За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином - Волошина Инна
Я не прислушивался к словам священника, я стоял охваченный со всех сторон музыкой и пением. Заиграл орган! Все стали поздравлять Николоса и Лючию. Подхваченный общим движением, а собравшихся было много, я двигался к молодой чете. Вдруг остановился, поражённый! У меня даже нет цветов… Я так спешил с занятий в Храм, что совсем забыл о цветах. И… в этот миг у меня в руках появились пышные георгины. И как бы со стороны я услышал голос: «Это любимые цветы Лючии». И вот я возле Лючии и Николоса, я только и успел сказать им: «Поздравляю» и отдать цветы, едва различив в общем гуле слова: «О! Мои любимые!» Все хотели поздравить молодую чету, и я оказался отстранённым от них. Пока собравшиеся поздравляли и медленно растекались, кто куда, я всё не мог двинуться с места, заворожённый игрой органа и пением.
Храм почти опустел, и молодая чета в сопровождении близких тоже двинулась к выходу под ещё более захватывающие звуки музыки.
— Идём, Николай, — позвал меня Учитель, — когда ты пришёл, я не видел тебя?
— Давно, но не захватил начала венчания.
— Хорошо, что ты всё-таки пришёл, молодые будут рады. Знаешь, Николай, мне нужна твоя помощь.
— Что мне надо делать?
— Ничего особенного. Просто цветы, собранные в гирлянды, надо распустить в небольшие корзинки. Этими цветами будут осыпать путь молодых к дому. Так положено.
— А мы успеем?
— Должны успеть. Нам помогут. Да и молодые к дому будут идти пешком, мы же должны оказаться у дома раньше их.
— Хорошо, тогда не будем терять времени.
Нам с Учителем помогало ещё несколько человек. Они же с нами направились и к дому Николоса. Мы всё успели и даже ещё немного пришлось ждать молодую чету.
Дорожка к дому перед молодыми была усыпана разными мелкими цветами. Они шли счастливые и необычайно красивые. На Лючии ослепительно белое платье, казавшееся почти воздушным из-за множества оборок, рюшек и прочего. Николос же был одет более скромно: тоже белая из тонкого материала простого покроя длинная мужская сорочка до земли, в поясе перехваченная широким кушаком, расшитым золотом. Кисти пояса свободно развивались при ходьбе. Голова не покрыта, волосы распущенны. У Лючии же волосы уложены в причёску, и вместе с локонами к плечам спадали гирлянды белых цветов. Она казалась нереальной, пришедшей откуда-то издалека и в любой миг готовой вернуться назад.
Глядя на них, я думал о Тамаре. Мысли непроизвольно неслись к ней. От переживаний и воспоминаний становилось грустно. Что ещё больше занимало меня, так это глубокая внутренняя убеждённость, что мне вот так, как Николос и Лючия, никогда не идти от Храма к дому по усыпанной цветами дорожке. Я пытался заглушить в себе это убеждение. Веселиться мне не хотелось, но и уйти вот так вдруг я не мог… В отличие от земных обрядов, здесь на венчание молодой чете никем ничто не дарится, кроме цветов и поздравлений.
Я долго гулял в саду в самой отдалённой от дома его части. Немного приведя свои мысли и чувства в порядок, я всё же решился войти в дом. Среди собравшихся было несколько совсем незнакомых мне людей. Стол накрыт так, что мне, одинокому, и не мечталось.
Когда я вошёл в дом, все собрались в гостиной. Слышались музыка и прекрасное исполнение песни о любви и весне, о красоте и радости, о счастье и веселье… Меня вновь охватила тоска, но выйти из дома всё же не решался.
Пела женщина, та, что держала венец над головой Лючии в Храме. А потом танцевала сама Лючия. Даже на время танца она не захотела сменить на другой свой свадебный наряд. Длинное платье несколько ограничивало её подвижность в танце, и всё же она была неотразима.
Я старался улыбаться, не выдавая грусти, и даже сыграл на рояле небольшую пьесу. Николос и Лючия видели меня, теперь можно было незаметно затеряться среди собравшихся и уйти домой.
Поговорив немного с Óдином, я отошёл к Учителю. Он поинтересовался событиями дня в Синоде и, даже не договорив начатой фразы, извинившись, оставил меня, спеша на призыв Лючии. Мне так было даже лучше — легче уйти.
Вернувшись домой, я долго сидел в саду, обдумывая и вновь вспоминая ушедшие безвозвратно дни и события. В этот день я принял очень важное для себя решение — больше не искать Тамару, пока она не придёт сама. Я дал себе запрет даже думать и вспоминать о ней, твёрдо решив положиться на волю Всевышнего: «Будь, что будет! — Сказал я себе. — Я не имею больше права гневить Создателя своими поступками и нежеланием смириться с действительностью. Я должен жить, учиться и работать!»
ГЛАВА 12
Прошло много лет с того дня, когда я принял важное для себя решение. Нужно сказать, что поставленные себе самому запреты возымели силу: мне стало намного легче, я избавился от внутренних противоречий снедавших меня и омрачавших жизнь.
Конечно, я не забыл ничего из прошлого. И, когда непроизвольно вспоминалось то, на что я поставил себе запрет, в такие минуты что-то срабатывало внутри меня, заставляя отвлечься чем-либо и тем самым уйти от воспоминаний прошлого. И жизнь шла своим чередом.
Я опускаю в повествовании более десятка лет, потому что особых событий, о которых мне хотелось бы рассказать, не было. Самым важным для меня на годы стала учёба в Синоде.
На старших уровнях Синода Духовного Образования учиться было сложнее. Поэтому с седьмого по двенадцатый, заключительный уровень на обучение у меня ушло около пяти лет. А с первого по шестой — всего-навсего около года!
И всё же учёба давалось мне легко, может, потому что я не был обременён другими заботами, кроме ведения дома и работы в саду.
После встречи с Вайнером на рудниках, когда с меня были сняты повинности, я обрёл относительную свободу: до начала работы, определённой мне, было времени десятка два лет, а другим меня ничем не обременяли. Учёба стала главным! Что меня немного угнетало, так это неспособность писать стихи. Своего рода это — испытание. Повинности с меня были сняты, а запрет на стихи оставался. Я смирился с таким положением и всецело отдался изучению наук.
По окончании Синода Духовного Образования я год отдыхал. Бывал среди друзей, много путешествовал. Занимался живописью, посвящая ей всё свободное время.
У меня появились новые знакомые. Я уже не чувствовал, как раньше, одиночество. С новыми знакомствами я обретал уверенность в себе. Но самыми близкими были для меня и оставались — Учитель и бабушка, Óдин и Николос. С Лючией я почему-то не смог обрести более тёплых отношений. Она лишь однажды обронила вскользь:
— Почему именно ты подарил мне эти георгины в самый счастливый для меня день? — она сделала ударение на слово: «ты», и продолжила, — Ведь на твоём месте мог быть и кто-то другой. Так бы я не знала… Ты… и …, - и Лючия быстро ушла.
Откуда мне было знать, почему я, а не кто-то другой подарил ей любимые цветы! Какое это имело или имеет для неё значение? И вообще для меня так и оставалось загадкой откуда в Храме в день венчания Николоса и Лючии у меня в руках появился роскошный букет тёмно-бордовых георгинов?!
Из-за Лючии я стал реже бывать в доме Николоса, но от этого наши отношения не стали хуже. С Учителем и Óдином я ещё более сблизился. Мы стали чем-то нераздельным, хоть и виделись не часто. У меня много времени уходило на учёбу. Óдин тоже продолжал прерванное ранее обучение, а у Учителя была своя работа, в силу этого он подолгу отсутствовал. Но когда мы собирались вместе, для нас это было настоящим праздником.
И вот год отдыха после завершения учёбы в Синоде позади! Мне пришло время поступить в Синод Вселенских Истин. По праву получения духовного образования я был зачислен в Синод Вселенских Истин. Здесь более строгие порядки. Обучение состоит тоже из двенадцати уровней: шесть низших и шесть высших. На прохождение каждого уровня определялось время не менее года. Если не вкладываешься в этот срок, то можешь продлить время обучения на срок, который сочтёшь нужным.
Я начал занятия на первом уровне, а Óдин перешёл на седьмой. Мы учились в разных частях здания и почти не встречались. Здесь было тише и спокойнее, меньше учащихся и меньше суматохи. А меж собой Синод Вселенских Истин все называли — Вселенским. На учёбу во Вселенском у меня ушло двенадцать лет. Я был благодарен Лиге, что она давала мне много дополнительного материала в нагрузку, говоря:
