Андрей Васильченко - Миф о вечной империи и Третий рейх
Отнимать у человека надежду — это очень жестоко. Но мы должны лишить их надежд, которые по глупости ведут к гибели. Не имеется никакого тысячелетнего царства. Всегда есть только царство действительности, которая претворяется в жизнь народом в своей стране. Ни один немец не сможет жить, если перестанет существовать Германия! Демократия говорит нам: Германия могла бы, по меньшей мере, прозябать. Это возражение, которое должно было оправдать все компромиссы. И если прозябание является целью нашей нации, то коммунист совершенно напрасно упрекает демократию в том, что она упустила момент революционного соединения с большевистской Россией. Вина падает на революцию, ту мнимую пролетарскую революцию, которая осуществилась не как национальное, а как интернациональное движение. Вина падает на социализм, которые вел не к немецкому социализму, а к бессильной демократии. Воздействие революции проявилось в том, что мы должны были оберечься от русских условий, которые для страны, где «лишними являются 20 миллионов человек», оказались бы и вовсе катастрофическими. И пока мы оборонялись от России, демократия заключила сделку с Западом и принесла нам прозябание. Но немецкий народ не хочет прозябать, он хочет жить. А также хотят жить немецкие рабочие.
Сегодня немецкие рабочие видят только собственные дела. Они не видят, что речь уже идет о деле всего народа. Они чувствуют себя новым сословием. Они впервые вступают в нашу историю. И они полагают, что могут не считаться с этой историей. До сих пор они не были причастны к ней. Они полагают, что сами в состоянии начать эту историю заново, что у них может быть будущее, даже если нет прошлого. Но уже в настоящем они познают, что не смогут добиться своей цели, если не разделяют некоторых ценностей, которыми обладают соотечественники, создавшие нашу прежнюю историю. Немецкие рабочие не выпадают из истории. Но она приобретет значение для них, только когда они будут сознательно причастны к ней. А это сознание они могут получить только тогда, когда рабочие будут обладать теми же ценностями и разделять их с соотечественниками, как они уже делят с ними язык и историю. В нашей истории мы всегда побеждали, когда были едины. И всегда проигрывали, когда были раздроблены!
В истории Германии однажды уже было время, когда нация по классовым причинам раскололась на противопоставленные друг другу половины. Это было тогда, когда крестьяне от Майна до Неккара наступали на княжеские замки, а небеса полыхали войной. Это было время, когда безумие анабаптистов опустошало Саксонию и Вестфалию. Это было время, когда социальные страсти смешивались с политическими и религиозными, а над страной и сердцами людей господствовал лозунг «Божественной справедливости». Тогда некоторые рыцари перешли на сторону повстанцев. Праздное дворянство, рисковавшее утратить свои права, боролось вместе с Францем фон Зикингеном против имперских князей за независимую империю. И тогда Ульрих фон Гуттен превратился из гуманиста в патриота. Но это время не достигло ничего из того, что намеревалось обрести. Причина крылась в самих восставших. Крестьяне чувствовали себя так, как сейчас себя чувствуют пролетарии. Они не понимали мирового положения, в которое они вступили со своими требованиями. Они думали «правильно», но слишком узко. Они не доверяли своим друзьям, если те были из другого сословия. Они отказались от их лидерства, которое было предложено.
Среди них не было согласия. В их головах было только недоразумение. Они с жадность хватались за ближайший успех, но никогда не обдумывали конечный исход. Сегодня все это повторяется. Это был тот же немецкий коммунист, который напомнил своим крестьянско-пролетарским боевым товарищам слова Флориана Гейера: «Знаете ли, что вы сделали? Самую хорошую вещь, самую благородную вещь, самую святую вещь; вещь, которую Господь однажды вложил вам в руки и может больше не даст никогда — в ваших руках она выглядит как драгоценный камень в свинарнике». Таким образом, тогда немцы упустили великое дело, прозевали, растратили его. Крестьяне из тайного союза «Башмак» проиграли борьбу против своих мучителей, угнетателей и вымогателей, так как у них было слишком узкое мышление. Их глупая близорукая зависть не позволяла поверить молодым (пролетарским) рыцарям, которые повели бы их против князей. Люди, которые сегодня носят в Германии советские звезды, больше могут думать свободно. Вожди никогда не имели свободных взглядов — массы, которые следуют за ними, обладают только одним чувством. Но вожди хотят сделать их уделом только одну вещь — политическую партию, внутриполитическую вещь. У нас еще есть надежда. Она зиждется на том, что в этот раз наши мучители, наши угнетатели являются иностранными армиями, генералами и политиками. Угнетение, которое мы сейчас испытываем, пришло не изнутри, а снаружи. И вследствие этого наше бедствие может считаться внешнеполитическим.
В то дикое время, которое весьма походит на наше, прав оказался Лютер, произнесший: «У волнений нет разума, и они обычно касаются больше невиновных, чем виноватых. Поэтому смятение не право, во имя какого бы правого дела оно ни начиналось. Во все времена наибольший ущерб наносился улучшениями. Вместе с тем надо помнить пословицу: зло порождает неприятности». Над немецкими рабочими нависла угроза, что из зла, которое уготовано всей нации, им достанется самое неприятное. В таком бедственном положении пролетариат приглядывается к новым лидерам. И вскоре к немцу приходит осознание, что такими лидерами могут быть только люди, которые не хотят быть пролетариями. Не стоит ждать, что пролетариат воспримет руководство того поколения, которое проиграло войну и против которого был обращен гнев революционного радикализма. Здесь на одной стороне находятся грубые инстинкты, а с другой стороны — реакционеры. Но подрастает новое поколение, которое не будет организовывать революций, а произведет духовный переворот, которое не будет чувствовать себя обязанным вильгельмовской эпохе, так как поймет, что ее тяжкая вина заключалась в растрате консервативных форм. От этого поколения будет проложен путь к пролетариату.
Однако немецкий рабочий должен знать, что он, которому сказали, что у него нет Отечества, сегодня больше не имеет ничего, кроме своего Отечества!
VIIКрики и обещания мировой революции все еще отзываются эхом в пролетариате.
Мировая революция — слишком сильная идея, чтобы ее можно было похоронить под обломками разочарования, которое пролетариат испытал от социализма, ставшего демократией. Эта идея больше, чем просто ожидания новой экономики, когда бы коммунистический век сменил капиталистический, как тот в свое время сменил феодальный. Эта идея — надежда на новое человечество. Надежда, которая позволяла вспыхнуть Просвещению в сердцах и головах, тому самому Просвещению, которое говорило массам, что вся прежняя жизнь на земле была бессмысленной и проклятой, но теперь становится радостной и предельно осмысленной, а сам человек наконец-то становится человеком.
Социализм, все меньшевики, вся буржуазная социал-демократия не поверили призывам и обещаниям. Они предпочли рискованному будущему уверенное настоящее. Они поспешно смирились с ним. Однако коммунизм, который являлся партией, разочарованной революцией, вдохновляется на борьбу идеей мировой революции, ведет борьбу под ее знаменами и во имя ее. Эта идея является единственным, что может использовать пролетариат в своей классовой борьбе, что еще может сплотить массы. Во всех странах пролетариат является слишком слабым, чтобы самостоятельно вести классовую борьбу. В странах, вышедших из мировой войны победителями, пролетариат вынужден перейти в оборону. Во Франции классовая борьба подавлена милитаризмом. В Италии ее исключил фашизм. В Англии рабочие являются слишком политизированными, чтобы поддерживать какую-то иную политику, кроме национальной британской. В России пролетариат подчинил себе государство. В Германии, где подобная попытка провалилась, как никогда популярна идея о том, что только объединенный пролетариат всех стран может осуществить этот натиск, который по отдельности пролетарии различных стран не могут исполнить, так как они слишком слабы.
Коммунизм извлек урок. Сейчас он насмехается над пацифизмом, который был для пролетариата распрекрасной идеей, с коей он начал революцию и благодаря которой в конце концов данную революцию проиграл. Теперь коммунизм знает, что вечный мир на Земле надо завоевать. Он знает, что, отказавшись от оружия, он отрекается от победы. Он как минимум положил конец «празднословию о государстве», о государстве, о котором Энгельс говорил как о «не государстве», которое, по мнению Маркса, должно было «отмереть». Вместе с тем марксизм в течение 75 лет занимался болтовней. Энгельс, сам говоривший о пристрастности материалистического мышления, зря тратил время, пытаясь доказать, что государство не является «вечностью», а всего лишь «изделием общества», «выражением классовых противоречий», а потому при удобном случае предложил заменить понятие государства словом «коллектив». Он видел в нем «хорошее старое немецкое слово», которое весьма хорошо соответствовало французскому слову «коммуна». А в то же самое время Бебель намеревался превратить классовое государство в народное государство. Теперь эти праздные беседы, не закончившиеся и по сей день, кажутся привлекательными хотя бы потому, что отложены в сторону. Россия показала пример применения силы, которое может восприниматься только как проявление государства; впрочем, только время может показать, сможет ли данная властная конструкция стать государством. Немецкий коммунизм с его партийным сознанием прекрасно осознал политическое значение русского примера, он трансформировал традиционную государственность применительно к потребностям рабочего класса. Он срастил идею «рабочего правительства», которая виделась ему как проблема власти, с идеей о «государственной власти», от захвата которой силами пролетариата зависит решение (в коммунистическом духе) социальных проблем. Он, немецкий коммунизм, вероятно, еще не имеет ясного представления о пролетарской государственной власти, и уж вовсе не представляет, как она должна складываться в Германии. 0н полагает, что она может находиться в руках определенной партии, а именно его собственной, а потому он думает, что вопрос «рабочего правительства» напрямую связан с «единым пролетарским фронтом». При этом немецкий коммунизм не хочет сориентироваться на местности. С упрямой непреклонностью он отвергает саму мысль о коалиции, вне зависимости от того, идет ли речь о пролетарско-националистической коалиции или же пролетарско-демократической. Более того, исходя из идей классовой борьбы, немецкий коммунизм отвергает государство и правительство, которые существуют во имя нации. Но в то же время он убежден в необходимости государства, из чего он выносит мысль о диктатуре как переходной форме современности. Именно диктатура должна в будущем вызвать «гармонию» как исполненное состояние человечества.
