Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине
Глава VII
Свойства Человека
Сии выше всякой цены принадлежности, и в которых находится единственное пособие для человека, содержатся в знании языков, то есть в той общей всему человеческому племени способности сообщать свои мысли; в способности, которую все народы действительно употребляли и старались приводить в совершенство, но с малою для себя пользою; потому что не обратили ее к истинной ее цели.
Мы видим явственно, что преимущества, соединенные с даром слова, суть существенные права человека; понеже посредством их имеет он сообщение с подобными себе и делает чувствительными для них все свои мысли и внутренние движения. И сие есть единственное средство, могущее удовольствовать его желания в сем деле; ибо все знаки, какие к заменению дара глаголания употреблены для лишенных оного от природы, или случайно, весьма несовершенно соответствуют сему намерению.
Обыкновенно у них заключается все в подтверждениях, или отрицаниях, которые суть следствие вопроса; а когда не вопрошают их, то не могут они сами собою мысль свою сделать нам внятною, разве, что все равно, когда самая вещь пред глазами их, то, осязанием, или другими указательными знаками дают нам разуметь, к чему хотят ее относить.
Которые из них приобрели большее искусство, тех разумеют только учителя их, или, кто знает условные их знания: но в таком случае, хотя и есть сие некоторый род разговора, однако нельзя сказать, чтоб то был истинный Язык, во-первых, потому, что он не есть общий всем людям; а во-вторых, потому, что весьма недостаточен в изражении; поелику лишен тех изящнейших преимуществ, которые находятся в произношении.
И так ни в сем искусстве и ни в каком из выдуманных Языков не находятся истинные принадлежности человека; потому что все в них есть условное и произвольное и непрестанно изменяется, и следственно не видно тут истинного свойства.
О единстве языков
Из сего объяснения можем уже представить себе, какое свойство должны иметь Языки; ибо я сказал, что они должны быть общи всем людям: но как можно быть им общими всем людям, когда не во всех них одинакие знаки; а сие собственно и значит, что надобно быть одному только Языку.
Не поставлю я в доказательство предложению моему сей жадности, с которою люди стараются выучивать многие Языки, и оказываемого нами некоего почтительного удивления в рассуждении тех, которые знают великое число оных, хотя сия жадность и сие удивление при всем том, что они лживы, суть знак нашего стремления ко всеобщности, или к Единице.
Не упомяну также и о том, как пристрастны некоторые Народы к собственному своему Языку и как каждый народ ревнив к своему наречию.
Еще менее стану говорить о уставленном между некоторыми Государями обычае писать на Языке мертвом, употребляемом ими обыкновенно во взаимных их торжественных сношениях, потому что сей обычай не токмо не всеобщий, но еще и происходит от столь тщетного побуждения, что в материи, предлагаемой мною, Не засуживает великого уважения.
И так в человеке самом надобно находить свидетельство и довод тому, что он сотворен иметь один Язык; а из того и можно будет узнать, по какому Заблуждению вздумано отрицать сию Истину и утверждать, что поелику Языки суть плоды навыка и взаимного согласия, то нельзя им не разнствовать между собою на подобие всех земных вещей; от чего и возомнили Примечатели, что можно быть вдруг многим Языкам равно истинным, хотя и разнствуют они друг от друга.
О языке умственном
Дабы несколкьо надежнее шествовать в сем поприще, потребую от них, чтоб рассмотрели, не сознают ли в себе двух родов Языков: одного чувственного указательного, посредством которого имеют сообщение с подобными себе; другого внутреннего, безмолвного, который однако предшествует внешнему и есть поистине мать оного.
Потом попрошу исследовать свойство сего внутреннего и скрытного Языка и увидеть, если он что иное, как не глас и изражение Начала, вне их сущего, которое начертывает в них мысль свою и которое делает сущным то, что в нем происходит.
По силе принятого нами понятия о сем Начале мы можем знать, что поелику все люди должны быть им управляемы, то во всех них надобно быть и единообразному направлению, одинакой цели и одинакому Закону, не взирая на необъятное многоразличие добрых мыслей, какие могут быть им чрез сие средство сообщаемы.
Поелику же сие направление должно быть единообразное, поелику сие скрытное изражение должно быть везде одинаково, то нет сомнений, что те люди, которые не допустили бы повредиться в себе следам сего внутреннего Языка, разумели бы его совершенно; ибо находили бы в нем везде единообразность с своими чувствованиями, видели бы в нем подобие изображение самых своих идей, узнали бы, что нет ни единой идеи, которая бы была чужда им, кроме тех, которые происходят от Начала зла; наконец удостоверились бы убедительнейшим образом, что Существо разумное, составляющее их, есть везде и всегда одинаково.
Отсюда познали бы они явственно, что истинный умственный Язык человека, будучи везде тот же, есть по существу своему един, что не может он никогда изменяться, и что нельзя быть им двум без того, чтоб один от другого не был опровержен и истреблен.
Когда же, как мы уже видели, Язык наружный и чувственный есть не иное что, как произведение Языка внутреннего и скрытного; если бы сей скрытный Язык всегда был сообразен Началу, долженствующему править им; если бы он был всегда один и тот же: то везде бы он производил одинакое изражение чувственное и наружное; следственно хотя ныне и принуждены мы употреблять органы вещественные, однако имели бы мы еще общий Язык, вразумительный всем людям.
О языке чувственном
Но когда же чувственные Языки начали разнствовать друг от друга? Когда приметили они разногласие в способе сообщения идей своих? Не тогда ли, как скрытное и внутренне изражение начало изменяться? Не тогда ли, как умственный разговор человека потемнел и престал быть творением чистой руки? Тогда человек, не имея более при себе света своего, Принял без разбору первую идею, какая встретилась умственному Существу его, и не почувствовал в том, что принял, ни разности, ни отношения с Началом истинным, от которого должен был все получать. Тогда наконец, как он стал предан самому себе, воля и воображение учинились единственным его прибежищем; и он последовал не столько по нужде, сколько по невежеству всем произведениям, какие от сих лживых путеводцев ему представляемы были.
Таким образом чувственное изражение совсем повредилось; потому что человек, не видя вещей в настоящем их естестве, дал им названия такие, которые происходили от него и которые, поелику несходны были с сими самыми вещами, не могли уже означать их, так как естественные их имена означали без всякого двоемыслия.
Ежели несколько людей последовали сей ложной дороге и столь неспособной к соблюдению единообразности; то всяк из них без сомнения давал тем же вещам разные названия; и сие повторяемо быв от многих и в продолжении времени проходя далее и далее, долженствует представить нам переменное и странное зрелище. Не усомнимся, что таким образом произошла разнота и разделение в Языках, и по силе вышесказанного мною, если бы и не имел я иных доказательств, довольно было бы и сего к удостоверению, что люди весьма удалились от их Начала. Ибо если бы все они следовали сему Началу, умственный Язык их был бы тот же, и следственно Языки их чувственные и внешние состояли бы из тех же знаков и тех же наречий.
Никто, уповаю, не будет спорить со мною в том, что я теперь сказал о природных и изразительных именах Существ; хотя в разных Языках, употребляемых на земле, не находим ни малой единообразности в именах, но мы должны верить, что надлежало бы им употребить такие имена, которыми бы означались вещи вообще и явственно: чего ради сии Языки, столь различные один от другого, не могут по справедливости приняты быть за истинные; да сверх того и каждый из них, как он ни ложен, Сам в себе представит нам явственный довод утверждаемого нами.
Слова, употребляемые в каждом Языке, хотя и произвольно приняты, не суть ли для тех, котроым известно условное их значение, верный знак Существ, ими означаемых? Не находим ли во всех нас природной склонности изображать вещи такими знаками, или словами, которые кажутся быть сходственнейшими с оными? И не чувствуем ли внутреннего удовольствия купно и удивления, когда предлагаются нам такие знаки, изображения и начертания, которые более приближают нас к Природе представляемых вещей и делают их внятнейшими для нас?
Что ж иное в сем случае мы делаем, как не повторяем шествие самой Истины, которая уставила между всеми своими произведениями общий Язык, и даровав каждому из них имя собственное связанное с его сущностию, учинила их неподверженными никакому двусмыслию. Не предохранила ли бы она сим средством и людей, которые, будучи обязаны восстановлять союз свой с ее твроениями, умели бы трудиться с успехом, чтоб познать истинные имена оных?
