Генрих Дюмулен - История Дзен - Буддизма
Банкэй наставлял в житейских делах представителей всех сословий. Каждому он указывал путь к просветленной мудрости, давал конкретные советы по преодолению страстей и единению с грядущим бессмертным Абсолютом.
Своего апогея обновление японского дзэн-буддизма достигло с появлением Хакуина (1685–1768). Он достиг высокой степени просветления и возродил школу Риндзай в ее первоначальной строгости и чистоте. Судзуки считает его «основателем современного японского дзэн школы Риндзай».[34] Отчетливые следы его влияния можно обнаружить во всех последующих направлениях дзэн. Но каким бы существенным ни было его значение для дзэн-буддизма — а об этом мы подробно поговорим в следующей главе, — интеллектуальная атмосфера в период правления Токугава формировалась под доминирующим влиянием конфуцианства. При этом следует отметить Реставрацию синтоистской школы Кокугаку и традиционной школы Мито, которая также внесла свою лепту в религиозное обновление.
Буддизм в целом и дзэнские секты в частности были ограничены жесткими рамками государственного контроля. Политика большей открытости японского общества ничуть не изменила плачевного состояния дел в этой области. Лишь постепенно буддизм сумел оправиться после гонений, которые начались в начале периода Мэндзи (1868–1912). Времена былого величия и влияния на национальную культуру безвозвратно прошли. В периоды Мэндзи и Тайсё (1912–1926) влияние дзэн ограничивалось отдельными сообществами, во главе которых стояли известные наставники. Каждое новое поколение порождало уважаемых мастеров, дерзких и оригинальных, но в то же время дружелюбных и скромных, которые проводили свои дни в тихих храмах, напоминавших об увядающих красках вечернего небосклона. Таких монахов и поныне можно наблюдать, особенно в деревенской местности, где сохранилась непоколебимая вера в парадоксы, слетевшие с уст китайских наставников в эпоху Тан.
Следующей важной главой в интеллектуальной жизни страны стала ее модернизация применительно к условиям современности, проходившая под отчетливым влиянием западной культуры. Однако сейчас еще не пришло время для исторического анализа этого периода.
Басе и любовь к природеДзэнский дух породил величайшего японского поэта. Мацуо Басе (1644–1694), хотя и не был монахом, принадлежал к светским приверженцам дзэн. Он получил литературное образование в школе Данрин. Басе сумел выразить сущность просветленного взгляда на природу, которым он был обязан прежде всего дзэн, в простой и строгой форме эпиграмм, состоящих из семнадцати слогов (хайкай, или хайку). После долгих лет творческого поиска и учебы он достиг мастерства в искусстве, в котором почувствовал свое призвание, а именно в уникальном японском жанре фюга. Его известное высказывание по поводу художественной силы фюга как средства творческого осмысления жизни, содержит строки, в которых он оценивает себя как поэта и человека. Он говорит о себе как о монахе, чья риза трепещет на ветру (фю-радо):
«Долгое время он был влюблен в поэзию, пока она не стала его судьбой. Временами он вынашивал мысль покончить с ней; порой он вновь ощущал прилив творческого вдохновения. Пока эта борьба продолжалась, его душа не знала покоя. Когда он делал попытку преуспеть в этом мире, муза вставала на его пути. Препятствия возникали и тогда, когда он пытался наставлять невежественных. В итоге он расписался в своем бессилии. Итак, он полностью отдался во власть одному традиционному направлению. То, что Сайгьё пытался выразить в песне, Сёги в поэме, Сэссю в живописи, а Рикью в чайной церемонии, — все это нашло отражение в одном.
Тот, кто постигает фюга, следует природе и становится другом всех четырех времен года. Что бы он ни наблюдал, он созерцает цветок. О чем бы он ни помышлял, он думает о луне. Тот, кто не способен узреть в форме цветок, является варваром. Тот, чьи думы не озарены лунным светом, подобен животному. Не будь варваром и не уподобляйся зверю. Следуй природе и повернись к ней лицом».[35]
Среди упомянутых Басе предшественников лишь два имени принадлежат несомненным приверженцам дзэн. Сайгьё (1118–1190), прежде чем прийти к дзэн, жил как влюбленный в природу странствующий монах и поэт. Несколько столетий спустя по его стопам пошел поэт-монах Сёги (1421–1502), принадлежавший к школе Тэндай. Но по своему духу творчество Басе созвучно с живописными работами Сэссю. Оба художника постигали природу душой, всеми фибрами которой чувствовали естественный ритм жизни, проявлявшийся в лунном цикле; происходившим в природе изменениям оба мастера находили соответствующие формы самовыражения. В хайку Басе чувствуется глубокое понимание и любовь поэта к сезонным изменениям, которые происходят в природе. Он воспевает великолепие утра и весенних цветов. Но на Земле восходящего солнца, где цветение сакуры продолжается лишь несколько дней, ни одно время года не говорит так много сердцу человека, как осень, увядающая красота которой преображается отблеском вечности. И даже осень не приводит в уныние просветленного адепта дзэн. Для него смерть и рождение — неотъемлемые элементы жизни, порождаемые природой и возвращающиеся в природу. Во многих песнях Басе слышится мотив осеннего ветра. Скорбя о безвременно ушедшем из жизни молодом друге, поэте Иссё, он вверяет свою чистую печаль дыханию осеннего ветра:
Тзука мо угокэ Разверзнись, могила!
вагэ накигоэ ва Слезно взывает мой скорбный голос,
аки но кадзэ Подобный осеннему ветру.
В безмолвии сухих ветвей, лишенных листьев; в тоскливой мелодии ветра; в первом дыхании холода, вызывающего озноб, осень вселяет в душу чувство одиночества, которое воспевается поэтом:
Караэда ни На сухой ветке
караси мо тамарикэри Восседает ворон —
аки но куре Глашатай осени.
Monoйеба В попытке молвить слово
кусибири самуси Стынут губы,
аки но кадзэ Встречая осенний ветер.
Белый цвет символизирует пустоту и одиночество. Поэт взирает на белые утесы, и постигаемая им белизна окрашивает осенний ветер:
Исияма но Белизной лучится камень
иси йори сироси На горном склоне, но белее
аки но кадзэ Осенний ветер.
Одиночество — это чувство, посредством которого душа соприкасается с Абсолютом. В практике дзэн предусмотрено одинокое и безмолвное созерцание Пустоты. Басе, который прошел суровую школу под руководством дзэнского наставника Буцё, взлелеял эту тишину в собственной душе и непрестанно вслушивался в природу, где все звуки сводятся к состоянию покоя, что подчеркивает ее исключительность. В своих путевых записках «Оку-но-Хосомиси» он рассказывает, как однажды постиг тишину природы. Именно тогда он написал свою самую прекрасную песню о тишине, которую мы можем оценить по ее первым строкам:
«В округе Ямагата есть удивительно чистое и спокойное место на горе, где расположен храм Риюсакудзи, основанный Дзикаку Дайси ‹…›. Мы поднялись к храмовому комплексу. Скалы громоздились друг над другом, сосны и дубы представали в своей первобытной красе, первозданную поверхность земли и камней покрывал скользкий мох. Раздвижные двери покоящегося на скальном основании храма были закрыты. Ни один звук не долетал до наших ушей. Пробравшись сквозь лес камней и валунов, мы поклонились священным образам Будды. Великолепие ландшафта и звенящая тишина пронзили наши сердца.
Сидзукадза я В тишину одиночества
ива ни симиири Каменистого утеса
семи но коэ Проникает лишь стрекот цикады».
Стрекот цикад не нарушает покоя природы. Течение жизни не является помехой для того, кто знает, но лишь возвышает внутреннюю тишину. Согласно древней восточной мудрости, которую дзэн взял на вооружение, следует искать «покой в движении, а движение в покое». Погружаясь в покой природы, Басе погружается в ее движение. Он — вечный странник, путь которого окрашен «тоской по ветру и облакам». В его путевых дневниках тут и там появляются изысканные хайку. На собственном опыте он познал преходящую сущность жизни, не раз смотрел в лицо опасности и суровым испытаниям, но при этом избегал красивых жестов и самолюбования. Ко всему, с чем он сталкивался на жизненном пути, Басе относился со спокойствием, присущим тому, кто знает. Для него человеческая жизнь была бесконечным странствием, не имеющим ни начала ни конца. Иными словами, он жил согласно буддийскому учению о цикле перерождений и Срединному Пути, обозначенному между бытием и небытием, между вечным и преходящим. В природе все подвержено переменам: солнце и луна, ветер и облака. Разве не следует человеку сопутствовать им в этом бесконечном странствии? Ответом на этот вопрос он начинает свою известную книгу «Оку-но-Хосомиси»:
