Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
У сумасшедших свои способы. Он прекрасно справился с этим. Он даже убедил просветленных прикоснуться к ногам мальчика, который точно не был просветленным.
Я спросил его: «Ты не думаешь, что это небольшое насилие?»
Он сказал: «Вовсе нет. Настоящее должно быть предложено будущему. А если просветленный человек не может смотреть в будущее, он не просветленный. Это не просто мысль сумасшедшего человека», — сказал он, — «но одна из древнейших и самых уважаемый идей».
К Будде, даже когда ему было двадцать четыре часа отроду, пришел просветленный человек и прикоснулся к ногам ребенка. Отец Гаутамы Будды не мог поверить в то, что случилось, потому что человек был очень знаменитый, даже отец Будды приходил к нему. Он что сошел с ума? Прикасаться к ногам ребенка, которому двадцать четыре часа?
Отец Будды спросил: «Могу я спросить, господин, почему вы прикасаетесь к ногам маленького ребенка?»
Просветленный сказал: «Я прикасаюсь к его ногам, потому что я могу видеть, что возможно. Сейчас он бутон, но он станет лотосом». И отец Будды — его звали Шуддходана спросил: «Тогда почему вы плачете? Радуйтесь, что он станет лотосом».
Старик сказал: «Я плачу, потому что меня в то мгновение не будет».
Да, иногда плачут даже будды особенно в подобные мгновения. Видеть ребенка, который станет буддой и знать, что умрешь до того, как это произойдет, это действительно тяжело. Это почти как темная ночь: вы можете видеть, птицы начали петь, солнце скоро встанет, на горизонте даже появилось немного света, а вы должны умереть, не увидев следующего утра.
Конечно, человек, который плакал и прикасался к ногам Будды, был прав. Я знаю это из своего собственного опыта. Эти три человека самые важные люди, которых я когда-либо встречал, и я не думаю, что встречу кого-нибудь, кто будет более важным, чем они. Я встречал и других просветленных людей после своего просветления, но это другая история.
Я встречался со своими учениками после того, как они стали просветленными, это тоже другая история. Но быть признанным, когда я был всего лишь маленьким ребенком, это была странная судьба. Моя семья всегда была против меня по простой причине и я могу понять их, они были правы что я вел себя как сумасшедший, и все они беспокоились.
Все в этом маленьком городке жаловались на меня моему отцу. Я должен сказать, что у него было бесконечное терпение. Он выслушивал всех. Каждый день — день за днем, иногда даже посреди ночи - кто-нибудь приходил, потому что я делал то, чего не надо было делать. Па самом деле, я удивляюсь, как я узнавал, что не надо было делать, потому что даже случайно я не сделал ничего, что должно быть сделано.
Однажды я спросил Пагал Бабу: «Возможно, ты можешь объяснить это мне. Я мог бы понять, если бы пятьдесят процентов того, что я делал, было бы плохо, но у меня плохи все сто процентов. Как я умудряюсь это делать? Ты можешь объяснить это мне?»
Пагал Баба засмеялся и сказал: «Ты прекрасно со всем справляешься. Это тоже способ что-то делать. И не беспокойся о том, что говорят другие, делай все по-своему. Слушай все эти жалобы, а если тебя наказывают, наслаждайся».
Я действительно наслаждался, я должен сказать, даже наказанием. Мой отец прекратил наказывать меня, когда выяснил, что это приносит мне удовольствие. Например, однажды он мне сказал: «Пробеги семь раз по кварталу. Беги быстро, а потом возвращайся».
Я спросил: «Могу я пробежать семьдесят раз? Утро такое прекрасное». Я мог видеть его лицо. Он думал, что наказывает меня, Я действительно пробежал семьдесят раз. Постепенно он попил, что меня сложно наказать. Я наслаждался этим.
Я всегда симпатизировал своему отцу, потому что он страдал без необходимости. У меня были длинные волосы, и я любил это. И не только, я носил пенджабскую одежду, которую в этом районе не носили. Я влюбился в пенджабскую одежду, когда увидел группу певцов, которые приезжали в город. Я подумал, что это самая прекрасная одежда в Индии. С моими длинными волосами, одетый в шаровары и курту, люди думали, что я девочка. Я всегда проходил мимо магазина отца, по пути домой и из дома.
Люди спрашивали моего отца: «Что это за девочка? Что за одежду она носит?» Конечно, мой отец обижался. Я не вижу ничего плохого в том, что кто-нибудь принимает мальчика за девочку. Но в этом обществе мужского шовинизма мой отец бегал за мной, говоря: «Слушай, перестань носить эти шаровары и курту. Эти одежды кажутся женскими. И более того, остриги волосы, иначе я сделаю это сам!»
Я сказал ему: «В тот момент, когда ты сделаешь это, ты пожалеешь».
Он сказал: «Что ты имеешь в виду?»
Я сказал: «Я сказал. Теперь ты можешь это обдумать и понять, что я имею в виду. Ты будешь раскаиваться».
Он очень разозлился. Это был единственный раз, когда я видел его таким злым. Он принес из магазина ножницы. Это был магазин одежды, и там всегда были ножницы, чтобы подрезать одежду. Тогда он обрезал мои волосы, говоря: «Теперь ты можешь ноши в парикмахерскую, чтобы он сделал это лучше, иначе ты будешь выглядеть как карикатура».
Я сказал: «Я пойду, но ты будешь раскаиваться».
Он сказал: «Опять? Что ты имеешь в виду?»
Я сказал: «Этот твой поступок. Обдумай его. Почему я должен тебе объяснять? Я никому ничего не должен объяснять. Ты отрезал мои волосы и будешь сожалеть».
Я пошел к парикмахеру, который употреблял опиум. Я выбрал его, потому что он был единственным человеком, который бы сделал все, что я его ни попрошу. Ни один парикмахер не будет ничего делать, пока не решит, что это правильно. Мне придется объяснить вам, что в Индии голову ребенка обривают, когда его отец умирает. Я пошел к этому человеку, которого любил. Его звали Паттху. Я сказал ему: «Паттху, ты способен хотя бы обрить меня?»
Он сказал: «Да, да, да», — трижды.
Я сказал: «Прекрасно. Это способ Будды — трижды. Так что, пожалуйста, сделай это». И он полностью обрил мою голову.
Когда я вернулся домой, мой отец посмотрел на меня и не мог поверить: я выглядел как буддийский монах. Между буддийским и индусским монахом есть разница. Индусский монах обривает голову, оставляя на макушке клочок волос, где расположена сахасрара, седьмая чакра. Это чтобы защищать и давать небольшую тень от жаркого солнца. Буддистский монах более смел, он сбривает все, бреет всю голову.
Мой отец сказал: «Что ты сделал? Ты знаешь, что это означает? Теперь будет еще больше проблем, чем раньше. Все будут спрашивать: «Почему этот ребенок совершенно обрит? Его отец умер?»
Я сказал: «Это теперь твоя забота. Я сказал, что ты будешь раскаиваться». И он раскаивался несколько месяцев. Люди спрашивали его: «Что случилось?»… потому что я не позволял, чтобы мои волосы росли.
Наттху всегда был рядом, а он был таким милым человеком. Когда бы я ни пришел и его кресло было пустым, я садился и говорил: «Наттху, пожалуйста, сделай это снова».
И когда вырастало немного волос, он сбривал их. Он говорил мне: «Я люблю брить головы. Глупцы приходят ко мне и говорят: «Подстриги меня так или так». Все это ерунда. Это лучший стиль: ни мне не приходится волноваться, ни тебе. Это очень просто и очень свято».
Я сказал: «Ты сказал свое слово. Это очень свято. Но ты понимаешь, что если мой отец узнает, что ты — тот человек, который все это делает, у тебя будут проблемы?»
Он сказал: «Не беспокойся. Все знают, что я употребляю опиум. Я могу сделать все, что угодно. Хорошо, что я вообще не отрезал твою голову». И он засмеялся.
Я сказал: «Это хорошо. В следующий раз, если я захочу, чтобы мне отрезали голову, я приду к тебе. Я знаю, что могу положиться на тебя».
Он сказал: «Да, мой мальчик, да, мой мальчик, да, мой мальчик».
Возможно, из-за опиума, ему приходилось повторять все по три раза. Возможно, только тогда он мог услышать, что говорил.
Но мой отец усвоил урок. Он сказал мне: «Я достаточно раскаялся. Я больше не буду так делать». И он никогда не делал. Он сдержал слово. Это было моим первым и последним наказанием. Мне даже не верится, потому что я причинял столько бед. Он терпеливо слушал все жалобы и никогда мне ничего не говорил. На самом деле, он старался быть моей лучшей защитой.
Однажды я спросил его: «Ты обещал не наказывать меня, но ты не обещал защищать меня. Нет необходимости защищать меня».
Он сказал: «Ты такой озорной, что если я не буду защищать тебя, не думаю, что ты выживешь. Кто-нибудь убьет тебя. Я должен защищать тебя. Более того, этот Пагал Баба всегда говорил мне «защищать этого ребенка». Я уважаю и люблю его. Если он говорит, что тебя надо защищать, то он прав. Тогда я могу поверить, что вся деревня не нрава, включая меня. Но я не могу подумать, что не прав Пагал Баба».
И я знаю, что Пагал Баба говорил всем, моим учителям, моим дядям: «Защищайте этого ребенка». Даже моей матери сказали защищать меня. Я прекрасно помню, что он не говорил этого единственному человеку - моей Нани. Это было такое явное исключение, что я спросил его: «Почему ты никогда не говоришь моей Нани защищать меня?»
