Сергей Мальцев - Невидимая битва
помощник — aide, adioint
помощь — aide, assistance, secours
заместитель — remplasant, suppleant, adioint, substint
— Никакого «коадъютора». Если бы авторы диплома захотели написать «помощник» или «заместитель», они использовали бы эти более употребляемые слова. И приходится в поисках смысла и перевода термина «коадъютор» заглянуть уже в энциклопедии и в исследования пушкинистов.
Щеголев, один из них, пишет: «Термин «Коадъютор» встречается в административной практике католической церкви: когда епископ впадает в физическую или духовную дряхлость, ему дается помощник — коадъютор».[28]
«Словарь русского языка» Академии наук указывает еще более точно:
«Коадъюторы — особый разряд иезуитов, являющихся помощниками высших членов ордена».
«Богословская энциклопедия» добавляет:
«Православная церковь не знала и не имела у себя коадъюторского института».
Итак, на поверхность в этой истории впервые всплывает слово «иезуиты».
Профессор Вишневский считает, что в католическом Ордене Иезуитов четыре степени ученичества. Это «новиции» (послушники), «схоластики» (семинаристы), «коадъюторы» светские и духовные, «профессы» — монахи, которые дали полный обет. Интересно видеть место светских коадъюторов, которые всего лишь на ступеньку ниже монахов. Как следует из расклада данной иерархии, в светские коадъюторы попадают только после испытания послушанием и курса специального обучения.
История российских филиалов ордена иезуитов напоминает картину морского прилива. С более или менее постоянным ритмом иезуиты то приходят в Россию, активно берясь за миссионерскую деятельность, то изгоняются за ее пределы.
Сначала они обосновываются в Литве, с 1569 года, и подготавливают там почву для обращения населения в католичество, в 1581 году там уже обосновывается посол папы римского. Во время Смуты в начале 17 века иезуиты поддерживают самозваного царевича Лжедмитрия Первого в надежде оказаться при больших государственных делах, но он, придя к власти и не желая ее делить с кем бы то ни было, не пускает их в Россию. В начале 18 века орден иезуитов командирует своих многочисленных представителей на проживание и работу в России, куда они, не афишируя себя, проникают в числе иностранных гостей. Петр Первый указом от 18 апреля 1719 года изгоняет их всех. В 1772 году иезуиты снова оказываются в стране вместе со своими католическими церквями и приходами на Украине и в Белоруссии, территории которых входят в состав Российской Империи при разделе Речи Посполитой. Екатерина Вторая, а потом Павел Первый покровительствовали им чрезвычайно. А 13 марта 1820 года Александр Первый запрещает деятельность Ордена Иезуитов в России, выдворяет всех его членов за границу и конфисковывает все имущество ордена.
Тем не менее, официально запрещенный орден имел всегда своих верных людей на многих ключевых постах государственной власти. Об этом представительстве в интересующую нас эпоху мы читаем у Ивана Сергеевича Аксакова: «Об иезуитах, их учении и пребывании в России на русском языке очень мало написано, между тем … их влияние на Россию в конце прошедшего и начале нынешнего столетия [18 и 19 веков — авт. ] было так велико, что в царствование Николая несколько главнейших государственных деятелей в России являются из людей, воспитанных иезуитами».[29]
Так перед нами специфический и действительно профессиональный термин «коадъютор» начинает раскрывать историю мощнейшей исторической и политической силы — Ордена Иезуитов. Про извещение от ордена рогоносцев известно, что образцом ему послужили печатные шаблоны «шутовских дипломов», привезенных в Петербург в 1836 году кем-то из иностранных дипломатов. Но даже если профессионализм «коадъютор» присутствовал в шаблонах, то все равно слово это указывает на то, что оно использовалось в речи тех, кто причастен к авторству документа, иначе было бы заменено любым другим. И выходит, что сочиняли бумагу то ли «новиции», то ли «схоластики». Или даже «профессы».
Пойдем дальше. Пусть теперь подсказка диплома будет подкреплена другими более вескими свидетельствами, и давно пора познакомиться поближе со всеми участниками сплоченного авторского коллектива. Настолько объединенного круговой порукой, что тайна документа до сих пор до конца не разгадана (забегая вперед, скажем, что, несмотря на все усилия исследователей, так и не установлено, чьей рукой он написан).
Первое однозначное указание дает запись в личном архиве Павла Ивановича Миллера, секретаря Бенкендорфа. Второе лицо в ведомстве, одной из прямых обязанностей которого было все знать, в начале ноября 1836 года регистрирует свершившийся факт: «Барон Геккерн написал несколько анонимных писем, которые разослал двум-трем знакомым Пушкина. — Бумага, формат, почерк руки, чернила этих писем были совершенно одинаковы».[30]
Итак, первый кандидат на наше пристрастное дознание — Геккерн Луи-Борхард де Бовервард (1791–1884). Барон, голландский дипломат, с 1832 года поверенный в делах, с 1826 — посланник при императорском дворе в Петербурге. Тот самый «старик-Гекерн», «Геккерн-отец», что усыновил Жоржа Дантеса, сделав его Жоржем Геккерном. Всю свою жизнь посвятил заботам о приемном сыне, обеспечил материальным благополучием и завещал ему после смерти все свое состояние. < Мальцев С. А., 2003 >
Казалось бы, такая самоотверженная любовь к приемному сыну не согласуется с отзывами о нем современников — «злой, эгоист», известный всем своим злым языком, многих перессоривший, не брезговавший никакими средствами для достижения личных целей.[31] Вяземский вообще пишет о нем как о законченном распутнике, окружившем себя молодыми людьми «наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части».[32]
Впрочем, есть отзывы и восторженные, только их очень мало. Биограф Луи Метман[33] изображает положительный образ голландского посланника, больше уделяя внимания его профессиональной деятельности: Геккерн — активный сотрудник на государственном поприще принца Меттерниха и графа Нессельроде, этих, по его мнению, двух вдохновителей европейской политики девятнадцатого века.
Такое сотрудничество может дать представление о политических взглядах барона. Принц Меттерних был главой австрийского правительства с 1809 по 1848 год и остался в памяти потомков как правитель, методично превращавший страну в репрессивное полицейское государство, в своей внешней политике одной из главных своих целей ставил ослабление позиций России в Европе.
О тесной связи барона с другим известным политическим и государственным деятелем, вице-канцлером России графом Нессельроде, говорят и воспоминания Дарьи Федоровны Фикельмон, близкой знакомой Пушкиных: «…здесь его считают шпионом г-на Нессельроде».[34]
Так мы переходим к еще одному подозреваемому. Даже не к одному, а к двум, поскольку высказывание царя Николая Первого о том, что известен «автор анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина»,[35] относилось к жене вице-канцлера графине Нессельроде.
С бароном Геккерном мы еще встретимся, теперь же заглянем в записки современников об этой высокопоставленной чете.
Подробные воспоминания о них нам оставил князь Петр Владимирович Долгоруков.[36]
Граф Нессельроде, по описанию Долгорукова, был человеком самых консервативных взглядов, сложившихся под влиянием безоговорочного авторитета принца Меттерниха. Хитрый, тонкий и ловкий ум сочетались в нем с природной ленью и больше склоняли не к делам государственным, а к трем предметам главного интереса — вкусному столу, цветам и деньгам. Немец по происхождению, он не любил русских и считал их ни на что не способными. Жена же его — «взяточница, сплетница, настоящая баба яга» — отличалась необыкновенной энергией и нахальством, благодаря которым держала весь придворный люд в страхе.
Страх этот был покрепче, чем благоговение перед Бенкендорфом, и устремлял за графиней целые толпы последователей и поклонников, для которых близость к ней давала пропуск в ее самый респектабельный салон столицы, выше которого по положению был только двор императора. Один из поклонников Марии Дмитриевны Нессельроде, барон М.А. Корф, как и ненавидевший ее князь Долгоруков, рисует в воспоминаниях те же ее черты — уничижительная гордость, холодное, презрительное высокомерие, наклонность первенствовать и властвовать, — и добавляет: «Сколько вражда ее была ужасна и опасна, столько и дружба — … неизменна, заботлива, охранительна, иногда даже до ослепления и пристрастия».
Именно такую дружбу и заботу простерла графиня над своим любимцем князем Иваном Сергеевичем Гагариным. Он — еще один непосредственный участник истории с дипломом. На его бумаге, согласно его же признанию, было написано анонимное письмо. Гагарин назвал и того, чьей рукой оно было написано — Петра Владимировича Долгорукова.[38] Долгое время так и думали, пока последняя почерковедческая экспертиза 1974 года не установила, что он тут ни при чем.
