Бхагаван Раджниш (Ошо) - Когда туфли не жмут. Беседы по историям даосского мистика Чжуан-цзы
Второе, о чем следует помнить, это то, что уму всегда нравятся теории, слова, философии. Он может их исследовать; это игра, которую ум очень любит, потому что ничего не теряется. Напротив, благодаря им ум еще больше усиливается. Чем больше вы знаете, чем больше информации вы собрали, тем больше ум чувствует: «Я кое-что из себя представляю».
С живым мастером проблема состоит в том, что вы должны сдаться, ваше эго должно быть уничтожено. Жить с мастером – это поистине смертельное переживание: вы должны умереть. И пока вы не умрете, ничего не произойдет. Только через вашу смерть случится возрождение. Когда вас больше нет, неожиданно возникает что-то божественное. Поэтому живой мастер – это смертельное переживание для ума; это возрождение души, но смерть эго. С умершими мастерами вам не страшно. Ум может продолжать играть в свою игру с экспертами и авторитетами, и интерпретация зависит от вас. Смысл любой теории никогда не заключен в самой теории; смысл в нее должны вложить вы – это игра. Вы думаете, что вы читаете Гиту, слово Кришны, – но вы ошибаетесь. Слово здесь, но кто придаст ему смысл? Смысл придадите вы.
Поэтому каждое священное писание – это не что иное, как зеркало: вы увидите в нем свое собственное лицо. Вы можете читать все, что хотите, но из-за того, что ум очень хитер, он просто не будет слушать ничего, что ему противоречит. Он может интерпретировать это по-своему, а Кришны, который мог бы сказать: «Нет, это не тот смысл, который вкладывал я», больше нет.
Случилось так, что, когда Зигмунд Фрейд был еще жив, но уже очень стар, как раз в последний год жизни, он собрал всех своих учеников – а у него было много последователей по всему миру. Он создал очень важную школу психоанализа, и его очень почитали.
Двадцать его ближайших учеников обедали вместе с ним. Они стали обсуждать смысл какого-то высказывания Фрейда и совершенно забыли, что сам Фрейд находится с ними. Они полностью погрузились в дискуссию, споря, возражая друг другу. Одна теория – двадцать интерпретаций. А мастер был жив и находился с ними, но они совершенно о нем забыли! И тогда он стукнул кулаком по столу и сказал: «Пожалуйста, минуту внимания! Я еще жив, и вы можете спросить, что я имею в виду, у меня. Слушая вас, я понял, что вы будете делать, когда я умру. Я жив, и, тем не менее, никто не спрашивает меня, какой смысл вкладываю в это я. И у вас уже есть двадцать смыслов! Когда я умру, у вас будет двести, две тысячи, два миллиона смыслов, и тогда больше не будет возможности спросить меня, что я имею в виду».
Именно так рождаются секты и вероучения.
Иисус был простым человеком, но посмотрите на католиков, протестантов, на сотни христианских сект и их интерпретации. Иисус был простым человеком, сыном плотника; он никогда не пользовался теологическим жаргоном. Он не был человеком слов; он был человеком переживания. Он говорил просто – короткими историями, анекдотами, притчами. И он разговаривал с необразованными людьми; смысл его слов был прост. Но посмотрите… протестанты, католики, их теологи сделали из него так много – целую гору! Они продолжают дискутировать и спорить о простых вещах, и они настолько в них углубились, что Иисус оказался совершенно забытым.
Если забывают о живом Фрейде, как вы можете помнить о мертвом Иисусе? Спросите индусов, у них уже есть тысяча интерпретаций Гиты, и каждый год интерпретации прибавляются, новые интерпретации, и никто ни с кем не соглашается. Шанкара утверждает, что это послание об отречении, что послание Гиты говорит об отречении, недеянии. Локманья Тилак утверждает, что это послание о деятельности – прямо противоположное. А Рамануджа говорит, что это послание о преданности, а не о деятельности и не об отречении. И так вы продолжаете: тысяча интерпретаций, никто ни с кем не согласен. И когда вы будете читать Гиту, интерпретаций станет тысяча и одна, потому что добавится еще и ваша. Вы привнесете в нее свой ум, а ум усиливается знаниями, информацией.
Ум никогда не бывает в опасности, кроме как в присутствии живого мастера. В этом случае он оказывается на грани смерти. Вы убегаете от Кришны, но несете в своей голове Гиту. Вы убегаете от Иисуса, но всегда храните в кармане Библию. У себя в кармане можно хранить Библию, но не Иисуса. Библия будет принадлежать вам, но с Иисусом вы должны будете принадлежать Иисусу. Вот в чем разница: вы можете быть собственником Библии, но не можете быть собственником Иисуса. Вам придется стать его собственностью.
И в-третьих, можно записать науку; здесь нет проблем, потому что это не умение, а теоретизирование, теория. Ее можно записать, это описание, это не тайна. Вся основа науки состоит в том, чтобы лишить все покрова тайны. У нее есть принципы, законы, их можно записать, и если вы расшифруете закон, то все становится известным.
Религия не похожа на науку, она больше похожа на искусство – она символична. Прежде всего, она не реалистична, а символична.
Как-то раз в гости к Пикассо пришел друг. Друг был военным, служил в армии. Он заглянул в студию Пикассо и сказал: «Что за чушь! Все нереально, ни одной картины, изображающей реальность».
В реальности невозможно найти ничего похожего на живопись Пикассо; там этого нет, это только ощущение реальности, присущее Пикассо.
Наука пытается открыть объективное, а искусство продолжает пытаться найти в объективном субъективное. Вы смотрите на цветок; если вы спросите о нем ученого, тот начнет рассказывать о химических составляющих цветка. Конечно, все эти вещества там есть, но они – не цветок, потому что они не несут в себе красоту, не несут в себе смысл. О красоте нужно спрашивать художника, но тогда он не будет рассказывать о химическом составе или чем-то еще. Он прочитает вам стихотворение, и оно будет ближе к истине, чем все то, что может рассказать ученый, но оно не будет объективным.
Пикассо спокойно выслушал друга. Тот был солдатом, а от солдата нельзя ожидать, чтобы он так уж хорошо разбирался в субъективности – он живет в мире объектов. После этого они беседовали на другие темы, а потом солдат показал Пикассо фотографию своей подружки, небольшую фотографию. Пикассо рассмеялся и спросил:
– Эта девушка настолько мала? Будет очень трудно заниматься любовью с такой крошечной девушкой.
Солдат ответил:
– Что такое ты говоришь? Это всего лишь картинка.
Тогда Пикассо сказал:
– Картинка – это не что-то объективное, она символична; она просто изображает, указывает, обозначает. Это не описание, не точное соблюдение пропорций, это просто указание, намек.
Запомните: религия больше похожа на искусство, чем на науку. И она даже более утонченная, чем искусство, потому что искусство изображает объективное, а религия сообщает о субъективном. Искусство использует символы для изображения объективного мира. Художник пишет картину розы, но роза находится здесь. Роза Ван Гога или роза Пикассо, возможно, не точно такая же, как роза в саду, но это все-таки роза. Вы можете найти некоторое сходство, обнаружить какое-то соответствие.
Но когда Будда рассказывает о нирване, в окружающем мире ее нет, у вас нет ничего, что можно с ней сопоставить. Когда Иисус говорит о царстве Божьем, оно не существует в объективном мире. Искусство изображает объективное: символ сложен, но вы все-таки можете найти в мире что-то, что ему соответствует. Религия символизирует субъективное; в мире невозможно найти ничего похожего. Вы не сможете найти смысл, значение, пока не погрузитесь внутрь себя. Вы будете нести слово, а слово – это не реальность. Вы можете повторять слово «бог», но вы ничего не знаете о Боге. Это больше похоже на искусство, но еще больше похоже на ремесло.
Что делает будда? Он – ремесленник, он делает из вас богов. Подобно скульптору, он продолжает ударять по камню, откалывая кусочек за кусочком, выбрасывая все несущественное, – и мало-помалу открывается образ. Он уже был здесь. Прежде, чем скульптор начал работать своим резцом и молотком, этот образ здесь присутствовал, но присутствовало также и несущественное. Чтобы существенное проявилось и открылось, нужно отколоть и выбросить несущественное. Так что же делает будда? Вы подобны камню; он будет продолжать работать резцом и молотком, будет отсекать все несущественное, и тогда существенное проявится во всем своем великолепии. Тогда рождается великолепие, тогда иной мир проникает в этот мир. Будда не приносит в мир ничего нового; он просто вас изменяет, преображает.
Вы уже несете в себе иной мир, но он слишком перемешан с этим миром. Требуется разделение: отделение того, что существенно, от того, что несущественно, отделение того, кто вы есть, от того, чем вы обладаете; отделение владельца от собственности, духа от тела, центра от периферии. Это своего рода искусство, умение.
Ни один художник не может рассказать вам, как рисовать; вам нужно жить вместе с мастером. Если вы придете к Пикассо и спросите: «Как вы пишете? Расскажите мне что-нибудь, изложите какие-нибудь основные принципы», он не сможет изложить вам никакие принципы, потому что сам их не знает. Это такое огромное явление, это настолько бессознательно, что, когда Пикассо рисует, он не знает ни о каких правилах, нормах, законах, основных принципах. Он становится своей живописью; его больше нет, он полностью поглощен ею. Вам нужно быть с ним, когда он погружается в свою живопись, когда художник исчезает и только живопись остается, когда живопись – это больше не сознательное усилие, когда бессознательное берет верх – вам нужно видеть это явление, чтобы почувствовать его, ощутить, что это такое. В этот момент это уже не руки Пикассо, в этот момент в дело вступает бессознательное Дао, природа. Эти руки – лишь орудие, они работают как передаточное звено: присутствует какая-то другая энергия. Понаблюдайте, как пишет Пикассо, – он больше не человек. Он вовсе не один из вас; он стал творцом, он – не творение. Именно поэтому, когда рождается картина, она приносит что-то от иного мира.
