняется». Альфред Адлер, независимый последователь Фрейда, разошелся со своим учителем в основополагающем вопросе о том, что является главным человеческим желанием; Адлер обнаружил, что это не удовольствие, как считал Фрейд, а власть. Фома Аквинский косвенно соглашается с этим, потому что, когда он рассматривает и разоблачает всех идолопоклоннических и неадекватных претендентов на должность высшего человеческого счастья, то есть все то, что мы ищем кроме Бога, то отмечает, что нас привлекает власть, потому что она нам кажется наиболее благочестивой. (Это, однако, обманчивая позиция, потому что сила Божья – в Его благости.) «Власть» является ответом св. Августина на вопрос, почему он, будучи мальчиком, воровал жесткие, несъедобные и непродаваемые груши. Он не желал ни удовольствия, ни денег, а власти не быть под законом "не укради", власти не подчиняться закону и, очевидно, ожидал, что это сойдет ему с рук. Ограничения терзают нас. Да, но, по сути, мы сами являемся ограниченными. Мы, в конце концов, создания, а не Создатель; конечны, как ни крути, а не бесконечны; смертны, а не бессмертны; невежественны, а не всезнающи. Все это является проявлениями немощи, а не случайными слабостями, которых можно избежать; немощью врожденной и необходимой для нашего существования как созданий. Негодуя на ограничения, предписываемые немощью, мы негодуем на то, кем мы являемся. Прежде чем попытаться найти ответ на вопрос о силе, действующей в немощи, мы должны сначала рассмотреть проблему немощи более глубоко и ясно. Существуют три вида немощи; все они являются родственными, но отличными друг от друга. Во-первых, есть определенная немощь в том, чтобы быть вторым, исполнять партию второй скрипки, делать что-либо в ответ на чье-либо действие, быть ведомым, а не ведущим, повиноваться, а не отдавать приказы. Наше недовольство этим является безумием, ибо Сам Бог имеет в Себе эту немощь! От века Сына подчиняется Отцу. На земле Он вел Себя так же, как и в вечности. "Он, находясь в жутком климате окраин Своих владений, делал то же самое, что вечно делал дома, во славе», - сказал Джордж Макдональд. Никто никогда не был более послушным, чем Христос. Поэтому послушание - это не признак неполноценности. Делать что-либо в ответ, петь вторым голосом, исполнять партию второй скрипки не было унизительным для Христа, Который, являясь Богом истинным от Бога истинного, был идеальным повинующимся. В этом заключается один из самых поразительных и радикальных поворотов в истории, о которых когда-либо слышал мир и который до сих пор его не понял. Женщины по-прежнему остаются недовольными тем, что они женщины, тем, что биологически им необходим мужчина для зачатия, тем, что они нуждаются в мужской защите и руководстве, потому что они думают, что это делает их неполноценными. Дети считают возмутительным послушание родителям, и граждане страны выступают против того, чтобы повиноваться законной власти, по той же причине: они думают, что это послушание подчеркивает их неполноценность. Но это не так. Христос являлся и является равным Отцу во всем, но Христос подчинялся и даже сейчас подчиняется Отцу. Различие между исполняемыми ролями не является различием в достоинстве. «Немощь» послушания исходит не от неполноценности, но от равенства в достоинстве. Дети также должны подчиняться родителям. Тем не менее, ни морально, ни духовно дети не являются неполноценными по сравнению с родителями. Повеление подчиняться не унижает, но освобождает, если мы говорим о послушании «во Христе». В мире правит власть и сила, и сильные унижают слабых. Там послушание действительно является признаком неполноценности власти. Но не в церкви. Здесь все по-другому. «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не пришел чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:25-28). Иисус был равен Отцу, но подчинялся Ему. Если бы мы поняли и оценили этот простой, но революционный факт, у нас был бы новый мир. Не тот древний мир, где господствовало рабство и угнетение, не современный западный мир, в котором царит разрушение и беспорядок, неестественное выравнивание и возмутительная конкуренция. Лучше бы мы любили. Любовь придает силы. «Немощь» Христа в повиновении Отцу делала Его сильным, потому что это было повиновение любви. Если бы Христос не подчинился воле Отца, поддавшись искушению сатаны в пустыне, он потерял бы Свою силу, как Самсон, и бессильно уступил бы врагу. Его послушание было знаком Его божественности. Так же дело обстоит и с нами: если мы полностью послушны Отцу, то становимся участниками Божественной сущности. Ибо покаяние, вера и крещение, - три инструмента этого преобразования, - являются формами подчинения. Намзаповедано покаяться, веровать и креститься. Вторая форма «слабости» применима только к нам, а не ко Христу, но также является тем, против чего нельзя бунтовать. Это наша ограниченность, наша тварность. Мы были созданы. Поэтому мы зависимы от Бога во всем, в самом нашем существовании и в том, что из него вытекает. Бог владеет нами. (Поэтому самоубийство является кражей.) Никто не обладает такими полномочиями, как Бог. Ни одно из творений, даже наивысший архангел. Никакое творение не является всемогущим, равно как никакое творение не является совершенно бессильным. Даже ангел не может создать Вселенную или спасти душу, и даже через песчинку может проявиться Бог, она может вызвать раздражение стопы и ума и стать решающим фактором для начала сражения и войны. Во всей вечности никакое творение не может исчерпать глубины Божьи и завершить изучение Его любви. Бог всегда будет больше. Мы никогда не потеряем несравнимое удовольствие от смирения, поклонения нашему Герою. Как глупо сетовать на то, что мы «немощны». И как глупо обижаться на Бога и природу за компенсацию этой немощи через взаимозависимость, солидарность, сотрудничество, бескорыстие. Мы несем бремена друг друга, тем самым исполняя закон Христов (Гал. 6:2). Я думаю, что фраза «закон Христов» означает больше, чем просто подчинение заповедям Христа, я думаю, что это означает жить жизнью Христа. Я думаю, что закон Христов больше походит на закон всемирного тяготения, чем на законы какой-либо страны. Падающее яблоко подчиняется закону всемирного тяготения, и, нося бремена друг друга, мы исполняем закон Христов. Брак является ярким примером того, как люди носят бремена друг друга. Мужчины нуждаются в женщинах, как Бог отметил при сотворении: «Не хорошо быть человеку одному» (Быт. 2:18). И женщины нуждаются в мужчинах. Как мужчины, так и женщины, сегодня часто недовольны этой потребностью. Это является бунтом против закона Христа, который вписан в закон человеческой природы. Сама сущность Бога, о которой говорится в Бытие 2:27, описывается как «мужчина и женщина». Наконец, существует третья форма немощи, с которой мы имеем право бороться, – греховная немощь и ее последствия. Это хорошо - быть ограниченным во времени, но не быть падшим. Все мы люди с нарушениями, мы находимся не в нашем естественном состоянии. Мы все время боремся с тем, что из себя представляем, ведь то, кем мы являемся, не есть естественное наше положение, это не то, что Бог задумал. Недовольство нашей нравственной и духовной немощью косвенно свидетельствует нашему знанию о том, что есть нечто лучшее, стандарт, которым мы измеряем себя, свою жизнь и наш мир и видим, что они оставляют желать лучшего. Именно наша память об Эдеме вынуждает нашего нынешнего возлюбленного конфликтовать с миром, с этой пустыней «к востоку от Эдема» (Быт. 3:24). Именно по причине того, что мы морально немощны, нам заповедано молиться так: «не введи нас в искушение», то есть, в испытания и трудности. У каждого из нас есть свой предел. Если бы Бог не сократил дни великой скорби, даже святые не смогли бы выстоять и спастись (Мф. 24:22). Мы немощны не только морально, но и интеллектуально: невежественны, глупы, безрассудны. Грех это не просто глупость, как учил Платон, и, конечно, его причина есть не только невежество; невежество не является причиной греха, этоследствие греха. Наше тело также немощно из-за греха. После того как душа провозгласила независимость от Бога, источника жизни и силы, тело стало слабым, потому что оно стало менее зависимым от души, источника его жизни. Смерть, таким образом, является неизбежным результатом греха. Это похоже на магнит. Бог - это магнит, который удерживает два железных кольца, - душу и тело, - вместе. Уберите магнит, и кольца рассоединятся. Как только мы отделяем себя от Бога, нам не остается ничего другого, как только умереть. А когда мы с Богом, нам не остается ничего другого, как только жить вечно. Мы должны принять послушание Отцу как нашу первую «немощь», и мы должны принять свою ограниченность в качестве второй «немощи», но должны ли мы также считать нормой нашу третью «немощь», нашу греховность? И да, и нет. Грех подобен раку. Если мы больны раком, мы должны принять этот факт нашим разумом, а не нашей волей. Мы должны признать правду, но не соглашаться с тем, что рак есть добро, потому что это не так. Мы принимаем это теоретически, но не практически. На практическом уровне мы должны бороться с ним. То же самое относится и к греху. Людей часто смущает этот момент. Даже такой умный человек, как Карл Юнг, очевидно, снизошел до этой смертельной ошибки, когда сказал, что мы должны «принять нашу собственную темную сторону, наши тени». Нет! Богу пришлось умереть и претерпеть адские муки, чтобы избавить нас от этой темной стороны. Как мы можем посметь «принять» ее, когда святой Бог объявил ей вечную войну? Как смеем мы занимать нейтральную позицию, когда мнение Бога на этот счет более, чем конкретное? Как смеем мы, возомнив себя Чемберленом в Мюнхене, играть с изобретениями геенны? Только одна участь ждёт такую духовную немощь. Ищите это в Откровении 3:16. Пусть никто не пытается съесть то, что Бог извергнул из Своих уст. Теперь я осмелюсь пролить свет на более глубокие, опасные области нашей проблемы. Наша немощь становится нашей силой тогда, когда Бог входит в нашу немощь. Подобно врачу, который вводит пациенту обезболивающее, чтобы он стал пассивным и не прыгал на операционном столе, Бог ослабляет нас для того, чтобы проводить операции на нас, иначе это было бы невозможно. Это особенно верно в отношении смерти. Смерть – это радикальная операция, и для нее мы должны быть под общим наркозом. Бог хочет проникнуть в наши сердца, в нашу внутреннюю сущность. Наше сердце должно прекратить биться, чтобы была сделана операция. Тот же принцип работает в меньшей степени и до наступления смерти, в маленьких «смертях». Сначала Богу приходится одолеть нас для того, чтобы спасти нас от утопления, так как мы упрямо изворачиваемся. Он должен выбить игрушки из наших рук, чтобы наполнить их Своими радостями. Пока что все понятно. Этот принцип достаточно хорошо известен. Но когда мы обращаемся к мистикам и читаем их странные высказывания о том, чтобы «стать ничем», когда немощь достигает своей наивысшей точки, мы качаем головой в непонимании и недоверии. Тем не менее, рассуждения мистиков о «ничтожестве» перед Богом - это не что иное, как тот же принцип, доведенный до своего логического завершения. Если сила Божья наполняет нас, когда мы немощны, и величие Бога наполняет нас, когда мы смиренны, то вся полнота Божья наполняет нас тогда, когда мы ничтожны. Но мы должны видеть различие между двумя видами этого «ничего». Восточные мистики говорят, что душа есть «ничто», потому что она не реальна. Они смотрят сквозь «иллюзию» индивидуальности. Очевидно, они говорят, что нас вовсе не существует, есть лишь Бог. Если вы пантеист, то для вас Бог – это все. Но это не есть истина, так как Бог создал нас отличными от Себя. Вместо этого, «ничто» для христианина-мистика обозначает ничтожество в отказе от собственной воли и самосознания. "Не моя воля, а Твоя да будет" – это фундаментальная формула святости, а не только мистики. В этом нет ничего особенно мистического. Но когда, восхищаясь Богом и находясь в предвкушении блаженства небес, удостоенный такой чести мистик теряет сознание себя, он сам себе кажется ничем, потому что больше не смотрит на себя, только на Бога. Но, конечно, он все еще существует, ведь для осуществления акта самозабвения он должен быть кем-то. Так кто забывается? Не Бог, конечно, ибо Всеведение забыться не может. Христианин-мистик находит блаженство в этой абсолютной немощи вплоть до становления «ничем», ибо это и есть полное доверие, абсолютный покой в Божьих руках, в объятиях Аввы, Папы. Все тревоги и заботы исчезают. Это полное смирение. Точно так же, как гордость является первым грехом, грехом демоническим, смирение является первой добродетелью. Гордость – это не преувеличенная оценка своего достоинства, ибо это есть тщеславие. Быть гордым - значит брать на себя роль Бога, утверждать, что я - Бог. «Лучше царствовать в аду, чем служить на небесах», - говорит сатана, оправдывая свой бунт, в «Потерянном Рае» Мильтона. Это и есть формула гордости. Гордость есть совокупность слов «да будет воля моя». Смирение означает «да будет воля Твоя». Смирение – это сосредоточенность на Боге, а не на себе. Смирение – это не чрезмерно низкое мнение о себе. Смирение – это самозабвение. Смиренный человек никогда не скажет вам, насколько он плох. Он слишком занят, думая о вас, чтобы говорить о себе. Поэтому смирение является таким радостным, и оно так близко к блаженному созерцанию небес, где мы будем настолько очарованы Богом, что забудем себя полностью, как мистики. Совместив подчиненную волю («не Моя воля, но Твоя да будет») и полное самозабвение, мы, возможно начнем понимать, почему мистики находят несравненную радость в становлении «ничем». Это то таинственное волнение, которое мы испытываем, когда поем о Святом Духе: «Вей, вей, наполни Собою все / Пусть будет во мне лишь дыханье Твое». Очень трудно говорить об этом блаженстве. Иногда это звучит весьма странно. Легко понять это неправильно. Это невозможно объяснить обычным языком. Это похоже на влюбленность. Это и есть влюбленность. Это не идея, которую можно объяснить. Это опыт, который нужно пережить, или, по крайней мере, в который нужно проникнуть с открытым разумом и открытым сердцем. Какое отношение к этому имеет Крест? Кроме того, что Крест избавил нас от греха, он раскрыл сущность блаженства внутри божественной Троицы, Дух самоотверженной любви между Отцом и Сыном, глубокую тайну внутренней жизни Бога. Крест, который Бог воткнул, словно меч, в Землю на Голгофе, держится Им за рукоять на небесах. Небеса ковали его лезвие. Крест начал войну с грехом и смертью во времени, но объявил мир и жизнь в вечности. «Не моя воля, но Твоя да будет» - это не только самое трудное, что мы можем сделать (вот, что грех сделал с нами), но и самое радостное и свободное (это то, что подарила нам благодать). Бесчисленные эксперименты снова и снова доказывали лишь одно: когда мы стремимся к счастью, исполняя роль Бога, беря в свои руки власть и управление, мы в конечном итоге оказываемся несчастными, и неважно, добились мы того, чего хотели, или нет. Ибо, добившись своего, мы начинаем скучать, а не добившись, разочаровываемся. Но когда мы становимся ничем, совершенно немощными, когда мы говорим от всего своего сердца: «Не моя воля, но Твоя да будет», мы находим величайшее счастье, радость и мир, которые едва ли возможно найти в этом мире. Однако, несмотря на бесчисленные эксперименты, подтверждающие эту истину, мы все еще пробуем найти счастье вне Бога и вне подчинения Богу, тем самым постоянно отвергая принадлежащую нам по праву радость. Другими словами, мы поступаем безумно. Грех - это безумие. В сердце ислама лежит эта могущественная истина, которую мы только что наблюдали. «Ислам» обозначает два понятия: «подчинение» и «мир» (родственное слово - «шалом»). Подчинение Богу («Аллаху», «Единственному») является путем к миру. Данте описал это в пяти словах, которые Томас Элиот назвал самой совершенной и глубокой фразой из всей литературы: "Подчиняясь Ему, мы обретаем покой». Эта немощь является сущностью силы Божьей, тайной всемогущества Бога. Бог является всемогущим не потому, что Он может создать Вселенную и творить чудеса. Бог является всемогущим, потому что Он есть любовь, потому что Он может повиноваться Сам Себе, потому что Он может быть слабым. Только христианин может понять тайну всемогущества. Бог, проявляясь лишь в одной из Своих ипостасей, не может быть абсолютно всемогущим. Только Троица, только Бог, который может постоянно отдавать Себя Себе, может быть всемогущим. Обычно мы думаем об Отце, как об источнике всемогущества, но для этого необходимы все три лица. Всемогущество возникает только тогда, когда присутствует Дух, Который есть любовь между Отцом и Сыном. Когда этот Дух входит в нас, вся Троица входит в нас, и живет Своей жизнью в нас и через нас. Славный Крест вечной Троицы и кровавый Голгофский крест сливаются воедино в наших душах и жизнях, когда мы принимаем участие в радости божественной любви и страданиях божественного искупления. http://peterkreeft.com
