Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
Я спросил Масто: «Он позвонил нам сам. Разве он не мог просто сказать секретарю позвонить нам?»
Масто сказал: «Нет, это его частный номер; даже его секретарь не знает, что он приглашает нас. Секретарь узнает, только когда мы вступим на крыльцо».
На третий день Джавахарлал представил меня Индире Ганди. Он просто сказал ей: «Не спрашивай кто он, потому что сейчас он никто, но однажды он может стать действительно кем-то».
Я знаю, что он был неправ. Я продолжаю быть никем, и останусь никем до самого конца. Быть никем это огромное блаженство; пространство становится огромным. Я должно быть один из наиболее вылетевших людей в мире. Но все же я никто. И это здорово — просто здорово.
Но никто не хочет быть никем, ничем, и, естественно, поэтому Джавахарлал сказал Индире: «Теперь он никто, но я могу предсказать, что однажды он определенно будет кем-то».
Джавахарлал, ты мертв, и очень жаль, но я вынужден сказать, что я не смог выполнить твоего предсказания. К счастью, оно потерпело неудачу.
Так началась моя дружба с Индирой. Она уже тогда занимала высокий пост и вскоре стала лидером правящей партии Индии, затем министром правительства Джавахарлала, и, в конце концов, премьер-министром. Индира была единственной женщиной, которую я знал, которая могла справиться с этими идиотами, политиками; и она хорошо справлялась.
Как ей это удавалось, и сказать не могу. Возможно, она узнала все их недостатки, когда она была еще никем, просто ухаживала за старым Джавахарлалом. Но она знала их грехи так хорошо, что они боялись ее, дрожали. Но даже Джавахарлал не мог выбросить этого идиота, Морарджи Десаи, из своего кабинета.
Я сказал это Индире при нашей последней встрече — это было уже несколькими годами позже, после того как умер Джавахарлал; приблизительно в 1968 году. Она сказала мне: «То, что ты говоришь совершенно правильно, и я хотела бы сделать это, но что делать с такими людьми как Морарджи? Они в моем кабинете и их большинство. Хотя они принадлежат моей партии, они будут не способны понять, если я попытаюсь провести все, что ты говоришь. Я согласна, но я чувствую себя беспомощной».
Я сказал: «Почему ты не выбросишь этого парня? Кто тебе мешает? Л если ты не можешь выбросить его, тогда уйди в отставку, потому что человеку такого калибра как ты не подобает работать с такими дураками. Выправь их — потому что они стоят на голове. Или исправь их положение, или уйди в отставку, но что-то делай.
Я всегда любил Индиру Ганди. Я все еще люблю ее, хотя она не сделала ничего, чтобы помочь моей работе но это другое дело. Я полюбил ее с того мгновения, когда она мне сказала, или скорее прошептала на ухо, хотя нас никто не мог услышать, но кто знает - политики люди аккуратные. Она прошептала: «Что-нибудь я сделаю обязательно».
В это мгновение я не мог себе представить, что она имеет в виду «что-нибудь». Но через семь дней я прочитал в газете, что Морарджи Десаи был выведен из состава кабинета. Я был в этот момент далеко, в нескольких тысячах километрах.
Он как раз возвратился из путешествия, и это было для нею немно-ю странным приветствием, я бы скорее назвал это проводами.
Но я не был удивлен. Фактически, каждый день я смотрел в газеты, чтобы увидеть, что происходит, потому что я хотел понять, что она имела в виду под «что-нибудь». И она сделала правильную вещь. Этот человек всему мешал, был закоренелым ортодоксом и делал много другого неправильного.
Хорошо. Стоп.
БЕСЕДА СОРОК ТРЕТЬЯ
Хорошо. Я всегда удивлялся, как Бог сумел создать этот мир всего за шесть дней. Этот мир! Возможно, поэтому он назвал своего сына Иисусом! Что за имя, чтобы дать своему сыну! Ему надо было кого-нибудь наказать за то, что он сделал, а больше никого не было. Святой Дух всегда отсутствует, он сидит здесь, в седле. Поэтому я сказал Четане освободить его, потому что кататься на лошади с кем-то одновременно нехорошо — и для лошади, и для Метаны тоже. Что касается Святого Духа, мне совершенно наплевать на него. У меня нет расположения ни к Святому Духу, ни к какому-то другому духу. Я всегда за жизнь.
Дух - это тень умершего, и даже если он святой, какой в нем прок? И это также ужасно. Четана, меня не волновал Святой Дух. Если ты будешь кататься на нем, что касается меня, это хорошо. Катайся на Святом Духе.
О чем я говорил, Девагит?
«Святой Дух всегда отсутствует, сейчас он сидит в седле». (Смех).
Это я помню. Я знал, что ты не можешь делать заметки. Сосредоточься. Но я смогу. Я смог прожить всю свою жизнь без заметок.
То. что спросил меня Джавахарлал в тот последний день, было действительно странным.
Он спросил: «Ты думаешь, что хорошо вращаться в политическом мире?»
Я сказал: «Я не думаю, я знаю, что это совсем не хорошо. Это проклятие, карма. В прошлых жизнях вы сделали что-то плохое, иначе вы не смогли бы быть премьер-министром Индии».
Он сказал: «Я согласен».
Масто не мог поверить, что я так смог ответить премьер-министру и, даже больше, что премьер-министр согласится.
Я сказал: «Это заканчивает длинный спор между мной и Масто в мою пользу. Масто, ты согласен?»
Он скапал: «Теперь я вынужден согласиться».
Я сказал: «Я никогда не любил «вынужден», лучше не соглашаться. В этом несогласии, по крайней мере, будет жизнь. Не отдавай мне эту мертвую крысу! Во-первых, крысу, а во-вторых — мертвую! Ты думаешь, что я орел, стервятник, или кто?»
Даже Джавахарлал посмотрел на нас.
Я сказал: «Я принял решение. Я благодарен вам. На протяжении многих лет Масто был в затруднении. Он не мог решить, должен ли хороший человек быть политиком или нет».
Мы говорили о многом. Я не думаю, что в атом доме - я имею в виду дом премьер-министра - какая-нибудь встреча длилась так долго. К тому времени, когда мы закончили, было девять тридцать — три часа! Даже Джавахарлал сказал: «Это была самая длинная встреча в моей жизни, и самая плодотворная».
Я сказал: «Что за плоды она принесла вам?»
Он сказал: «Дружбу человека, который не принадлежит этому миру и никогда не будет принадлежать. Я буду лелеять это как священную церемонию». И в его прекрасных глазах я мог увидеть первые слезы.
Я убежал, чтобы не обнимать его, но он пошел за мной и сказал: «Не было необходимости так спешить».
Я сказал: «Слезы пришли быстрее». Он засмеялся, и мы вместе заплакали.
Это случается очень редко, и только или с сумасшедшими, или в высшей степени интеллигентными людьми. Он не был сумасшедшим, но в высшей степени интеллигентным. Мы я имею в виду Масто и я снова и снова говорили об этой встрече, особенно о слезах и смехе. Почему? Естественно, мы, как всегда, не были согласны друг с другом. Это стало обычным явлением. Если я соглашался, он не верил этому. Это был такой шок.
Я сказал: «Он плакал из-за себя, а смеялся из-за той свободы, которая у меня есть».
Конечно, интерпретация Масло была такой: «Он плакал из-за тебя, не из-за себя, потому что он мог видеть, что ты смог бы стать серьезным политиком, и смеялся над своей собственной мыслью».
Так думал Масто. Не было возможности разрешить тот спор, но, к счастью, Джавахарлал сам разрешил его, случайно. Масто сказал мне об этом.
Перед тем, как Масто навсегда покинул меня, чтобы исчезнуть в Гималаях, и перед тем, как я умер, как должен умереть каждый, чтобы воскреснуть, он сказал мне: «Ты знаешь, Джавахарлал снова и снова вспоминал тебя, и особенно при последней нашей встрече он сказал мне: «Если ты увидишь этого странного юношу, если ты как-то беспокоишься о нем, держи его дальше от политики, потому что я всю жизнь потерял с этими глупыми людьми. Я не хочу, чтобы этот мальчик заручался голосами совершенно глупой, посредственной, необразованной толпы. Нет, если ты имеешь в его жизни хоть какой-нибудь голос, пожалуйста, защити его от политики».
Масто сказал: «Это решило наш спор в твою пользу, и я счастлив, потому что, хотя я спорил с тобой и против тебя, глубоко внутри я всегда соглашался с тобой».
Я никогда больше не видел Джавахарлала, хотя он жил еще многие годы. Но так как он и хотел — я навсегда решил это, его совет стал только подтверждением моего собственного решения — я никогда в жизни не голосовал, и никогда не был членом ни одной политической партии, даже никогда не думал об этом. На самом деле, на протяжении почти тридцати лет, я совершенно не думал об этом. Я не мог.
Я могу провести какую-то репетицию. Это слово покажется странным - мечта о «репетиции», но реальная драма никогда не случится, не может произойти; для этого требуется бессознательность, а ее нет. Вы можете сделать меня бессознательным, но вы не заставите меня мечтать. А для того, чтобы сделать меня бессознательным, не требуется много уменья, просто ударьте меня по голове, и я потеряю сознание. Но это не та бессознательность, о которой я говорю.
