Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле
Энтузиазма не возникло. Ребята дожидались своей очереди, аккуратно дежурили… Но видно было, что они этого не любят вопреки всем ожиданиям. Почему – я совершенно не понимал. Истина открылась только на третий год ведения работ, в 1987 году.
Обстоятельства моего «открытия» были связаны с тем, что в экспедиции оказалась дама, отношения с которой сложились у меня… не платонические. Вообще экспедиция почти идеальное место для романтических, но притом платонических отношений. Но это место столь же глубоко неидеальное – для романтических отношений, переросших в неплатонические. Возможностей побыть вдвоем – никаких. Сквозь стенки палаток слышен решительно каждый звук… Вот тут-то я и вспомнил о раскопе… Кто сказал, что дежурить на раскопе не может сам начальник экспедиции?!
Организовать все так, чтобы мы с Ириной могли уйти «в пампасы», оказалось несложным. Сложности начались по дороге…
То есть пока мы полтора километра шли через вечерний тихий лес, все хорошо; мы беседовали и смеялись. А как вышли из леса на поле, тут-то сложности и начались. Казалось бы, все замечательно; вышли мы в поле из леса, сделали большую часть дороги. Если где-то и может стать жутко – так уж скорее в лесу, среди зарослей. Теперь перед нами лежал почти километр ровного, недавно распаханного поля до самой Дружинихи. Гасла заря, но видно было все, видно далеко. Тишина вечера, красота июльского заката, общество друг друга плюс увлекательная перспектива – что же больше?!
Но вот тут-то, на поле, и возникло странное напряжение. Что-то стало не так, нехорошо. Непонятно что, но какие-то «не такие» ощущения начали возникать у нас обоих. Это непонятное «что-то» отвлекало нас друг от друга, заставляло внимательно вслушиваться и всматриваться. Разговор, веселый и озорной в лесу, как-то поскучнел на поле; все чаще возникали паузы, мы все охотнее молчали, оглядываясь вокруг.
– Так говоришь, дети не любят раскопа? – задумчиво произнесла Ирина, когда мы уже пересекли дорогу; тут между дорогой, холмом-останцом террасы и долиной реки находился очень сенокосный луг. Нас специально просили не мять на нем траву, мы старались травить луг как можно меньше. К палатке вела узкая тропинка, только перед входом в палатку вытоптана проплешина метров четыре на пять.
– Не любят. Надеюсь, нам это не помешает.
– Я тоже надеюсь.
С этими словами мы свернули с дороги и зашагали по тропинке. Но «что-то» никуда не исчезало. Напряжение, острое чувство, что кто-то еще здесь присутствует, мерзкое ощущение пристального взгляда в спину – весь набор такого рода впечатлений. Пили чай, пока не погасла заря, не выкатилась полная луна, не зазолотила высокую траву на лугу, тополево-ивовые заросли в пойме Дружинихи, березки на склоне холма. Здесь было низко, на этом пойменном влажном лугу, не видно полей за дорогой, дальнего соснового леска. Стоило пройти несколько шагов, и вот они – призрачные в свете луны, серебристо-золотистые, летучие дали, вплоть до холмов за Енисеем. Мы прошли эти считанные метры, постояли, держась за руки… Но лунный свет нес нам не активизацию романтических эмоций, а новый приступ напряжения.
Даже целоваться было страшно, ведь пока ты отвлекаешься, неназванное «нечто» может придвинуться ближе, ты не заметишь его вовремя… «Приходилось» судорожно оглядываться, занимать такое положение, чтобы видеть и заросли вдоль дороги, и лесок на склоне и в пойме. Не помню, когда это занятие доставило мне меньше удовольствия.
– Я пока принесу воды в чайнике… постели пока, ладно?
– Ты быстро?
Вот после этих слов я окончательно понял, что дело по-настоящему плохо. Потому что Ирина – дочь геолога, и сама биолог, разменявший не один десяток «полей». Находиться в природе она приучена буквально с детства; по ее рассказам, во время ее первого «выезда» в папину экспедицию речь заходила о горшке. При всей своей эмоциональности и впечатлительности Ира превосходно приспособлена к экспедиционной жизни. Уж конечно, никак не могла она струсить от того, что мы одни на этом лугу, возле речки. Остаться одной здесь среди ночи для нее было совершенно то же самое, что в городской квартире.
«Значит, действует не только на меня», – уныло подумал я, полный самых невеселых предчувствий по поводу начавшейся ночи. К речке вела тропинка; доведя до конца луга, она спускалась, резво ныряла в гущу ив и тополей, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы войти в угольно-черную тень. Не в добрый час я вспомнил, как Аладдин должен был идти в подземелье мимо чудовищ. Эти воспоминания особенно «вдохновляли» меня, пока я, оскользаясь на глинистой тропинке, топал к реке. Плеск воды открывал, где я нахожусь, напряжение все возрастало… А едва повернул с полным чайником, как от палатки донеслось напряженное:
– Андрей!
С топотом взлетаю на откос, чувствуя огромное облегчение: на лугу в сто раз лучше, чем в пойме реки, среди деревьев и резких теней. Ирина вцепляется в меня, глаза расширены, не сразу может проглотить комок, заговорить.
Что случилось?! Ничего не случилось… Все в порядке… Я не помню, где спички? А спички зачем? Костер же гаснет… Так давай подложим в костер дров! Да… И правда… Какая простая мысль – давай положим в костер дров! Вот пусть я посмотрю, как она устроилась в палатке.
В палатке и правда все по уму: хорошо организованное ложе, ненавязчиво положена лопата, чтобы можно было сразу взяться… В общем, без меня вовсе не случилось ничего, никаких неприятных вещей. Как нетрудно понять, Ирине просто стало одной очень страшно.
Не буду приводить подробностей, на которые кто-то, может быть, и надеется. Но скажу с предельной лапидарностью: занятия любовью не доставили мне особенного удовольствия. Ирине, видимо, тоже, потому что у нее начался приступ совершенно ненавистного мне настроения.
Дело в том, что когда-то, во времена поистине допотопные, девятнадцатилетнюю Ирину развратил некий дяденька, притом лет уже тогда весьма преклонных… Назовем его условно: Славик. После того как Ирина раза два молитвенным голосом исполнила мне молебен выдающимся качествам Славика, я немного навел о нем справки и выяснил: был Славик совершенно исключительный г*внюк. Если он и остался в судьбе Ирины неким лучезарным элементом, то только по одной причине: Ира сама приложила все усилия, чтобы после Славика у нее не было бы ничего путного. Возведя храм своему кумиру, она активнейшим образом калечила и разрушала все, что могло затмить сияние образа Славика. Уже исполнения хвалы этому полудурку хватало многим мужикам. Временами я кажусь сам себе чем-то вроде ангела небесного: я молча выслушивал часовые панегирики этому сокровищу и ни разу не прибил Ирину… В числе же ее знакомых мужчин попадались люди куда менее терпеливые…. Бить женщин нехорошо, но мне их очень трудно осуждать.
На этот раз Ирина принялась вслух выяснять, как замечательно защитил бы ее Славик и как я на это не способен. Стиснув зубы, я уже почти заснул под аккомпанемент вскрикиваний и причитаний, но тут раздались новые звуки: кто-то, трудно разобрать, четвероногий или двуногий, шел прямо через траву на лугу под большим углом к тропинке. Наверное, этот «кто-то» сошел с дороги от Берегтаскино прямо на луг, продравшись сквозь придорожный кустарник, и теперь ломился прямо к нам.
Ирина, слава богу, все же заткнулась; она смотрела в упор на меня; откровенный страх плескал из глаз. Разрываясь между чувством долга и острым желанием сказать что-то в духе: «Вот и вали теперь к Славику, пусть он защищает», я некоторое время прислушивался к звукам. Шаги стихи в метре – от силы в двух от палатки. Опять шаги! Явственный звук раздвигаемых кустов, такой же ясный звук шагов по росистому лугу, по высокой и мокрой траве. Теперь слышно было, что идет четвероногий. Может быть, это коровы?!
С чувством невероятного облегчения вскочил, натянул сапоги, взял на всякий случай в руки нож (нельзя же невооруженным). Напряженно сопя, Ирина пыталась вцепиться мне в руку. Я сбросил руку («Славика, Славика спасай; от коров его и спасай»), вышел из входа в палатку. На лугу не было никого. Никто не стоял возле палатки. Более того, не было ни малейшего признака, чтобы кто-то проходил по лугу. Я обогнул палатку, присел примерно там, где слышал звук. Выпала роса, каждая капля росы отражала луну. Луг полыхал, как бриллиантовое колье. Везде было одинаково много росы; никто не приминал травы, не стряхивал с нее влагу.
Наверное, я представлял довольно нелепое зрелище: луна, росистый луг, высокотравье, а посреди луга стоит голый дядька в сапогах и с большущим тесаком в правой руке.
Я обошел вокруг палатки; нет, никого здесь не было в помине! Ложиться? А что, если кто-то еще будет? Кратко рассказал, что делается на лугу; Ирина растирала меня полотенцем, всячески ласкалась – извинялась. После холода, выпавшей на кожу росы сразу страшно захотелось спать.
…Не сразу я сообразил, что музыка мне вовсе и не снится. Я действительно слышал какую-то странную, зудящую музыку. Вроде бы только что музыка была далеко, на пределе слышимости; а вот раз! она зазвучала так, словно музыканты расселись на дороге метрах в трехстах от нас в сторону Берегтаскиной. Я начал прислушиваться, еще не уверенный, что мне это все не мерещится, но Ира тоже повернула голову.
