Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны
Самое удивительное для меня было то, как я прекратил отношения с Надей. Мы пошли на каток. Тогда в Парке зимой заливали почти все дорожки льдом. Билет в раздевалку стоил не дорого, но мы заходили со стороны Нескучного сада, там билеты не продавались. Мы надевали коньки где-нибудь на скамеечке, а потом возили ботинки с собой в сумке через плечо. Казалось бы, велика беда? – человек не умеет кататься на коньках. Некоторые даже плавать не умеют, но на любовь это чаще всего не влияет. Но Надя настолько не умела кататься на коньках, что просто слов не было. Её движения были настолько неловки и несовместимы с такого рода деятельностью, что после катка я уехал домой и никогда больше с ней не встречался.
На самом деле все девчонки были хорошие, и в стогу в Протасовке, и на турбазе в Боровом, и остальные. Я им очень благодарен всем и храню о них самые лучшие воспоминания, но всё это было не судьба, пока меня не накрыло настоящей любовью.
Вместе с большой компанией ребят и девчонок я в тот день пошел в кинотеатр Ударник. Я не помню, какой фильм мы в тот день смотрели. В Ударнике тогда шло много хороших фильмов. Там вообще было злачное место на все вкусы. Кинотеатр, конечно, был хорош сам по себе. В Москве тогда немного было кинотеатров такого класса. Самыми престижными, хоть и излишне официозными были Россия и Октябрь, но два кинотеатра – это Мир и Ударник, били их по всем статьям, прежде всего репертуаром.
Здесь могли проходить какие-то внеплановые фестивали французских или американских фильмов (французские тогда были лучше) или, например, неделя фильмов Тарковского, о котором много говорили, но видеть его фильмов не видели. В Ударнике, в самом низу, в подвале был прекрасный буфет. Я не говорю про бутерброды и салатики – в то время, когда почти везде в стране было два известных сорта пива: «пиво есть» и «пива нет», здесь был ассортимент из пяти-шести наименований, минимум. В стране уже никто не помнил, что такое Портер в витых бутылках, а здесь он был, или светлая в маленьких бутылочках «Нашамарка» Бадаевского завода.
Да и это еще не всё. Почему я говорю, что отдых был на все вкусы? Напротив, через канал, за мостом стоял плавучий ресторанчик с цыганами, сокращенно «Поплавок». Он периодически сгорал дотла. Максимум через неделю привозили новый, и всё начиналось сначала. Но это для тех, у кого были деньги. У кого денег было мало, мог прекрасно отдохнуть в чебуречной, на углу. Да, там были заплеванные и грязные полы, да, там была паршивая публика, но! Но там был вполне съедобный портвейн, пиво и прекраснейшие чебуреки по 17 копеек за штуку.
Но всё это лирика. Почему в тот день мы вышли из кино одни, вдвоем, без остальной компании? я не помню. Но мы с ней вдвоем вышли на совершенно пустую набережную и непонятно по какому единому порыву, вдруг бросились в объятья друг к другу. Сбылись мои мечты о внезапном порыве любви. Это было сумасшествие просто! Это было то самое Нечто, которое невозможно высказать словами. Я не знаю, сколько времени мы целовались в уступчике, над темной водой канала, потом бродили по улицам… и, что вообще, дальше было в этот день, я не помню. Всё затмил тот ослепительный первый момент прозрения, не умственного, как обычно, а глубинного душевного прозрения, ослепившего нас обоих, по крайней мере, на этот вечер.
Потом, конечно, были сомнения: «То ли это? так ли это?» Особенно, когда я в очередной раз уехал на Украину. Окончательно всё разрешилось для меня по возвращении в Москву.
Мне, видно, судьба возвращаться в Москву с Украины голодным и без денег. Мы возвращались с практики из Луцка вчетвером. Я, Марк, Угол и Васёк. На последние деньги в Луцке, мы купили килограмм кровяной колбасы, копеек по тридцать за кило, хлеба и самой дешевой водки (или горилки «бис её разберэ»). У нас оставались деньги на чай, но то, что нужно брать постель тоже за деньги, мы напрочь упустили из виду. Проводница стояла на своем:
– В плацкартном вагоне не положено ездить без белья! Шас бригадира покличу!
Уж совсем за последние два рубля мы пошли на компромисс с бригадиром. Мы взяли два комплекта белья на четверых. Уже в спокойной обстановке мы выпили по стакану водки и поели кровяной колбасы с хлебом, после чего у меня начался кошмар на весь вечер, который я не забуду, наверное никогда. Я никогда не знал до этого, что такое аллергия, верней знал теоретически, помнил, что в августе у меня слегка чешутся глаза от какой-то цветочной пыльцы, но, что от аллергии можно сыграть в ящик? или что-то вроде того? Это я бы счел перебором.
Я начал задыхаться в купе и вышел подышать в тамбур. Было такое впечатление, что мне на грудь надели стальной обруч и сжимают его всё сильнее и сильнее. В Киеве я вышел на перрон. На морозном воздухе, вроде бы, стало легче. Когда поезд снова тронулся, ребята ушли в вагон, а я остался в тамбуре. И почти сразу упал, потеряв сознание.
Не знаю, сколько времени я пролежал на грязном полу, но, после этого, стальной обруч стал постепенно разжиматься. Я ушел в вагон и лег на своё место, хотя еще долго не мог заснуть, даже когда все остальные угомонились. Главным виновником моей неожиданной болезни, видимо, был тетрациклин, который я принял накануне. Но непосредственно спровоцировала приступ, несомненно, эта дрянная водка, и я зарекся на будущее когда-либо пить в дороге.
Утром я проснулся совершенно здоровым и свежим, как будто никаких приступов и не было. В Москве ярко блестело солнце, и деревья все были покрыты инеем от сильного мороза. Денег в кармане решительно не было ни копейки, даже пятака на метро, и я решил ехать не домой, а в общежитие. Туда можно было добраться без пересадок на одном троллейбусе, где платить не обязательно.
В троллейбусе я здорово замерз и, выйдя из него, поспешал скорей добраться в тепло. Но когда я свернул с улицы Стасовой направо, сразу же, увидел Её. Она шла мне навстречу под ручку с какой-то пожилой женщиной. Она тоже сразу увидела меня, и с ней стало происходить что-то непонятное. Она вдруг остановилась и, неизвестно зачем, стала поправлять шапку, сняла и снова надела перчатки, потом вдруг быстро пошла вперед и опять остановилась.
Её спутница осталась стоять в стороне в полной растерянности. Для меня мороз как-то внезапно кончился, мне стало тепло и даже немного жарко. Мы стояли уже рядом и не знали, что дальше делать. Из всего окружающего я видел только её огромные глаза, где были и радость, и любовь, и всё, что, казалось бы, мог желать человек.
А снаружи был сплошной сумбур. Она познакомила меня с пожилой женщиной, оказавшейся её матерью, проездом на курорт, заехавшей к дочери. Но это всё я осознал уже позже, а сейчас для меня не существовало вокруг никого и ничего, кроме её глаз и нашего с ней непонятного слияния прямо здесь на застывшей от мороза улице. Это опять пришло то самое Нечто, мгновение безумия, за которое можно отдать без сожаления всю остальную жизнь.
Сумбур этот продолжался всю зиму и весну, во всяком случае, до самой свадьбы. Ребята в общежитии относились к нам, как к тихо помешанным. Как еще можно относиться к людям, которые после простого вопроса, например, что взять в магазине на ужин? смотрят сквозь тебя куда-то в пространство и молчат? Кто-то улыбался на это по-доброму, а кто-то злился.
Рядом жила её подруга, симпатичная хохлушка, с молодым мужем, которому она каждый вечер давила прыщи на спине. Вот она очень злилась. Теперь я понимаю почему, но тогда я просто не обращал на них обоих никакого внимания.
Я уже говорил, что женитьба тогда никоим образом не входила в мои планы, но когда я пытался себе представить, как после защиты диплома мы расстаемся и она уезжает в свой Барнаул, а я остаюсь в Москве у меня случался нервный тик. Это было совершенно невозможно даже вообразить! И девятого марта мы подали заявление в Загс.
Это был теплый, солнечный, вполне весенний день. Снег растаял еще далеко не весь. Твердой почерневшей массой он лежал почти на уровне сиденья скамейки, на спинке которой мы долго сидели, не решаясь войти, как будто нам предстояло сделать что-то постыдное. Мы сидели и смотрели на ручейки у наших ног, бликовавшие в весеннем, как будто слегка зашторенном солнце. В какой-то момент всё же решились и вошли в полумрак с казенным запахом.
Внутри, действительно, нам обоим было неловко. Служительница Загса фальшиво-торжественным голосом долго повествовала нам о том, что такое брак и семья и еще что-то пошлое и глупое, как нам казалось, и уж совсем озадачила меня предложением выдать ей документы жениха. Зачем мне было носить с собой чьи-то документы? Что это я теперь «жених» до меня дошло далеко не сразу.
Вышли мы оттуда счастливые и довольные. Только что не заскакали по лужам, как дети. Нам стало легко и просто после того, как сбросили с себя груз неприятной и тяжелой работы в Загсе. По пути мы зашли в Диетку на Ленинском, взяли шампанского, курицу и немножко вкусностей в отделе кулинарии. Там, например, бывал очень вкусный развесной паштет, который мы оба любили.
