Генрих Дюмулен - История Дзен - Буддизма
Несмотря на путаницу в деталях, основная линия исторического развития дзэн-буддизма прослеживается без труда. Знаменитые буддисты, имена которых составляют внушительный список патриархов, оставили свой отпечаток на характере учения. Более того, практически все религиозные течения Восточной Азии, особенно даосизм, так или иначе перекликались с дзэн и, безусловно, также повлияли на его становление и развитие. Взаимосвязь даосизма и дзэн очевидна и проявляется в схожести подходов и концептуального осмысления мироздания.
Историческое исследование постоянно заходит в тупик, но при этом выясняются детали, которые позволяют демифологизировать саму историю. Иными словами, мифы и легенды уступают место историческим фактам. Мистицизм дзэн не так уж нов, как может показаться на первый взгляд. При этом подавление личностного аспекта в пантеистическом дзэн пробудило к жизни и новые творческие силы, взаимодействующие в едином потоке неизменного космического цикла природы.
Настало время переосмыслить метафизические аспекты дзэн в историческом контексте. Вновь и вновь Суд-зуки отрицает наличие в учении метафизической основы. Так, он пишет в своем «Введении в буддизм» следующее:
«Можно назвать христианство монотеистическим, а Веданту — пантеистической. Однако такой подход неприменим к дзэн. Дзэн не является ни монотеистическим, ни пантеистическим. По отношению к этому течению подобные определения неуместны. Следовательно, в дзэн отсутствует возможность умозрительного осмысления конкретного объекта. Дзэн — это проплывающее в небе облако. Ничто не способно его удержать или остановить ‹…›. Дзэн делает ум свободным и непредвзятым; даже идея о единстве и всеобщности является препятствием и своего рода ловушкой для свободы духа».
Представляя эмпирическую сторону мистицизма, дзэн не является носителем философской или религиозной доктрины. Однако в предисловии к первой немецкой публикации о дзэн-буддизме Рудольф Отто указывает на его метафизические корни: «Ни одно мистическое учение не витает в облаках. Напротив, все мистики имеют прочный идеологический фундамент, который сами же и отрицают, но который определяет конкретную форму проявления того или иного мистического содержания». Мистицизм дзэн коренится в пантеистической и космо-теистической метафизике сутр Махаяны, тезисы которой были взяты за основу китайскими и японскими наставниками.
В собственных трудах Судзуки содержится немало материалов, опровергающих его утверждение об отсутствии у дзэн метафизической основы, ибо этот историк постоянно подчеркивает тесную связь дзэн с сутрами «Праджняпарамиты» и философией шуньяты. Фактически «сатори» обозначает не что иное, как «праджняпара-миту», то есть высшую безличную мудрость. Судзуки цитирует китайский текст, авторство которого приписывается Бодхидхарме, где сказано: «Если ты желаешь найти Будду, то должен заглянуть в глубину своей собственной Природы, ибо эта Природа и есть Будда ‹…›. Эта природа есть Сознание, Сознание есть Будда, Будда есть Путь, а Путь есть дзэн». Далее читаем, как дзэнский наставник со смертного одра обращается к своим ученикам: «Дхармакая извечно остается безоблачной, хотя и указывает на время прихода и ухода; все древние мудрецы были порождением одного источника, и все души мира возвращаются к Единственному». Опыт дзэн, который на философском языке обозначается как «обретенное просветление», допускает наличие «врожденного просветления», которое есть не что иное, как природа Будды, присущая всем живым существам, или космическое тело Будды, вспышкой озаряющее сознание.
Другим признаком оформления дзэн в историческом контексте стала его несомненная принадлежность к буддийскому учению. Дзэн был порожден буддизмом и остался в рамках этой религии. Великие дзэнские наставники были высокодуховными людьми, обязанными своими лучшими качествами именно буддизму. Духовный аспект буддийской доктрины, восходящей к Абсолюту, затронул мистические струны в их сердцах и породил стремление к постижению Высшей Истины (парамартха) (санскр. — абсолютное существование) посредством интуитивного прозрения и к достижению просветления в единении с Буддой.
Последователи дзэн считают его наиболее чистой и аутентичной дхармой, то есть высшей формой буддизма. Однако, причисляя себя к семейству буддийских школ, дзэнские адепты считают свою школу единственно возможным средством спасения. При этом они не отрицают культ, писание и традицию. Отто очень точно подметил, что дзэн можно понять лишь только после того, как мы изучим и поймем все священные писания, «которые «должны сгореть», чтобы стать знанием». В историческом контексте дзэн следует рассматривать как одну из многочисленных ветвей буддийского древа.
Многочисленные проявления дзэн в искусстве и культуре ни в коей мере нельзя считать «побочным продуктом», ибо они являются порождением самой сущности учения. В предметах дзэнского искусства четко прослеживаются натуралистические тенденции, а само восприятие жизни формируется за счет постижения космического единства. Человек обретает гармонию с вселенной, гармонию, которая выражается намеками и символами. Эта гармония наиболее полно проявляется в тишине, преисполненной смысла. Культурные достижения дзэн не ограничились узкой областью применения, но проникли во все сферы жизни. И все же краеугольным камнем дзэн является опыт просветления, так называемое сатори, от правильного отношения к которому зависит понимание учения в целом.
Психологическое исследование дзэн предполагает скрупулезное и всестороннее изучение фактического материала. В этом историческом обзоре я уже упоминал и рассматривал случаи достижения просветления. При анализе психологической составляющей дзэн особое значение приобретает мистицизм Хакуина. Ниже приводится еще один пример достижения сатори, в котором упоминаются различные аспекты этого состояния. Этот текст принадлежит Имаките Кёсэну, одному из самых известных наставников эпохи Мэйдзи:
«Однажды ночью во время дзадзэн неожиданно порвалась связь между тем, что было, и тем, что будет. Я проник в блаженное царство исключительного великолепия. Я почувствовал, что ступил на землю Великой Смерти, перестал осознавать существенность всех вещей и собственного «Я». Я лишь ощущал, что душа в моем теле расширилась до пределов десяти тысяч миров, и узрел бесконечное великолепие света. То, что я видел и слышал, отличалось от обыденной жизни. В стремлении постичь высшую истину и чудесный смысл вселенной мое «Я» очистилось, и вещи предстали в новом свете. В своем ликовании я не замечал, что мои руки жестикулируют, а ноги двигаются в танце».
Возможно, это описание стало подражанием Хакуину. Экстатическое состояние выхода «за пределы собственного эго» воспринимается как «высшее наслаждение». Течение сознательного восприятия прерывается, а активность органов чувств сводится к нулю. Китайский наставник Гао-фэнь (1238–1285), который в процессе мучительных упражнений сумел разгадать коан «пустоты» (кит. - у; яп. - му) Чао-чоу, также узрел великолепие и чистоту:
«Я почувствовал, как безграничное пространство рассыпалось на куски и великая земля превратилась в ничто. Я забыл о себе, я забыл о мире; это было подобно тому, как одно зеркало отражает другое. С отчетливой ясностью в моем сознании предстали ответы на несколько коанов. Более я не заблуждался относительно чудотворной силы Праджни [Трансцендентальной Мудрости]».
Дэ-и с горы Мэнь также испытал психическое состояние, когда его сознание стало зеркально чистым. Подобно тому как луна обретает свою форму, пока ее лучи падают на неподвижные воды потока, плавно растекаясь по его поверхности, так и умиротворенное сознание остается безмятежным и чистым.
Тянь-шан, ученик Дэ-и, перед тем, как достичь просветления, прошел тернистый и мучительный путь. Тем радостней стало его освобождение:
«С моего сознания и тела спали все оковы; я стряхнул с себя свои кости и сам костный мозг. Казалось, будто я увидел солнце, ярко сияющее сквозь грозовые тучи. Я не смог удержаться, вскочил со своего сидения, прибежал к наставнику и воскликнул: «Чего же мне недостает теперь?»
Сюэ-йен Цзу-цин (умер в 1287 году) так же почувствовал, как он переносится из тьмы в свет. В просветлении он обрел новое видение реальности:
«Опыт был неописуем и неизъясним, ибо ничто в этом мире не может с ним сравниться ‹…›. Я смотрел вокруг себя, вверх и вниз, и вселенная во всем многообразии чувственных объектов выглядела теперь иначе; все, что ранее представлялось отвратительным, вместе с неведением и страстями, теперь казалось не чем иным, как истечением моей внутренней природы, которая в своей сущности оставалась яркой, истинной и прозрачной. В таком состоянии сознания я пребывал более месяца».
