Эдуард Шюре - Пророки Возрождения
Тогда ко мне пришло другое воспоминание. Столетием раньше здесь проходил Шатобриан со своей уже почти умирающей подругой мадам де Бомон. Когда их коляска остановилась на мосту, знаменитый писатель предложил хрупкой больной дойти до каскада и спуститься в грот Нептуна. Она сделала усилие, чтобы подняться, но, чувствуя себя слишком слабой, чтобы идти, откинулась на спинку сиденья и сказала: «Пусть несутся потоки!»
О, какая печальная мысль скрыта в этом восклицании женщины о непрекращающемся счастье в беге времени, истинный крик души, которая искала мира в другом сердце, но не обрела ни земного, ни небесного отечества. А обрел ли сам Шатобриан от этого пейзажа и от этого эпизода более живую веру, более утешительную твердость? Вот что он позже сказал об этом: «Потоки, которые вы ощущаете в этой глубокой ночи, исчезнете ли вы быстрее, чем дни человеческие, или вы можете нам сказать, чтоў есть человек, вы, которые видели столько ушедших поколений?»
Так через две тысячи лет христианства человек знал не больше, чем прежде, о судьбе души и о ее посмертном бытии. Напротив, скорее можно сказать, что он отступил из полумрака сомнения во тьму отрицания. И все же были храмы, пророки, ясновидящие и сивиллы. Что сказали бы они сегодня?
Таковы были мои мысли в конце дня, проведенного на вилле д’Эсте. На следующий день, прощаясь с Римом, с его фонтанами и с Италией, я не переставал думать о словах нежной и несчастной возлюбленной своему знаменитому другу, когда она умирала и покидала этот мир. И по сей день, когда я воскрешаю в памяти Тиволи, мне кажется, что над монотонным шумом воды, в гармоничной пропасти витают роковые слова мадам де Бомон, относящиеся ко всем человеческим делам: «Пусть несутся потоки!»II. Ночь в храме Сивиллы
Через Смерть и Возрождение к божественному дню!
Шелли
Много времени спустя я видел такой сон. Снова я оказался один в храме Сивиллы. Как и тогда, меня окружали темные массы, а поток вечно шумел в бездне своим торжественным голосом. Но над землей сверкали величественные иероглифы небосвода.
Тогда я увидел, как из бездонных глубин приближается растущая звезда. То была пятиконечная звезда, позади которой был сияющий хвост, как у кометы. Ее раскаленное ядро пылало и жгло, испуская пять золотых лучей в бесконечность пространства. Как будто то были пять горящих взглядов, способных пронзить все бездны и проникнуть во все тайны.
Была ли то Звезда волхвов, Звезда небесных воплощений, Звезда божественных возрождений?
Не знаю. Но внезапно звезда остановилась. Она сияла, как солнце. Ее пять лучей собрались и сконцентрировались на храме Сивиллы.
Я обернулся. Храм стал прозрачным, словно алебастровая лампа. Колонны полукруглого перистиля блестели. Святилище открылось, и я увидел группу удивительной красоты. Вокруг алтаря, откуда поднималось светлое и прямое пламя, явились в одушевленных и значительных позах три пары, похожие на жрецов и жриц этого святого места нового культа.
Позади алтаря и возвышаясь над двумя остальными парами, стояла в своем «огненном платье» божественная Беатриче, а возле нее, немного ниже, находился ее бессмертный певец. С поднятой головой она смотрела на Звезду волхвов со страстным жаром. Ее поэт созерцал отблеск звезды в глазах своей Возлюбленной, и оба как бы соединялись в своем поклонении, чтобы испить из нее больше света.
Лестница виллы д’Эсте
Справа на ступени алтаря сидел, благородный, как паж, и прекрасный, как возлюбленный в первом порыве страсти, божественный Санти. Возле него я увидел стоящую римскую даму, одетую, как весталка, покрывалом, позволявшим видеть ее восхитительные очертания. То была его Неизвестная. Она также смотрела на Звезду в глубоком удивлении. Рафаэль, державший даму за руку, казалось, молил ее присесть рядом с ним. Но она отвечала ему своей позой: «О, дай мне еще посмотреть на Звезду!»
С другой стороны алтаря, на той же ступени лестницы, я увидел третью пару, расположенную симметрично второй. То были Льето и его Джеромина. Но, в противоположность той паре, мужчина стоял, а женщина сидела. Корреджо находился в той же задумчивой позе, что и на автопортрете при входе в Пармский собор. Одетый в длинную накидку, похожую одновременно на рабочую одежду художника и на плащ Посвященного, он был погружен в глубокое размышление. Его ладони были молитвенно сложены, но в то же время он как бы прикрывал маленький огонек, мерцавший меж ними. Этот свет напоминал по форме пятиконечную звезду и отбрасывал слабый отблеск по углам храма. Его жена, сидевшая подле, была как две капли воды похожа на Мадонну делла Скала , написанную художником. Жестом, исполненным невыразимой нежности, она с любовью держит руки возле щеки прекрасного ребенка, чьи улыбающиеся глаза несут отблеск двух звезд.
Я растворился в созерцании этого зрелища и пытался догадаться о смысле его, когда был выведен из своего экстаза мрачными бликами. Они явились извне и заполняли внутренние помещения маленького святилища, напоминая пятна крови. Я вышел из храма Весты и, остановившись под его перистилем, огляделся.
Здесь иное зрелище открылось моим очам.
Красные вспышки поднимались из бездны Анио, оттуда исходили также глухие раскаты и странные шумы. Они были похожи на те раскаты грома, которые предшествуют извержению вулкана. Насмешки, проклятия, угрозы смешивались со звуками дикой радости и криками ужаса. Быть может, это ад, ревнивый к тем небесным радостям, что принесла на землю новая звезда, сокрушил свои барьеры? Не поднялся ли подземный огонь из его огненных озер по извилистым дорогам земной коры, до трещины водопада? Быть может, то демоны из бездны справляли свою оргию там, внизу, в гроте Нептуна и в пещере сирен ?
И вот на краю этой бездны, на террасе древнего храма Сивиллы, я увидел четвертую пару. Я сразу узнал их, ибо они были мне не менее знакомы, нежели три другие. То были Микеланджело и Виттория Колонна. В их живой беседе эти две стоящие фигуры были забрызганы красными отблесками, исходившими из бездны. Несмотря на свой черный камзол и скорбь на лице, знатный флорентинец, со своим вулканическим лицом, вооруженный резцом и молотом, больше не был похож на беспокойное дитя титанов или на смущенного пророка Иеговы. Одетая в белое, подобно античной Музе, с обнаженным плечом, развевающимися волосами и увенчанная лаврами, Виттория больше не была строгой матроной, как в дни своей зрелости. Она вновь обрела свет и утонченность своей юности, свой орлиный профиль, свой огненный взгляд. Песнь сирен и резкие крики доносились из бездны, и несчастный влюбленный, раздраженный и испуганный этими призывами, казалось, без слов говорил своей Музе: «Отдай мне свою любовь, и я смогу укротить этих чудовищ!» Но она, как никогда прекрасная и возвышенная, указала ему на сияющую звезду и сказала: «Поднимись туда, там ты меня найдешь!» Он сделал резкое движение, чтобы обнять ее, но внезапно прекрасная Муза, с телом живым и трепещущим, исчезла в свете. И удрученная душа великого человека рассеялась, как дым.
Это зрелище охватило меня тревогой, словно моя собственная душа растворилась во мраке. Но у меня не было времени сожалеть об этих великих тенях. Ибо едва я поднял вновь взгляд в глубину небес, в том углу террасы, где они мне явились, я увидел на их месте последнюю пару. То были Леонардо и его Мона Лиза. При виде их я ощутил внезапную радость, столь острую, что она походила на скорбь. Я обнаружил этих таинственных и великих влюбленных в час расставания, и моим желанием, во сто крат увеличенным первым утолением, было проникнуть в сокровеннейшие глубины их мыслей и чувств.
Великий маг Науки и Искусства находился на краю бездны, во всей красе вновь обретенной юности, в зените своей львиной силы. Его рука держала раскрытый циркуль, который он приставил к изображению земного шара, лежащему на земле справа от него. Но его поднятую голову притягивала сияющая звезда, которая приблизилась и сияла перед нами во всю свою силу. Раскаленный свет кипел в ее центре с такой интенсивностью, что охватывал языками пламени пять ее золотых лучей. Мои глаза не могли вынести ее ослепительного света, но Леонардо смотрел на звезду Волхвов, как орел взирает на солнце. Слева он него находилась возлюбленная им великая Чародейка, она стояла возле художника со склоненной к плечу головой, со скрещенными руками. Она также смотрела на сияющую звезду. Вдруг Леонардо направил на звезду свой циркуль, как бы желая ее измерить. Тогда Лиза обхватила руками плечо художника, чтобы обнять его крепче. Я подумал про себя: «Они на вершине счастья… Я проникну в глубины их тайны…»
Вилла д’Эсте. Диана Эфесская
Но, как бы по магнетическому ощущению, женщина догадалась о моем присутствии и моих нескромных мыслях, она резко оттолкнула художника и повернулась ко мне с жестом гнева и оскорбленного достоинства. В мгновение ока Звезда и Леонардо исчезли. Вновь вокруг меня воцарилась глубокая ночь и в бликах светотени я оказался лицом к лицу с Моной Лизой, такой, как ее написал мастер. Она посмотрела на меня со своей загадочной улыбкой. Я остался смущенным и немым, трепеща от страха. Но ее ирония уступила место жалости.
– Не бойся ничего, – сказала она мне, – я не сержусь на тебя за твою дерзость. Многие мужчины любили меня в течение моей жизни, но еще большее число поклонялись мне после моей смерти, на знаменитом полотне, которое выражает лишь часть моего существа. Они любили и восхищались моим телом; лишь ты один догадался о моей душе и верил в мою любовь к Леонардо. За это я тебе прощаю… все!
