Наталья Нечаева - Восьмой ангел
Рощин мощно и весело зашагал вперед, к клубящемуся черному столбу. Костер, словно почуяв внимание к своей величественной персоне, глухо ухнул и выстрелил в самую сердцевину самого себя залпом сверкающих искр. Красно-оранжевые огоньки взлетели к самой верхушке черного исполина и скрылись за крышей темной тучи, которую великан подпирал своей головой.
— Завтра, Оленька, весь мир будет обсуждать только одну новость, — Рощин говорил возбужденно и громко, почти кричал, откровенно любуясь собственным ужасающим творением, — а мы с тобой станем настоящими героями!
Сзади послышалось явно различимое шипение, громкое и недовольное, следом — странный треск. Славина быстро обернулась и увидела, что отец Павел льет на ближний к себе костер воду из большой белой канистры.
Так вот что было у него в рюкзаке, — поняла она.
Рощин, конечно, тоже услыхал посторонний неожиданный звук.
— Ты что творишь, расстрига убогий! — заорал он, стремительно разворачиваясь и делая громадный прыжок в сторону священника.
Повинуясь мгновенному порыву, не успев даже подумать, что делает, девушка сжалась в комок и метнулась прямо под ноги Рощину.
Оглушающий удар в бок, мгновенно помутившееся сознание, и Ольга сквозь горячий шум, разрывающий голову, услышала тяжелый удар падающего рядом тела.
На ноги они вскочили одновременно. Девушка тут же согнулась от дикой боли, полоснувшей по ребрам, а Рощин застонал, низко припав на ушибленную ногу.
Отец Павел уже бежал ко второму костру, держа в руках новую полную канистру.
— Стой! — хрипло зарычал Рощин. — Стой, Христос недоделанный!
Огонь второго костра, недовольно шипя, сморщивался, угасая под светлой струей воды.
Священник, взвесив в руке полупустую емкость и оценив на просвет количество оставшейся воды, кинулся к третьему костру, который за это время разгорелся жарко и светло. Ольга видела, что вот-вот из пламени, из оранжевого горячего нутра, выйдет черное мощное чудище, наберет силу и станет таким же огромным и непобедимым, как то, что зловеще колыхалось у сейда за ее спиной.
Рощин кинулся к отцу Павлу, приволакивая ушибленную ногу. Священник тряс над костром уже опустевшую канистру. Сбоку, там, где вода попала на огонь, языки пламени сникли, и костер теперь выглядел уродливо однобоким. Но это продолжалось недолго. Огонь полыхнул, заново отвоевывая утраченное пространство, обиженное шипение сменилось победным потрескиванием, и на фоне темного камня расцвел, распускаясь праздничным великолепием, крупный горячий оранжевый цветок.
— А! — осклабился Рощин. — Не вышло! Где ж твой Господь Бог? Что ж не помогает в праведном деле?
Он стоял ровно посередине между двумя кострами, ярким, только набирающим силу, и первым, уже непобедимым, грозящим всему живому гигантским черным пальцем дымного столба.
— Ничего, — спокойно и громко ответил священник. — У меня еще водичка есть. — Развернулся и спокойно пошел к рюкзаку.
Но Ольга-то ясно понимала, что никакой воды больше нет! Две здоровенные канистры — это все, что мог вместить его рюкзак! Вот он, лежит на земле, за небольшим валуном, пустой и жалкий…
Рощин недоверчиво, но пристально следил за перемещениями священника.
Отец Павел склонился к земле, седая борода вырвалась из курточного плена и заколыхалась на ветру, не давая видеть, что делают его руки. Рощин снова шагнул вперед.
Послышался характерный звук легкого удара металла о камень. Священник быстро распрямился.
— А ну, стоять! Стрелять буду! — из вытянутых рук на Рощина смотрело тяжелое черное дуло.
— А как же «не убий», батюшка? — Влад инстинктивно попятился. — Ну, давай, стреляй! А с кострами что делать будешь? — Он отступил еще, отодвигаясь дальше от завораживающе-жуткой черной дырки пистолета, по-прежнему устремленного в его сердце.
— Разберусь, — пообещал отец Павел. И попросил: — Олюшка, отойди в сторонку, чтобы тебя не задеть, у меня тут пули разрывные.
Девушка послушно сделала шаг в сторону и громко вскрикнула от новой режущей боли в боку.
— Что с тобой? — Священник перевел на нее встревоженный взгляд, на миг выпустив из поля зрения Рощина.
Этого мига хватило, чтобы Влад стремительным движением достал из кармана пистолет. Маленький, серебристо блеснувший на фоне красной куртки.
— Брось пукалку, — ухмыляясь, сказал он. — Все равно не выстрелишь! А я-то точно не промахнусь, — и спокойно прицелился в Ольгу.
Священник опустил руки, тяжелое железо глухо скрежетнуло, заваливаясь за валун.
— Ну, голуби, — Рощин сделал еще пару шагов назад, переводя оружие с Ольги на Павла. На фоне черного, все больше распухающего столба дыма яркая ткань его куртки смотрелась ужасающим кровавым пятном. — Я так понимаю, никто не знает, что вы здесь, да уже и не узнает. Выбирайте: или сразу пристрелю, чтоб не мучились, или закрою в склеп. Помнишь, Оленька, тот, где вы с Максом полюбили друг друга? Тут таких полно. Зато ни черви не тронут, ни вода не затечет. Найдут ваши мощи лет через сто, подумают, святых отшельников отыскали! Как тебе, батюшка, такая перспектива посмертной славы? — Рощин громко и страшно засмеялся.
— Стреляй, — спокойно предложил отец Павел.
— Да? — деланно удивился Влад. — Ну, ты сделал свой выбор.
И Ольга ясно поняла, что сейчас он выстрелит. По мертвым глазам, блестевшим точно так же, как маленькое дуло, по уверенному движению кисти, едва заметно уточняющей место прицела.
Рощин спокойно прищурил правый глаз, вскинул левую руку, подставляя ее под вытянутый локоть правой. Теперь пистолет смотрел в грудь отца Павла.
— Нет! — что есть силы закричала Ольга.
И вместе с ее криком, отчаянным и жутким, что-то стремительное и длинное, как каменный бумеранг, взметнулось из-за спины священника, пролетело мимо Ольги и воткнулось прямо в голову Рощина.
— А-а-а, — хрипло рыкнул тот.
Серебристой птичкой вылетел из откинутой руки пистолет. Влад, рыча, отмахивался от чего-то серого, живого, вонзившегося в его лицо.
Пушок! — вдруг поняла Ольга. — Это он!
Рощин, наконец, оторвал от лица кошачье тело, тяжело зашатался, крутя головой.
Он ничего не видит, — обрадовалась Славина. — Кот выцарапал ему глаза!
Пушок, сидя в метре от ослепшего врага, прижав уши, снова приготовился к прыжку. Подобрал под себя хвост, напрягся. И…
— А-а-а! — снова вскрикнул Рощин, теперь уже пытаясь скинуть кота с груди.
Наступил на ближний камень, поскользнулся, зашатался, нелепо взмахнул обеими руками, пытаясь удержать равновесие, но ушибленная нога подвернулась, и мужчина рухнул навзничь в костер, пробив спиной светлую брешь в мрачном клубящемся столбе.
Долю секунды сквозь разошедшийся дым кровенело пятно его куртки, но колышущийся исполин снова набрал силу, почернел, загустел, надежно скрывая от посторонних глаз все то, что находилось в его таинственном и ненасытном нутре.
* * *
Свод величественной круглой пещеры, открывшейся взорам путников, уходил вверх правильным сужающимся конусом. Словно внутренность вулкана, выжженная жадным, давно погасшим огнем, в свое время расплавившим камень, пещера поблескивала стеклянными совершенно гладкими стенами. Конусообразный купол оканчивался идеально круглой дырой (или жерлом?), сквозь который виднелось очень далекое и довольно светлое небо. Ровно в центре этой дыры сверкала звезда. Та самая, ярко-голубая, с прямым вытянутым лучом. Теперь этот луч врезался в самое нутро пещеры, словно прожектор, освещая все пространство внутри и теряясь в бездонном провале, находящемся глубоко внизу, за аккуратным черным поребриком из гладких камней.
— Смотрите! — восторженно шепнул Адам. — Сюда, левее!
Моду и Макс нехотя отвели глаза от завораживающего зрелища звездной мистерии, повернули головы.
Совсем рядом, на высоте вытянутой над головой руки, уходила под свод пещеры ровная светлая плита из гладко отесанного камня. Как гигантская школьная доска, прямоугольный монолит повторял наклон купола, ясно выделяясь на фоне темных, словно облитых стеклом стен.
Контрастной, с едва угадываемым кирпичным оттенком, краской на стену были нанесены рисунки. Много. Разных. Присмотревшись, друзья обнаружили, что неизвестный художник (или художники) сгруппировал изображения по темам, которые вкупе представляли собой удивительное повествование о зарождении жизни на Земле.
Моду вытянул руку, с нескрываемым трепетом провел пальцем по ближней темной линии.
— Изображение утоплено, — не веря, выдохнул он. — Рисунок сначала выдолблен, а по желобку нанесена краска.
— Гладкая, словно масляная, — повторил его движение Барт. — Или как лак…
