Джон Ричардсон (Джаядев дас) - Никогда не говори, что умрешь
Обзор книги Джон Ричардсон (Джаядев дас) - Никогда не говори, что умрешь
Никогда не говори, что умрёшь
Предисловие
Возможно, мне следовало бы назвать предисловие «Моя история». Однако, сказать по правде, знаменитым Рубеттом я был всего лишь 15 минут. Многие музыканты играли и пели лучше меня, продавали больше записей и выглядели лучше. И всё-таки в своей такой скоротечной жизни «Рубеттс»[1] продали миллионы своих записей. Достигнув практически всего, чего можно пожелать, я решил отправиться в совсем иное путешествие — путешествие в свой внутренний мир. Именно тогда я испытал абсолютно непостижимые ощущения, находящиеся далеко за пределами самых дерзких моих мечтаний.
«Из грязи в князи, и снова в грязи» — весьма обычно для большинства жертв музыкальной индустрии, так как музыка может хитростью втянуть вас в себя и отшвырнуть прочь безо всякого на то раскаяния. Потому я никогда не принимал такие повороты судьбы слишком близко к сердцу.
На самом деле, я благодарен судьбе за то, что она проделывала со мной, за то, что сейчас я нахожусь в этом промежуточном беспорядке, вызванном ее мощными вдохами и выдохами, где я и обрёл то невероятное богатство, о котором не мог даже и помышлять.
Заранее прошу прощения за некоторые сквернословия. Вряд ли без них мне удалось бы достоверно описать события в их истинном свете.
Глава 1
Сирены. Большой чёрный Роллс-Ройс и лимузин Даймлер, поспешно паркуются у обочины главной магистрали Франции к западу от Парижа. Семеро длинноволосых парней вынуждены выйти из автомобилей. «Руки за голову!» — приказывают полицейские. В полном недоумении от происходящего, покрывшись испариной, побледневшие, мы стоим и дрожим на небольшом травянистом возвышении в стороне от дороги. Нас окружил рой угрюмых полицейских с автоматами. Французский дождь добавил впечатлений, окончательно добив этих английских нахалов.
За Роллс-Ройсом припарковались две «труповозки» — таким неприятным словом я в те времена называл полицейские машины — со «свиньями» внутри. Чувствую тяжёлый завистливый взгляд, сверлящий спину. «Эй, какого чёрта тут у вас происходит!», и моя спина почувствовала холодный ствол автомата. Судя по всему, для этого жандарма я — пустое место. Очевидно он был сторонником разлада англо-французских отношений. Рядом со мной Алан Уильямс, наш солист, известный своим высоким голосом и кое-чем ещё. Алан немного говорит по-французски и может сделать так, чтобы его услышали. Это была незабываемая история, но об этом немного позже. А тем временем Тони, единственного недоучку среди нас, уже поволокли куда-то.
«Вы что, не знаете, кто мы такие! Мать вашу...» — орал Алан на своём лучшем французском лишь для того, чтобы наши галльские мучители окончательно его проигнорировали. Они продолжали пинать, толкать и всячески подтрунивать над нами. Они совершенно не обращали никакого внимания на наши вопли. Мы начали переговариваться друг с другом, и каждый Рубетт отреагировал на происходящее присущим только ему одному оригинальным способом. Убедившись сперва, что ни один из полицейских, ни слова не понимает по-английски, Мик, бас-гитарист и самый беспристрастный среди нас комик, обратился ко мне, «командиру отряда»: «Дружище, не мог бы ты сделать одолжение и написать Дороти, что я пал смертью храбрых?» Так как меня считали наиболее искушённым в духовных вопросах, тоном английского лётчика Второй мировой войны, я ответил: «Господь тебя благословит, герой! Жаль, что меня не будет рядом... Так просто мы им не сдадимся. Фашисты чертовы».
Рой, наш 24-летний, невозмутимый, вечно курящий менеджер попросил разрешения выкурить последнюю сигарету и сунул одну себе в рот, откуда она так и свисала, неприкуренная. И всю эту картину своим воплем «Да пошли вы, свиньи фашистские!» вконец испортил наш клавишник Пит, напрочь лишённый чувства юмора.
Ответа так и не последовало. А вот возня, вспышки фар, количество бранных высказываний и пинков значительно увеличились. Французский дождь также не проявлял никакого милосердия.
Что же всё-таки происходит, в конце концов?!
И тут, Алану удалось немного разрядить обстановку. Он собрал несколько незатейливых и понятных каждому слов — Sugar Baby Love[2]? — спросил он с надеждой. Один полицейский отреагировал, приподняв бровь, и я почувствовал прорыв в наших непростых отношениях. Я пробормотал: Tonight[3]. И снова некоторое подобие признания. Кто сказал, что музыка — не международный язык?
Постепенно они начали понимать, что мы пытаемся им сказать, или, возможно, они окончательно устали от надоедливо и безжалостно моросящего пронизывающего их дождя. Выражения галльских лиц смягчились. Осознание случившегося проявилось в глазах. Они арестовали самую известную во французской музыкальной истории, включающей «Битлз» и «Роллинг Стоунз», группу из Великобритании (если вы, конечно, верите тому, что читаете). Наконец, они поняли: даже если бы мы и были куском пушечного мяса, стрельба по нам не является правильным решением. А тем временем мы уже смаковали возможность тёплого глотка дружеского взаимопонимания. Вполне возможно, что не каждый день этим жандармам удавалось брать идолов глэм-рока «Рубеттс». Конечно, это вовсе не означает, что мы не виновны в том, в чём нас обвиняют. И всё же, ведь что-то заставило их срочно покинуть свой наблюдательный пункт и преследовать Роллс-Ройс и Даймлер.
Алан, самый видный из нас, сел с командиром на переднем сиденье труповоза, а мы потеснились с двумя вооружёнными полицейскими на заднем. Вид у них был уже более благосклонным. Осознав, что произошло, и что музыка — это поистине международный язык, чтобы как-то скоротать время, мы начали петь какие-то наши хиты, изображая гитары и похлопывая колени, обтянутые насквозь промокшими джинсами, пока не доехали до полицейского участка.
Алана препроводили в офис главного начальника, а простых смертных, то бишь нас, попросили посидеть в приёмной. Больше не боясь за свои жизни, мы вскоре устали развлекать наших захватчиков и начали обсуждать между собой, за что же нас так незаслуженно и несвоевременно повязали. Теперь эта ситуация кажется нам такой забавной, и именно этот эпизод, возможно слегка преувеличенный описал, 30 лет спустя, барабанщик Джон, чёрт возьми... Тони сухо предположил, что возможно это случилось из-за немного оскорбительных стишков из нашего последнего альбома Allez Оор. Но плохой вкус, вряд ли является преступлением.
Allez allez allez оор, you ’re my cuppa tea, my bowl of soup...
На самом деле, мы вполне заслужили такое обращение. Ведь, взяв в руки микрофоны, мы отобрали у французов аудиторию.
Однако этот феномен «отбирания» начался еще во времена Норманского завоевания, или, возможно, позже, во время Столетней войны, не считая Жанны Д’Арк, или, во время Наполеоновских войн, когда, как говорят, «анатомия великого человека», который по слухам был не таким уж великим, стала поводом для английских шуток. И тем не менее, забыв о прошлом, мы, англичане, во время Второй мировой войны, отважно боролись за французскую свободу от фашистской тирании и захватничества. Но, увы, мы до сих пор так и не смогли найти общий язык. Я никогда не делал скоропалительных выводов о людях или расе, но то, что случилось с нашей группой во время первой записи, несомненно, стало причиной возникновения определённого мнения о французах, как о нации.
«Полидор»[4], так тогда называлась наша звукозаписывающая компания, имела офисы практически в каждой крупной стране мира. Существовала даже такая традиция: если появлялся какой-то новый английский хит, то «Полидор» в другой стране непременно должна была его выпустить. Так и получилось, наш сингл выходил один за другим в разных странах и везде пользовался большим успехом, кроме Франции. Там отказались его выпускать. Французская почва осталась невозделанной. Почему, спросите вы, мы не могли стать популярными и во Франции? На этот вопрос есть только один ответ — французы не хотели пускать к себе «иностранных захватчиков». Они охраняют свою страну, не спуская пристальный взгляд с мировых хит-парадов, и если им попадается новенький хит, они накладывают на него своё эмбарго (по своему опыту скажу, что это они делают очень быстро). Затем какой-нибудь французский исполнитель в точности его копирует и, держась в стороне от остального мира, сам его исполняет, в своем огороде. Поэтому у французов есть свой собственный Элвис, Фрэнк Синатра и т. д.
И наш хит французики украли!
Однажды, когда мы стали первыми практически повсюду в Европе, наш менеджер звукозаписи Энди Стефенс, ворвался в «Полидор» в Лондоне, и запыхавшись, возмущённо прокричал: «Грязные вонючие ублюдки! Они содрали Sugar Baby Love, и какой-то парень по имени Дэйв, уже во всю ее распевает!» 6 пар зелёных глаз вылезли из орбит. Он замолк на мгновение, впитывая первую порцию самых изысканных ругательств, адресованных «ублюдкам». Истинные эмоции вырвались наружу, разрушив все наши надежды на мировое превосходство и несметные богатства. Все это сопровождалось беспощадной бранью. «Вот, полюбуйтесь! № 1!» и он показал нам первую полосу в газете с фотографией Дэйва, доморощенной звезды с широченной улыбкой. «Вот скотина!» — воскликнули мы в один голос, отчего секретарь Стефани даже уронила поднос с горячим чаем. Мы чувствовали себя так, как если бы она уронила этот чай на нас. Такой жестокий, нечестный удар!
