Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
Странно, что женщинам позволена работа учителя, хотя им не позволено работать во многих других областях. Возможно, в атом есть логика. Хорошо заботиться о бедных мальчиках, пока это не слишком поздно, и, кроме всего, они всегда дрожат перед женщиной, постоянно боясь ее. С тех пор Бог всегда наслаждался наблюдением за всей ерундой, которая происходит в мире, созданным им за десять дней.
Будды пытаются как-то дать вам мимолетное впечатление того мира расслабления, который существовал до того, как начался мир и все его беды. Даже сейчас возможно просто сделать шаг в сторону. И выйдя из потока, вы неожиданно начинаете смеяться; Бог или не Бог, это была всего лишь история. Я сказал Масто: «Пока кто-то не выйдет из обыденного потока жизни…»
Я хотел попрощаться с этим человеком, но хорошо, что не смог. Столько еще связано с ним, и все это может отражать многое другое. Жизнь всегда проста и сложна, так проста, как капля росы, и так сложна, как капля росы, потому что капля росы может отражать все небо, и содержать в себе все океаны. И, конечно, она не будет существовать вечно… возможно, всего несколько минут, а потом навсегда исчезнет. Я подчеркиваю «навсегда». Тогда нет возможности, чтобы она вернулась, со всеми своими звездами и океанами. Столько связано с Масто…
Всякий раз, когда я хотел плакать, я просил Масто сыграть на вине. Это было просто, не требовалось никакого объяснения; никто не спрашивает вас, почему вы плачете. Вина такова, что просто задевает ваши глубины. Но его упрямство заставило меня рассказать вам эту историю, потому что он обычно говорил мне: «Пока ты мне не расскажешь историю, я не буду играть». Я рассказывал ему историю, и тогда приходило время, чтобы он играл… но только я мог слышать это. Хорошо, что до сих пор только я могу слышать.
Дайте мне всего десять минут, чтобы услышать это. Я наслаждаюсь этим так же, как наслаждался Адам.
Сколько времени мы находились в этой старинной воловьей повозке? Кто-нибудь может выяснить?
«Всегда, Ошо».
Тогда еще одну минуту, и вы можете остановиться.
Это хорошо. Нельзя хотеть растянуть что-то прекрасное; нужно быть способным окончить и это. Я знаю, что вы можете продолжить, но нет — мой врач запрещает мне есть слишком много всего. Он хочет, чтобы я уменьшил свой вес, а если я буду сидеть на вашей диете, тогда Иисус…!
Теперь вы можете закончить.
БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Хорошо. Мы говорим только о втором дне моей начальной школы. Каждый день открывает столько вещей. Я еще не закончил говорить о втором дне. Сегодня я сделаю все возможное, чтобы закончить.
Жизнь тесно связана, вы не можете разрезать ее на куски. Это не кусок ткани. Вы не можете разрезать ее, потому что в то мгновение, когда вы отрезаете се от всех ее связей, она больше не такая как прежде. Она становится чем-то мертвым, не дышащим. Я хочу, чтобы она приняла свое собственное направление, не хочу даже направлять ее, потому что я не делал этого. Она сама выбрала свой путь.
На самом деле я ненавидел советчиков и до сих пор ненавижу их, потому что они мешают вам плыть по течению. Они направляют, их занятие — торопить вас к следующей точке. Их работа в том, чтобы заставить вас почувствовать, что вы узнали. Ни они не знают, ни вы. Знание приходит только тогда, когда вы живете без совета, без направления. Так я жил и до сих пор живу.
Это странная судьба. Даже с самою своего детства я знал, что это не был мой дом. Это был дом моего Наны, а мои отец и мать были далеко. Я надеялся, что мой дом, возможно, будет там, но нет, это был просто большой гостевой дом, где мои бедные отец и мать постоянно прислуживали гостям, без причины - по крайней мере, я ее не видел.
Я снова сказал себе: «Это не тот дом, который я искал. Так куда же мне пойти? Мой дедушка умер, поэтому я не могу вернуться в его дом». Это был его дом, и без него дом сам по себе был бессмысленным. Если бы туда вернулась моя Нани, он бы что-то значил, по крайней мере, на девяносто девять процентов, но она отказалась.
Она сказала: «Я пошла туда ради него, и, если его там нет, у меня нет причины туда возвращаться. Конечно, если он вернется, я готова, но если он не вернется, если он не может сдержать свое обещание, почему я должна заботится об этом доме и об этом имуществе? Они никогда не принадлежали мне. Всегда находится кто-то, кто заботится об этом. Я не предназначена для этого. Я шла не за ними, и не вернусь к ним».
Она отказалась так тотально, что я научился отказываться… и я научился любить. Покинув этот дом, мы несколько дней провели с семьей моего отца. Это была, конечно, не просто семья, но больше - сборище племен, многих семей; возможно, подобие мелы, ярмарки. По мы прожили там всего несколько дней. Это тоже не был мой дом. Я остановился там, только чтобы взглянуть, а потом уехал.
С тех пор в скольких домах я жил? Вам практически невозможно представить, что почти все пятьдесят лет жизни я просто переезжал из дома в дом, и больше ничего не делал. Конечно, трава росла — я переезжал и ничего не делал, а трава росла. По все из-за этого «ничего», а не из-за моего переезда.
После этого я переехал в дом моей Нани, а потом к одному из моих дядей — в дом мужа папиной сестры — куда я переехал после зачисления в университет. Они подумали, что это продлится всего несколько дней, но это время было больше, чем они думали. Ни одно общежитие не было готово принять меня, потому что мои отметки были так прекрасны. Замечания, данные мне всеми моими учителями, и особенно, директором, были действительно достойны сохранения. Все осуждали меня настолько, насколько это было дозволено.
Я сказал им прямо в лицо: «Это не просто характеристика, она убийственна. Пожалуйста, напишите в постскриптуме, что я называю этот документ убийственным. Пока вы это не напишите, я не возьму ее». Им пришлось это сделать.
Мне сказали: «Ты не только непослушный, но и опасный, потому что теперь ты можешь возбудить против нас дело».
Я сказал: «Не бойтесь. В моей жизни многие будут преследовать меня судом, я никогда не буду делать это сам».
Я никого не преследовал, хотя я мог сделать это очень легко, и сотни людей были бы наказаны.
Я говорил, что у меня никогда не было дома. Даже этот дом, я не могу назвать его своим. С самого первого до последнего — возможно, этот не последний, но, какой бы ни был последним, я не смогу назвать его моим домом. Чтобы скрыть факт, я называю его домом Лао Цзы. А у Лао Цзы нет с ним ничего общего.
А я знаю этого человека. Я знаю, если он встретится со мной — а однажды эта встреча должна произойти — первое, что он меня спросит, будет: «Почему вы назвали свой дом «Домом Лао Цзы»? Естественно, любопытство ребенка — а никто не мог быть более ребячливым, чем Лао Цзы, ни Будда, ни Иисус, ни Мухаммед, и, конечно, не Моисей. Ребячливый еврей? Невозможно!
Еврей рожден быть бизнесменом, в деловом костюме, покидая дом и отправляясь в магазин. Он рождается сформировавшимся. Моисей? Конечно, нет. Но Лао Цзы. если вы хотите знать кого-нибудь более ребячливого, чем Лао Цзы, тогда это его ученик — Чжуан Цзы… Чтобы быть учеником Лао Цзы, надо быть более невинным, чем сам Лао Цзы. Другого пути нет.
Конфуцию просто было отказано. Короче говоря, ему было сказано: «Убирайся и пропади навсегда — и помни, никогда снова сюда не возвращайся». Не обязательно такими словами, но таков был смысл того, что Лао Цэы сказал Конфуцию, наиболее ученому человеку тех дней. Конфуций не был принят. Но Чжуан Цзы был даже более сумасшедшим, чем Лао Цзы, его мастер. Когда пришел Чжуан Цзы, Лао Цзы сказал: «Великолепно! Ты пришел, чтобы быть моим мастером? Ты можешь выбирать: или ты можешь быть моим мастером, или я могу быть твоим мастером».
Чжуан Цзы ответил: «Забудьте об этом! Почему мы не можем просто быть?»
И так они остались вместе. Конечно, Чжуан Цзы был учеником и очень уважал своего мастера; никто не мог соперничать с ним. Но именно с этого все началось — с того, что он сказал: «Разве мы не можем забыть все об этой роли?» Я прибавляю слово «роль», чтобы пояснить, что имелось в виду. Но это не означает, что он не уважал Лао Цзы. Даже после этого Лао Цзы засмеялся и сказал: «Просто великолепно! Я ждал тебя!» И Чжуан Цзы прикоснулся к ногам мастера.
Лао Цзы сказал: «Что!»
Чжуан Цзы сказал: «Не ставьте ничего между нами. Если я чувствую, что должен прикоснуться к вашим ногам, тогда никто не может помешать мне, ни вы, ни я. Мы просто должны наблюдать, как это происходит».
И я должен смотреть, как это происходит, двигаясь от одного дома к другому. Я могу вспомнить сотни домов, но нет ни одного, о котором я мог бы сказать: «Это мой дом». Я надеялся, возможно, этот… так было всю жизнь: «Возможно, следующий».
Тем не менее… Я расскажу вам секрет. Я до сих пор надеюсь, что где-то будет дом, возможно… «Возможно» есть дом. Всю свою жизнь я ждал и ждал во многих домах, чтобы появился один. Всегда казалось, что он за углом. Но расстояние оставалось прежним: он всегда оставался за углом. Я снова вижу его…
