Галина Манукян - Принцип Троицы
«О, Боже! — пронзила мысль. — Но ведь у меня нет артефактов!» Наваждение левитации не прекращалось. Дина решила подняться выше, и ее тело послушно вознеслось над поверхностью озера, не меняя горизонтального положения. «Ах, какая радость!» — засмеялась девушка, подлетая все выше. Теперь она повернулась лицом к воде, глядя на свое отражение. В восхищении бескрылая белая женщина-птица парила, играя положением в воздухе, невесомая, как мотылек, и только эхо близких склонов отвечало ее восторгу повторением колокольчикового смеха.
* * *Закутавшись в теплый плед, Дина наблюдала за танцем язычков огня в очаге, кружащихся над хворостом. И вдруг на пороге показалась Анна. Ученица радостно поднялась ей навстречу:
— Я думала, вы сегодня не придете…
— Здравствуй, девочка!
— Здравствуйте!
— Я вижу, уроки одиночества пошли тебе на пользу.
— Я так счастлива, — улыбалась Дина, — я столько открыла для себя! И столько всего вспомнилось! Я вспомнила маму… Представляете, я до пяти лет лечила руками! И забыла…
— И это тоже твой дар, — Анна подошла к девушке. Внимательные серые глаза посмотрели в упор:
— Ты преуспела даже больше, чем я ожидала. Теперь я должна спросить тебя, не изменились ли твои намерения?
— Нет, что вы?! — изумилась Дина.
— Тебя ждет трудное испытание. Выдержишь его — слава тебе! Не выдержишь — все придется начать сначала. Возможно, в новой жизни.
Девушка выпрямилась:
— Я готова. Я ничего не боюсь.
— Что ж, — склонила голову наставница, — выпей. И больше ни слова.
Дина взяла в руки протянутый сосуд и выпила густую, странную на вкус жидкость.
Анна поманила девушку за собой.
Окутанный покрывалом ночи кизиловый лес спал. Выйдя за его пределы, женщины пересекли поляну, на которую из-за частокола деревьев бывало смотрела Дина. Удивляясь, девушка следовала за темным силуэтом, пока они не остановились перед похожим на пирамиду мегалитом. Круглый вход в него освещала полная луна. Из широких складок наставница извлекла маленькую склянку и протянула Дине. Вязкая горечь сцепила зубы. Анна сказала: «Иди».
Чтобы попасть в недра дольмена, нужно было согнуться пополам. Девушка решительно сделала шаг в непроглядную пасть лаза. Он сужался, и ученице пришлось пробираться ползком, пока она не очутилась в крохотной комнатке, освещенной лишь струящимся извне лунным светом. Ощупав стены, Дина села на колени. Послышался скрежет камня, и свет исчез.
Дине захотелось вернуться обратно, но внезапная боль пронзила так, что девушка согнулась и упала на каменный пол. Подняться не удалось — приступ повторился, и девушка смогла лишь подтянуть ноги к животу. Дина замерла. Боль то просыпалась, острыми когтями царапая изнутри, то падала камнем в самое основание тела, перебивая дыхание. На несколько мгновений все стихало, но потом что-то внезапно раздувало, разворачивало внутренности, суставы, позвоночник, и живот натягивался, как тугой барабан, готовый лопнуть. Мука повторялась снова и снова, бесконечно долго в тесном каменном склепе, где едва хватало воздуха, чтобы дышать. «Я умираю, умираю…», — думала девушка, чувствуя, что не в силах бороться с неведомой силой, раздирающей ее, режущей наживую.
Она открыла глаза, пытаясь вспомнить, где выход, но кромешная тьма поглощала все вокруг, и если бы не холодная твердь камня под спиной, ей бы казалось, что она висит посреди небытия, извивающаяся от боли живая точка.
Беспросветная вечность молчала — никому не было дела до стонов, переходящих в крики невыносимого страдания, набивающих уши звуком и гаснущих мгновенно. Потеряв счет времени, оторванная от реальности девушка лежала ничком, уже не понимая, открыты ее глаза или закрыты, дышит она или нет, умерла она или жива. Боль ушла или стала привычной. Ушло ощущение тела. Она пропиталась мраком.
Спустя бесконечность в черноте вдруг появились пятна мягкого мерцающего света. Спокойный, нежный, он рождался из темноты и поглощал ее. Свет постепенно распространялся вокруг Дины, а затем начал вливаться в нее, проникая в глаза, нос, уши, поры, пока женское тело не наполнилось им и не стало само светом. Сознание плавало, погружаясь и всплывая крошечным пузырьком в безбрежном пространстве, не имеющем ни начала, ни конца. Когда она отделилась вновь от океана света, послышались звуки. Всполохи света обратились в образы, говорящие с ней, любящие, родные, непередаваемые. Все было ясность, знание, любовь. А потом — волшебный полет сквозь время и пространство, в котором чередовались условности и события. И снова покой.
Она купалась, как дитя в лоне матери, в ласкающем счастье, но вдруг посмотрела вниз и увидела свое тело, крестом распятое на камнях. Под голубой дымкой оно светилось, будто расцвеченное новогодними огоньками, пробивающимися откуда-то из глубины. Поток силы втянул ее в сверкающую воронку, ведущую к сердцу, и она снова ощутила, как открываются веки, как шевелятся пальцы, почувствовала холод камня.
Глаза различили лучи, льющиеся в узкое отверстие в стене. Осторожно Дина пробралась к выходу. Свет восходящего солнца ослепил ее.
У выхода из пирамиды ожидала Анна в белых одеяниях. Увидев Дину, она поклонилась, а потом вознесла руки к небу и торжественно сказала: «Konx Om Pax! Радуйся, Свет Новый, Радуйся! С новым рождением тебя!»
Анна накинула на плечи девушки теплую накидку и обняла по-матерински: «Теперь ты готова для священного брака!».
Дина чувствовала себя слабой, как новорожденный младенец. Простирающийся внизу мир яркий, как на ладони, закружился, ноги подкосились. Анна подхватила ее на руки: «Все хорошо, моя девочка, все хорошо!». Почти мгновенно, Дина и не смогла понять, как, они снова оказались в привычном месте — у озера. Анна опустила ученицу на шерстяной плед.
Дина медленно села, осматриваясь. Вокруг в утреннем празднике радовалась природа: солнце перебирало лучами по водной глади, птички заливались на все лады, перепрыгивая с ветки на ветку. Взирали сверху торжественные, укрытые снегом горы. Нежный ветерок играл с травами, над которыми кружили разноцветные бабочки. Важные жуки катили перед собой крошечные шарики, муравьи торопились по делам, жужжали пчелы над ароматными цветами.
Девушка удивительным образом видела каждое существо, каждую травинку в отдельности и всю картину целиком, чувствовала, слышала так, как если бы все это было внутри нее, одновременно оставаясь мельчайшей песчинкой, клеточкой этого громадного, трепещущего, живого организма — планеты Земля.
Подошла наставница и поднесла Дине кружку теплого молока:
— Выпей. Тебе надо набираться сил.
Ученица взяла тяжелую кружку. Анна подсела к ней:
— Как чувствуешь себя, девочка?
— Этого не передать, — вскинула голову Дина, — теперь я понимаю, почему об этом можно только притчами… Слов не хватает…
— Прости за боль, — сказала Анна, — но без боли не бывает рождения.
Дина помолчала немного и сказала:
— Сначала я испугалась, я решила, что вы меня предали, что вот-вот умру. Это была одна большая БОЛЬ. Непередаваемая. До этого мне казалось, что ко всему готова, но нет, совсем нет. Я испугалась смерти. А потом обвал… — все, что знала, чувствовала… Все не так. Я исчезла полностью. И вдруг стало как-то светло, мягко… и даже чуточку смешно. Это любовь в чистом виде…, только совсем не та, о какой мы привыкли говорить… Да. И не расскажешь… Она ударила, как ураган, и сорвала остатки меня, моей личности. МЕНЯ просто не стало… То, что было мной, растворилось. Ведь это просто тонкая плёнка, отделяющая ничего от ничего… налет привычек…
Дина вздохнула и, улыбаясь, добавила:
— Наверное, она вернётся, моя личность, потому что без нее в нашем мире жить не получится… Но я уверена — то, что было там и есть сейчас, тоже никуда не исчезнет. Может, станет потише…
— Может быть.
Глава XXIII. Нет худа без… чуда
Миллер крался, как вор, мечтая скорее вырваться из лап провинциального города, для которого стал преступником. Он и, правда, им был. Защищающимся, но преступником. А как, как он должен был поступить? Позволить размазать себя по асфальту? Или все-таки нет? А может быть он — только одно из маленьких «неразумных» звеньев в цепной реакции под названием «национализм». Кому как будет угодно. Скользя вдоль побеленных стен к своей машине, Виктор не переставал думать о том, кто и когда первым запустил эту цепочку, в которой он — еще одно слепое орудие, давшее силу для развития реакции. На кого еще нападет Мурад, когда поправится, или его братья в «праведной» мести? На него? Или на незнакомого русого паренька, не вовремя вышедшего из дома за хлебом? Кого потом в далеких московских джунглях будут гнать русские бритоголовые парни с битами в руках? И чем закончится эта цепь: пойдет ли она по кругу, задевая все новые звенья, или разразится взрывом в каком-нибудь аэропорту?
