Кеннет Джонсон - Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века
На другой стороне четвёртого листа был нарисован прекрасный цветок, росший на вершине довольно высокой горы и немилосердно раскачиваемый Аквилоном. Его стебель был синего цвета, бутоны красные и белые, а листья сияли, подобно тончайшим золотым пластинам; вокруг цветка располагались Аквилоновы драконы и грифоны, устроившие там свои гнёзда и жилища. На пятом листе изображался розовый куст, цветущий посреди красивого сада; поднимаясь вверх, он обвивал полый ствол старого дуба. У его подножия бил фонтан; истекающая из него белоснежная вода, прежде чем устремиться в глубины земли, проходила сквозь руки огромного числа людей, которые изрыли весь сад в поисках этой самой воды, но не видели её, поскольку были слепы, за исключением тех немногих, кто обратил внимание на вес в руках.
На второй стороне пятого листа был изображён король с коротким и мощным мечом в руках, по приказу которого и в его присутствии солдаты умерщвляли множество грудных младенцев; матери их рыдали тут же, у ног неумолимых палачей. Кровь убитых детей другие солдаты собирали и помещали в большой сосуд, в который спустились светила небесные, солнце и луна, чтобы принять ванну. Поскольку эта сцена в большой мере отражает избиение невинных младенцев царём Иродом, а я узнал Искусство по большей части благодаря этой книге, я решил поместить иероглифические символы тайной науки именно на кладбище Невинных.
Вот всё, что содержалось на первых пяти листах. Я ни в коей мере не могу представить написанное на прекрасной и понятной латыни на остальных страницах книги, ибо Господь покарает меня, поскольку если представить себе, что все жители Земли имеют одну-единственную голову, поступок этот был бы сравним с попыткой отрубить её одним ударом. Итак, имея у себя эту чудесную книгу, и ночью и днём я только и делал, что изучал её, старательно постигая описанные в ней операции, но мне было неведомо, какую материю следует брать за исходную; из-за этого я часто предавался грусти и вздыхал, оставаясь наедине с собой. Моя жена, Пернелла, которую я любил как самого себя и с которой мы тогда только недавно поженились, была весьма удивлена моим поведением, утешала меня, как могла, искренне интересуясь, каким образом она могла бы избавить меня от этой напасти. Я не смог удержать язык за зубами и рассказал ей всё, а также показал книгу, увидев которую она в тот же миг полюбила её не меньше, чем я, и в дальнейшем находила огромное удовольствие в рассматривании гравюр, рисунков и инкрустаций, коими была украшена книга. К тому же мне служила большим утешением возможность поговорить с женой и обсудить, каким образом следует интерпретировать изображённые в книге символы.
В конце концов прямо в своём доме я изобразил как можно ближе к оригиналу все фигуры, нарисованные на четвёртом и пятом листах, и затем показывал копии многим книжным людям Парижа, но они понимали в них ни граном больше, чем я. Я объяснял им, что эти изображения были найдены в книге, посвящённой Камню философов, но большая часть моих гостей подшучивали надо мной и благословенным Камнем, пока мне не встретился некий мэтр Ансольм, имеющий диплом в области медицины и знающий эту науку весьма хорошо. Он выразил огромное желание увидёть мою книгу, и не было в мире ничего, чего бы он не был готов сделать ради этого, но я всегда твердил ему, что книги у меня нет, и только лишь на словах подробно описал ему изложенный в ней метод. Он сказал, что первая картина изображает всепожирающее время и, в соответствии с количеством заполненных страниц, шесть лет уходит на завершение Камня, после чего следует перевернуть часы и завершить нагревание. И когда я сказал ему, что это было изображено только с целью описания первичного агента (так было указано в книге), он ответил, что нагревание в течение шести лет, должно быть, является вторичным агентом. Он также подтвердил, что первичный агент был там изображён и что, конечно, это белая и тяжёлая вода, которая, несомненно, является, ртутью, каковую представленные на картине люди не смогли ни зафиксировать, ни отрезать ей ноги, то есть лишить летучести, и что только при помощи долгой варки в чистейшей крови младенцев можно заставить эту ртуть соединиться с золотом и серебром и превратиться вместе с ними сначала в растение, подобное изображённому в книге, а впоследствии, пройдя через разложение, в змей, которые, будучи высушенными и выжаренными на огне, могут быть редуцированы в порошок, а он и есть Камень.
Вышеизложенное послужило причиной тому, что в течение двадцати одного года, прошедшего с момента знакомства с Ансольмом, я провёл тысячи нагреваний (но никогда с кровью, поскольку это было бы преступно и отвратительно). К тому же я нашёл в книге, что философы называли кровью минеральный дух, присутствующий в металлах, в основном в Солнце, Луне и Меркурии, к соединению которых я всегда стремился; к тому же интерпретации Ансольма производили на меня впечатление скорее хитроумных, нежели правдивых. Так, не наблюдая в своей работе признаков описанных в книге этапов, я вынужден был каждый раз начинать всё заново. В конце концов, потеряв всякую надежду когда-либо понять истинное значение фигур, я поклялся Господу и святому Иакову Галисийскому, что отправлюсь на поиски иудея духовного звания, из тех, кто служит в синагогах Испании, который бы смог помочь мне в этом деле.
Итак, получив согласие Пернеллы и взяв с собой выдержки из книги, а также накидку и посох пилигрима, другими словами — в соответствии с тем, как я изобразил себя на упомянутой арке вместе с Иероглифическими фигурами, на кладбище Невинных, где я также изобразил по обе стороны стены процессию, порядок которой представляет все цвета Камня, от начала и до конца, и надпись на французском, гласящую:
Сия процессия радует Господа,
Если осуществляется с истинной верой.
Надпись эта представляет собой начало книги царя Геракла, которая называется книгой радуги и описывает цвета Камня. В ней говорится: «Operis procession multum Naturae placet, e. t. c.»[236] (надпись эту я поместил для мудрых книжников, которые уловят аллюзию). Итак, снарядившись описанным образом, я отправился в путь. Преодолев немалое расстояние, я достиг Монжуа, а затем и Сантьяго и, таким образом, с Божией помощью исполнил свой обет. На обратном пути, остановившись в Леоне, я встретился с неким купцом из Болоньи, который, в свою очередь, познакомил меня с врачом, евреем по национальности, но христианином по вере, остановившемся в упомянутом Леоне; он был весьма высококвалифицирован во многих сложных науках, и звали его мэтр Канчес. Как только я показал ему фигуры, которые были у меня с собой, он немедленно стал расспрашивать о судьбе книги, из которой они были скопированы, не скрывая своей радости и удивления. Я ответил ему на латыни, на языке, который был понятен нам обоим, что у меня есть самые хорошие новости касательно этой книги и я ищу человека, который мог бы расшифровать её тайные символы. Не медля ни минуты, он с большим воодушевлением и подъёмом стал разъяснять всё с самого начала. Итак, избегая чрезмерного многословия, скажу лишь, что он был весьма удовлетворён новостью, которую я сообщил ему о местонахождении манускрипта, а я в свою очередь с удовлетворением слушал его разъяснения (конечно же, он многое знал об этой книге, но лишь как о вещи, по его мнению, безвозвратно утерянной). Мы продолжили наше путешествие, направившись из Леона в Овьедо, а затем в Сансон, где пересели на морской транспорт, чтобы добраться до Франции.
Наш вояж был вполне счастливым, и к моменту возвращения во французское королевство мой спутник весьма достоверно интерпретировал большую часть моих фигур, где, как оказалось, даже в самых малых и незначительных вещах скрываются большие тайны (что я нашёл весьма замечательным); однако, когда мы достигли Орлеана, этот ученый человек тяжело заболел, его окончательно замучила рвота, преследовавшая мэтра ещё с того момента, когда он почувствовал признаки морской болезни во время нашего плавания; он опасался, что я оставлю его одного, причём опасения его были столь сильны, что он не мог более ни о чём думать. Хотя я всегда был рядом, он непрестанно просил меня не покидать его; в конце концов он умер на исходе седьмого дня болезни, что ввергло меня в несказанную печаль. Я похоронил его, как мог, в церкви Сен-Круа в Орлеане, где он покоится до сих пор. Да примет Господь его душу, ибо он умер добрым христианином. Конечно же, если смерть мне не помешает, я буду выплачивать этой церкви небольшую ренту, чтобы за упокой души мэтра Канчеса там служили ежедневную мессу.
Тот, кому хотелось бы увидёть моё возвращение и радость Пернеллы, может лицезреть нас обоих в городе Париже, над входом в церковь Сен-Жак-де-ла-Бушери, где мы изображены подле моего дома: я у ног святого Иакова Галисийского, воздающий ему хвалу, и Пернелла, воздевшая руки к святому Иоанну, которого она часто призывала. Итак, милостью Божией и при содействии Пречистой Пресвятой Девы, а также благословенных святых Иакова и Иоанна, я узнал всё, что я желал, то есть изначальные принципы Делания, но всё же не Первое приготовление, которое является одной из самых трудных вещей на свете. Но в конце концов я справился и с этим, после почти трёх лет проб и ошибок, в течение которых я только и делал, что учился и трудился, в точности, как вы видите это на вышеописанной арке (там, где я поместил меж двух её колонн изображение процессии, под святыми Иоанном и Иаковом), на которой я запечатлён молящимся Господу, с чётками в руках, внимательно читающим книгу, обдумывающим слова философов, а затем проделывающим различные операции, которые были измыслены мной на основании их слов. Наконец я нашёл то, что искал, я узнал это сразу же по сильному запаху. Имея нужное вещество, я успешно завершил магистерий, потому что, зная приготовление первичных агентов и следуя каждой букве моей книги, я не мог потерпеть неудачу, даже если бы захотел.
