Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
В записях 1967 года он давал детальное описание последних разговоров, которые он слушал в шатре. Джидду Кришнамурти говорил о сравнивающем уме и тишине. Юджи описывал «странное самадхи», в котором он пребывал, сидя у него. Всё это проносилось у меня в голове, когда он отрицал влияние человека, имя которого не сходило у него с уст последующие сорок лет. Меня снова прибил тот факт, что вся моя взрослая жизнь прошла под влиянием обоих Кришнамурти: сначала вдали от них, затем совсем рядом.
Вечером выглядевший усталым Юджи сидел на диване, подперев голову руками, когда Нагеш негромко запел. В бледно-зелёном флуоресцентном свете гостиной его песни полились одна за одной. В моём состоянии опустошения флуоресцентный свет комнаты, полной тёмных силуэтов, превратился в пустой театр конечного и бесконечности. Я чувствовал жало смерти, хрупкие оболочки тел и бездонную темноту, полную энергии. Мы были сфокусированы на присутствии одного — того, кто никогда не был ни на чём сфокусирован. Он был сверкающим нектаром смерти, рассеянно потирающим подбородок, пока Нагеш пел следующую песню, всё сильнее погружая нас в тусклый сон. На физическом уровне было очевидно, что тело Юджи полностью износилось, но то, что им двигало, было похоже на язык пламени на поверхности солнца, недоступный нашему ограниченному человеческому восприятию. Тончайший лист бумаги, зависший над невыносимой красотой небытия.
Ума спела песню о Юджи, положенную на мотив песни о Рамакришне. Они с Баладжи придумали слова о муках бедного Мохана, задающего вопросы, о преданности Маджора и опьяняющем блаженстве, испытываемом Чандрасекаром в присутствии Юджи.
На следующий день мы смотрели фильм о знаменитом мудреце Вемане, том самом святом поэте, которого цитировал Кришнамурти. У Чандрасекара в офисе на полке стояла книга о нём, и я её пролистал. История была впечатляющей. Для старого индийского кино фильм тоже был неплох. Юджи подшучивал над ним, а мы с Моханом усмотрели схожесть в сюжетах между отношениями Веманы и его гуру и отношениями Юджи и Джидду Кришнамурти. У Мохана хорошо получалось находить сходства в ситуациях, а Юджи со своим чёрным юмором отпускал комментарии во время самых сентиментальных сцен: там, где Вемана молился, он сказал: «Заткнись, ублюдок!», а где малышка умирала на руках у Веманы: «Умри, сука!» Смеялась даже преданная Джидду Кришнамурти, когда мы подшучивали над персонажем, который бы подошёл на его роль. Жизнь Юджи как Веманы была подходящей космической шуткой, и с этой точки зрения Вемана был настоящим Маккоем.
ГЛАВА 56
«„Я не знаю, что делать. Я беспомощен, абсолютно беспомощен“ — пока ты думаешь, что ты абсолютно беспомощен, ты будешь зависеть от какого-то внешнего средства».
В воскресенье утром перед уходом Йогиня выглядела подавленной. «Думаю, человек привыкает ко всему», — сказала она мягко, пока мы, сокращая дорогу, пробирались через груды мусора, через пустырь с наваленными кучами старых грязных обносков, обёрток от продуктов, пластиковых бутылок, сношенной обуви и испражнений: человеческих и животных.
В доме нам, как обычно, подали кофе в металлических чашках. В комнату вошёл большой банкир со своей женой и огромной пачкой рупий для Юджи. Юджи начал снова третировать Йогиню по поводу её денежных «инвестиций», чем явно огорчил и неприятно удивил её, поскольку несколькими месяцами раньше она передала ему внушительную сумму. Он редко когда говорил о её вкладе. Я спросил, как она себя чувствует, и услышал в ответ: «Теперь у меня возникло желание уехать». Однако она осталась. Юджи пытался ещё раз вернуться к этой теме, но она наградила его испепеляющим взглядом, что-то сухо ответила, и всё вернулось на круги своя.
Йогиня была похожа на облако, за которым постоянно тянулся шлейф. Иногда это был смог, а иногда — мерцающая волшебная пыль. Она всегда сногсшибательно одевалась. Во время коротких перерывов на ланч мы прекрасно ладили друг с другом. Мы оба так весело проводили время на людях. Удивительно, насколько всё менялось, когда мы оставались наедине. Общаться в присутствии Юджи не было никакой возможности: он наполнял собой комнату до краёв. Баладжи говорил мне, что в Тируваннамалае, где жил Рамана, семейные пары часто распадались, зато те, кто собирался серьёзно практиковать, неожиданно влюблялись. Юджи говорил так: «Шоколад вызывает ту же химическую реакцию, что и влюблённость. Лучше есть шоколад, чем влюбиться и испортить свою жизнь!»
Она любила шоколад.
Сугуна надеялась, что ко дню рождения Чандрасекара у неё появится второй внук. Юджи использовал ожидание этого радостного события, чтобы рассказать историю о том, как он заставил жену на шестом месяце беременности сделать аборт в Чикаго.
— Единственный раз в своей жизни я чувствовал себя действительно ужасно. Мне пришлось выбросить в мусорное ведро полностью сформировавшегося ребёнка.
Жутчайшая история.
Много, много позже я услышал ещё одно спровоцированное Сугуной признание. Когда он в очередной раз хвастался тем, что не плакал ни разу в жизни, она спросила: «Юджи, ты не плакал ни разу в жизни?»
Сугуна обычно очень редко задавала вопросы, но она была очень искренним человеком. Не имея возможности противостоять искренности, он подумал минуту и сказал: «Да, когда я оказался в Лондоне и увидел, что стало со мной, кем я был окружён, увидел, что вокруг одни преступники, я заплакал».
Он говорил о периоде нищеты в 1960 году. У него было право получать пособие по безработице, но Юджи никогда не принимал подачки. Он скорей предпочёл бы украсть. Старый друг Юджи, знавший его ещё до «катастрофы», рассказал мне, что Юджи, похоже, провёл ночь в тюрьме за то, что воровал еду в магазине.
Точно так же, когда Махеш спросил, действительно ли он не испытывал страха никогда в жизни, он ответил: «Когда всё рушилось вокруг меня (до „катастрофы“), мне было страшно».
Местный индуистский фундаменталист, рассуждая спокойно и серьёзно, попытался прояснить некоторые политические моменты с Юджи. Тот отреагировал мгновенно: «Ты не знаешь своей собственной страны! Не говори мне всего этого!» Лицо мужчины покраснело, он замолчал. Благодаря этому событию утренняя проповедь под кофе началась с политики:
— Этот ублюдок Ганди убил тьму индийцев во имя ненасилия! Ты не знаешь истории. Я кипел от возмущения в Америке, когда они не смогли остановить русских после войны. Зачем они поделили Германию? Я хочу знать! Они не могли остановить тех ублюдков! — Он негодовал по поводу разделения Германии на восточную и западную и неспособности американцев противостоять русским.
— Меня тошнит, когда я вспоминаю, как этот ублюдок Никсон сбежал из Вьетнама! Они хоть одну войну выиграли? Я хочу знать! И не говори мне, без тебя знаю, что выиграли они только одну войну — в Гренаде! Ха! В качестве оправдания они подставили тех агентов ЦРУ!
Затем он похвалил Никсона:
— Меня восхищает в этом ублюдке только одно: у него хватило духа отменить золотой стандарт, сделав меня очень богатым человеком! — не забыв, однако, тут же наградить его словом «дристун!».
Снаружи доносился голос отца Чандрасекара, который смотрел новости на верхнем этаже и ругал их на чём свет стоит. Его было слышно, наверное, за два квартала. Ещё было слышно, как с утра пораньше откашливается сосед за стеной. На улице уже становилось жарковато, и Юджи заметил:
— Целый месяц здесь! Я не смогу выдержать ещё пять дней! Пришло ещё несколько новых его поклонников. В тот приезд он привлёк внимание семейной пары врачей. Они принесли с собой видеозапись танцевального выступления их дочери, желая услышать от него какой-нибудь совет. Он молча посмотрел выступление, а потом сказал:
— Я вижу здесь совершенство техники, но я не вижу в движениях её.
Я помог доктору Свами отнести стол наверх, где он хотел устроить праздничный обед. Пока мы были наверху, Сугуна показала мне комнату в конце второго этажа, где спал Юджи. В ней было пусто, как в келье монаха. Вдоль дальней стены стояла кровать. На полках, расположенных напротив кровати, лежали салфетки, привезённые Нью-йоркершей из Европы и Америки. Они лежали аккуратными цветными стопочками рядом с его одеждой. Это было даже мило.
Сидя рядом с ним в тот день, мне привиделось, что звук его голоса — это пустой сосуд, вытеснивший своими вибрациями содержимое коллективного разума. Лишь на краях сосуда оставалось нетронутым то, что было необходимо телу для выживания.
На следующий день Юджи снова взялся за своё: «Я не называю тебя идиотом, ты и есть идиот!»
Мы с Маджором разговаривали перед домом. Он считал, что Юджи предлагал своим слушателям две вещи: нирасу — отсутствие желаний и нирмоху — непривязанность. По возвращении Юджи отверг и то и другое: «Я абсолютно уверен в том, что стремление к отсутствию желаний ничем не отличается от желания сбежать с соседской красоткой. Вы должны отказаться от рассветов и закатов, тогда вам не придётся отказываться от рассматривания подпрыгивающих женских грудей». И ещё:
