Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
Я сказал: «Послушай, это мое образование или твое вложение? Ты думаешь о том, как бы сделать из меня инженера или врача. Естественно, я буду больше зарабатывать, но я планирую никогда не зарабатывать денег, но продолжать учиться и никогда не начинать зарабатывать». Потом я сказал ему: «Я собираюсь остаться бродягой».
Он сказал: «Что! Бродягой?»
Я сказал: «Другими словами - саньясином».
Он был потрясен. «Саньясином! Тогда почему ты хочешь пойти в университет?»
Я сказал: «Я ненавижу утих профессоров, но естественно, сначала я должен узнать их профессию, так, чтобы всю свою жизнь я смог осуждать их».
Он сказал: «Это странно, идти в университет только для того, чтобы осуждать его. Мне приходится занимать для тебя деньги, закладывать для тебя дом, рисковать ради тебя своим делом а ты собираешься осуждать этих профессоров? Почему ты не можешь осуждать их, не идя в университет?»
Я ушел из дома, оставив отцу записку, в которой говорилось: «Я могу понять твои чувства, и я могу понять твою бережливость. Мы принадлежим разным мирам, и моста не существует, по крайней мере, сейчас. Я не вижу, что ты можешь понимать меня или что я могу понимать тебя, и в этом нет необходимости. Спасибо за то, что хочешь помочь мне, но это было вложением денег, а я не хочу становиться твоим партнером. Я ухожу, не увидевшись с тобой. Возможно, я встречусь с тобой только тогда, когда улажу дело с деньгами». Поэтому я пошел работать журналистом.
Это было самое худшее, что можно было придумать, и, да, я был вынужден заниматься этим, потому что не было другой доступной работы. А журнализм в Индии - это третья степень третьеразрядности. Он не только третьеразрядный, он самый худший в мире. Я занимался этим, но не йог делать это очень хорошо. Я ничего не могу сделать очень хорошо, и это не жалоба на себя, просто принятие того, что я ничего не могу сделать, что же говорить о том, чтобы сделать это очень хорошо.
А работа быстро закончилась, потому что я крепко спал, положив ноги на стол, так же, как я сижу сейчас, когда владелец, главный редактор вошел. Он увидел меня, потряс меня, я открыл глаза, посмотрел на него и сказал: «Это не по-джентельменски. Я крепко спал, а вы разбудили меня. Я бы хотел, чтобы этот сон продолжался. Я готов заплатить, если вы мне расскажете, как его продолжить».
Он сказал: «Меня что, волнует ваш сон? Он меня не касается. Но это мое время, и вам за это платят. У меня есть все права будить вас».
Я сказал: «Хороню, тогда у меня есть все права на то, чтобы уйти». И я ушел. Не то, чтобы он был неправ, но это было не мое место. Я пошел не туда. Журналисты — худшие люди, и я знаю их: я прожил с ними три года. Это был ад.
О чем я говорил? Я просто пытаюсь проверить вас.
«Вы говорили о том, как вам пришлось быть журналистом из-за того, что у вашего отца не было денег, чтобы обеспечивать вас».
А перед этим?
«Когда вы действительно подлинный артист, вас захватывает».
Правильно.
«Не журналист».
Продолжай делать точные записи. Ты стал хорошим писателем.
Мой отец всегда был поражен, когда приходил Пагал Баба и прикасался к моим ногам. Он сам прикасался к ногам Пагал Бабы. Это было действительно весело. И, чтобы совершить круг, я сам прикасался к ногам моего отца. Нагал Баба начинал смеяться так громко, что все замолкали, как будто происходило что-то великое - и мой отец выглядел смущенным.
Пагал снова и снова пытался убедить меня, что мое будущее — это стать музыкантом. Я говорил: «Нет», а когда я говорю «нет», я имею в виду «нет».
С самого моего детства мое «нет» было очень ясным, и я редко говорил «да». Это слово «да» настолько ценно, оно почти святое, так что его надо употреблять только в присутствии божественного, любовь ли это или красота, или как сейчас… оранжевый цветок на гульмохаре, такой большой, как будто все дерево в огне Когда что-то напоминает вам о снятом, тогда вы можете употребить слово «да» — оно полно молитвы. «Лет» просто означает, что я отрезаю себя от предложенного действия. А я был тем, кто говорил «нет»; очень сложно было получить от меня «да».
Видя Пагал Бабу, человека, который был известен как просветленный, я осознал, что он был уникальным даже в те дни. Я ничего не знал о том, что такое просветление. Я был именно в таком же положении как и сейчас, совершенно ничего не зная. По его присутствие излучало свет. Вы могли распознать его среди тысяч.
Он был первым человеком, который взял меня на Кумбха Мелу. Она проходит в Праяге каждые двенадцать лет, и это самое большое собрание во всем мире. Побыть па Кумбха Меле для индуиста - это осуществление мечты всей его жизни. Индус думает, что если вы не были на Кумбха Меле хотя бы один раз, вы упустили всю свою жизнь. Вот, что думает индус. Самое меньшее количество людей, которое там собирается — это десять миллионов человек, а наибольшее — тридцать миллионов.
То же самое у мусульман. Пока вы не станете хаджи, пока вы не совершите хадж в Мекку, вы упустили. Во всем мире это самая драгоценная мечта каждого мусульманина; человек должен хотя бы один раз сходить в Мекку. Индус должен сходить в Праяг. Па поверхности религии могут отличаться, но если вы немного потрете, то обнаружите один и тот же хлам; индус, мусульманин, христианин это не имеет значения.
Но у Кумбха Мелы уникальный характер. Само собрание тридцати миллионов людей — это редкость. Туда приходят все индусские монахи, а их не мало. Их число равно пятистам тысячам, и это очень колоритные люди. Вы не можете даже представить столько уникальных сект. Вы не можете поверить, что такие люди существуют, и все они собрались здесь.
Пагал Баба взял меня на первую в моей жизни Кумбху Мелу. Я был там еще раз, но тот опыт с Пагал Бабой был безмерно поучительным, потому что он привел меня ко всем великим, и так называемым великим святым, и перед ними, перед лицами тысяч собравшихся людей он спрашивал: «Этот человек настоящий святой?»
Я говорил: «Нет».
Но Пагал Баба был таким же упрямым, как я, он не терял надежды. Он продолжал, подводя меня к всевозможным святым, пока об одном человеке я не сказал: «Да».
Пагал Баба засмеялся и сказал: «Я знал, что ты узнаешь подлинного. А этот человек». — он показал на того, о котором я сказал «да», -«он реализован, но никому не известен».
Человек просто сидел под деревом, без учеников. Возможно, он был самым одиноким человеком в огромной тридцатимиллионной толпе. Баба сначала прикоснулся к моим ногам, потом к его.
Человек сказал: «Но где ты нашел этого ребенка? Я никогда не думал, что ребенок сможет признать меня. Я так хорошо скрывался. Ты можешь узнать меня, это хорошо, но как он смог сделать это?»
Баба сказал: «Это загадка. Поэтому я прикасаюсь к его ногам. И ты прикоснись к его ногам сейчас». А кто мог не повиноваться этому девяностолетнему старику? Он был таким волшебником. Человек немедленно прикоснулся к моим ногам.
Вот так Пагал Баба представлял меня всевозможным людям. На этом круге я в основном говорю о музыкантах, потому что они были его любовью. Он хотел, чтобы я стал музыкантом, но я не мог исполнить его желание, потому что для меня музыка, по большому счету, может быть только развлечением. Я сказал ему в точности эти слова, говоря: «Пагал Баба, музыка — это низшая форма медитации. Меня она не интересует».
Он сказал: «Я знаю, что это так. Я хотел услышать об этом от тебя. Но музыка это хороший шаг вверх, нет необходимости цепляться за нее, или оставаться с ней. Шаг — это всегда шаг к чему-то еще».
Так я использовал музыку во всех своих медитациях, как шаг к чему-то — тому, что действительно является музыкой к беззвучию. На-нак говорит: «Ек омкар сат нам: есть только одно имя Бога или истины, и это беззвучный звук аум». Возможно, медитация произошла из музыки или, возможно, музыка это мать медитации. Но музыка сама по себе -это не медитация, она может только указывать или быть намеком…
Старинный пруд,
в него прыгает лягушка,
беззвучный звук…
Эти слова были много раз переведены. Вот одно из них: «беззвучный звук». «Всплеск» даже лучше. Но индусское слово имеет даже большее значение. Когда лягушка прыгает в пруд, слышится звук -вы можете назвать это всплеском, но на хинди слово это так, как оно звучит: чпак. Будьте лягушкой, прыгните в пруд, и вы узнаете, что такое чпак.
Ек омкар сат нам, настоящее имя истины — это беззвучный звук. Чтобы написать это на санскрите, был создан символ, которого нет в алфавите, это аум. Это не часть санскритского алфавита. Аум — это просто звук, очень значительный звук. Он состоит из а-у-м, а эти три основные ноты. Вся музыка зависит от этих трех нот. Если они становятся одним, то наступает тишина. Если они разделяются то появляется звук. Если они сходятся, тогда наступает молчание. Аум — это молчание.
Вы видели в каждом индуистском храме колокол, но вы не видели в самом деле прекрасного. Для этого вам нужно пойти в тибетскую часть музея. Тибетский колокол — самый прекрасный. Это странный колокол, как чашка, сделанная из многих металлов и у него деревянная ручка. Вы берете его за ручку и начинаете крутить ею внутри чашки. Это делается определенное число раз, например, семнадцать, затем вы ударяете в особом месте, которое отмечено. Это начало и конец.
