Митрополит Георгий (Ходр) - Митрополит Георгий (Ходр) Призыв Духа
В этой перспективе Церковь — не орудие бегства от мира, не воспоминание о доме умерших. Она — поиск Царства, пребывающего и грядущего. Царство вступает в то творение Божие, за которое Бог отдал единственного Сына. Вот отчего Симона Вейль могла написать: «Не по тому, как человек говорит о Боге, а по тому, как он говорит о вещах земных, можно определить, побывала ли его душа в огне Божием». Если, как сказал св. Макарий, «сердце, очистясь, воспламеняется любовью ко всякому творению», то именно за пределами себя самого христианин будет пытаться решить задачи, которые ставит современная ему цивилизация. Нет никакой особенной христианской техники созидания мира. Нет также абсолютно необходимых для миссии орудий, будь то школы или общественные учреждения. «Бог присутствует во всех вещах, — говорит Псевдо–Дионисий, но не обязательно все вещи присутствуют в Нем».
Поскольку Церковь внимательна к движению истории и к нуждам людей, горсточка христиан может внутри Церкви усвоить ритмы и уроки книги мира, как говорил св. Максим Исповедник. Для греческих Отцов вселенная — книга, в которой можно прочитать словеса Божий, тогда как Писание — вселенная, какой Бог ее мыслит. Соединяясь с этими ритмами мира, христианин не должен отвергать собственного самотождества; напротив, по мысли того же св. Максима, он стремится собрать духовные logoi (прообразы) вещей, «дабы принести их Богу как дары от творения».
В исполнении заповеди о свидетельстве важна такая сторона как словесная передача. Эта сторона, в свою очередь, связана с более богословской проблемой ценности культуры. Об этом измерении передачи ясно говорится в начале 1–го Послания Иоанна: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, — ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам». (1 Ин. 1, 1–2). Если слово «свидетельствовать» связано с передаваемой истиной, то глагол «возвещать» подчеркивает сторону передачи даже в самой этой истине.
Апостолы Павел и Иоанн, а также Отцы Церкви говорят о философии и даже о нехристианских религиозных посланиях как о передаче. С того мгновения, как мы спасены во Иисусе Христе, за философией сохраняется только ценность посредничества; в ее содержании она не может быть включена в евангельское послание. Поэтому Писание и Отцы прибегали к различным системам греческой философии, не оказывая предпочтения ни одной. Они чувствовали себя в полном праве цитировать Платона, Аристотеля, Плотина, стоиков, отвергая при этом всякую их мысль, несовместимую с Евангелием.
Если малообразованный христианин должен пройти сквозь значительный опыт аскетизма, чтобы, когда нужно, связно изложить свою веру, — а эта обязанность, согласно апостолу Петру, лежит на каждом, — то умственное чистилище не менее сурово, так как здесь нужно остерегаться ловушек — таких понятий о Боге, которые св. Григорий Нисский называет идолами, и мнимо–богословских спекуляций без прямой связи с тайной Христовой. Цель всей умственной деятельности — привести разум к покорности Господу, к возрождению Крещением, к обращению. Надо явить Христа в нас через непосредственное заразительное действие благодати и через труд очищения рассудка. Такой труд может предшествовать приятию Христа. Надо исходить из божественного начала в человеке, осознать это начало, олицетворить его и назвать Иисусом Христом, своим Спасителем.
Остается, стало быть, единственный способ донести послание. Учить Евангелию — значит переводить его на современный язык данной страны и определенного общества на всех уровнях культуры. Надо достичь такого высокого мастерства, чтобы передавать Евангелие, не предавая его, чтобы приближать истину, открывшуюся в иудейско–эллинском контексте, к людям, чьи умы чужды этой культуре и для которых литургический символизм и менталитет Отцов — нечто вроде шифра. Мы знаем, однако, что Пятидесятница ввела в мир не только глоссолалию — говорение на непонятных языках, — но и дар понимания языков. Новое понятие не появляется само собой, оно формируется. Оно может стать плодом труда общности людей, озабоченных спасением голодного и изломанного мира. Но, еще раз повторю, эти усилия — не удел одних только богословов, ибо миссия должна осуществляться на всех уровнях, и способы передачи послания изменяются при переходе с одной умственной и общественной ступени на другую.
Перевод подразумевает наличие двух образов мышления — присущего христианину и присущего его слушателю. Отсюда необходимость вникать в культуру других людей, в их систему символов, в их психологию, наводить мосты между нами и ими. При этом нельзя впадать в синкретизм, то есть нужно чрезвычайно остерегаться привносить в наше послание инородные элементы, происходящие из религии или философии наших собеседников, иначе мы будем передавать уже не Евангелие, а религиозную эклектику. Христианин может усвоить элементы нехристианской культуры, философии или религии, но не может смешивать плевелы с пшеницей. Во всяком сходстве идей есть некоторое расхождение, как есть и возможность совпадения в противостоянии. Поскольку исторической порядок не чужд Божьему замыслу, — а Бог ведь владыка и мира, и времени, — постольку в истории существуют и такие религиозные ценности, которые христианство более или менее оставило в тени. Идея покорности Богу, как она развита в исламе, будучи соединена с возвещением Евангелия, могла бы стать чрезвычайно плодотворной. Всю духовную жизнь можно было бы выстроить вокруг этой идеи, связав последнюю с Иисусовым Крестом. И она была бы гораздо динамичнее, чем на почве ислама. Именно здесь — важнейшая сторона миссионерского богословия и нашего понимания дела Святого Духа. Если Дух Святой вездесущ или может быть вездесущим и во всех нехристианских культурах и религиях, а следовательно, они не принадлежат всецело к области смерти, то мы, открывая в них присутствие Господа, не заслуживаем того укора, который обратил ангел к женам–мироносицам: «Что вы ищете живого между мертвыми?» (Лк. 24, 5). Действием Святого Духа, Который дышит, где хочет, Христос, несомненно, скрыто присутствует и вне видимых пределов Церкви.
Это, однако, не значит, что по отношению к культурному миру можно занимать бездумно оптимистическую позицию. Нельзя безнаказанно перепрыгнуть из плана Божьего творчества в план творчества человеческого. Человек–грешник и носитель смерти, а потому вся его деятельность, по существу, двусмысленна. Как говорил Клодель о художественном творчестве: «Зло — это раб, который качает воду». Мистики человеческого творчества нет и не может быть в христианском мировоззрении. Вот почему мы не можем подписаться под утверждением великого протестантского богослова Пауля Тиллиха: «Религия — сущность культуры, культура — форма религии», как, впрочем, и под высказыванием современного православного богослова, для которого культура — плод, форма и проявление власти человека творить во имя Творца. В самом деле, ведь бывают культуры чисто языческие, которые не превышают уровня чистой эстетики, даже если она религиозно окрашена. Другой современный богослов, протестант Жак Эллюль, в книге, озаглавленной «Присутствие в современном мире», писал так: «Воля мира — всегда воля к смерти, воля к самоубийству. Нельзя принимать это самоубийство, нужно делать именно так, чтобы оно не могло иметь места. Следовательно, нужно знать, какова в настоящее время форма воли мира к самоубийству, чтобы сопротивляться ей, чтобы понимать, куда должны быть направлены наши усилия. […] Речь идет о том, чтобы внедриться в ту самую точку, где действует эта воля к самоубийству, и увидеть, как может в данном положении действовать воля к сохранению Бога. […] Значит, мы обязаны знать это тяготение нашего мира к смерти во всей глубине, во всей духовной реальности и обращать наши усилия именно на него».
Такова миссионерская позиция по отношению к мирской духовности, и она частично верна. Верна, поскольку она противопоставляет всякому человеческому действию Божий суд, поскольку глубоко библейски видит грех в человеке. А частично — потому что человеческая мысль — это не только стремление падшего человека, но иногда это — выражение именно возрождения человека на чужбине, вне видимой области Церкви, в той скрытой ее области, где святой Дух объединяет тех людей из всех народов, кто ощупью ищет справедливости и истины. Стало быть, есть такие элементы, через которые Дух Иисусов привлекает значительное число людей, и мы должны по–евангельски уметь распознать эти элементы.
Эти отрывочные размышления о свидетельстве станут бесполезными в день, когда наше бытие станет призывом. Если важно, чтобы какая–то группа христиан задумалась над проблемой евангелизации, бесконечно важнее, чтобы те, кто не вовлечен в служение Христово, могли точно знать, что мы перешли от видимости к бытию, от тоски — к миру, что истина Божия уже присутствует в той неизмеримой радости, которая есть заря Царства.
