Ирина Царева - Эти загадочные животные
Однажды в начале апреля мы вышли часов в десять на улицу покурить. Сели в курилку и увидели двух ласточек, которые, видимо, только что прилетели. Они сидели на проводах и громко щебетали. Птицы были очень возбуждены и вели себя явно агрессивно. Мы думали, что где-то рядом кошка, но ее поблизости не оказалось.
Тем временем одна из ласточек слетела с провода, подлетела к гнезду и задержалась там секунд на двадцать. Было слышно, что в гнезде она с кем-то воюет. Затем вернулась обратно на провод, а те же действия повторила другая ласточка.
Мы заинтересовались происходящим, подошли к гнезду и увидели, что гнездо занял воробей. Из лаза торчала только его голова, которая вращалась из стороны в сторону. Стало понятно, что ласточки выгоняют захватчика, а тот упорно обороняется и освобождать помещение не желает.
Солдаты хотели восстановить справедливость и помочь ласточкам, но я не разрешил: пусть птицы разберутся между собой сами.
Мы отошли от гнезда, но продолжали наблюдать за происходящим. Ласточки еще минут двадцать пытались выгнать воробья из своего дома, но их старания оказались тщетными. Они возбужденно поговорили между собой, сидя на проводах, и улетели. Минут через десять к казарме прилетело не меньше двадцати птиц. Они расселись на проводах и начали оживленно «дискутировать». Время от времени предпринимались очередные попытки выгнать захватчика из гнезда, но воробей стоял насмерть.
Видимо, ласточки пришли к определенному решению. Все разом они снялись с проводов и улетели. Через несколько минут началось нечто похожее на хоровод: одна за другой, почти касаясь друг друга крыльями, ласточки подлетали к гнезду и снова улетали.
Я подошел поближе, спрятался за стойку крыльца, чтобы разглядеть, что происходит в самом гнезде. Оказалось, что ласточки замуровывали в него лаз! Воробей пытался помешать им, но они делали это с такой быстротой, что шансов выбраться оттуда у воробья просто уже не было. Минут через пятнадцать вход был замурован и воробей был заживо похоронен в ласточкином гнезде.
Мы были потрясены действиями ласточек, их агрессивностью и жестокостью, хотя справедливость, конечно, была на их стороне.
На эту тему даже состоялась дискуссия. Все пришли к выводу, что у ласточек кроме инстинктов есть разум и даже свой язык, они способны принимать неординарные решения, у них сильно развита взаимовыручка и есть свое понятие справедливости.
Из письма Рачкова А. П., г. Казань
НаказаниеЕе жестоко избивали товарки. Дикий вороний гвалт заставил меня выйти на балкон. Туча разъяренных черных фурий рвала на части свою соплеменницу.
Разборки, когда вся банда на одного, мне всегда были не по душе. Я с духовушкой в руках выскочил из подъезда и пальнул в черную орущую тучу. Она растаяла на глазах. На земле лежала жертва табора — окровавленная ворона. Лапы ее подергивались, крыло было заломлено, бок окровавлен. Я подобрал ее и понес домой. Принес и не знаю, что делать. Попытался напоить из чайной ложки — она сделала несколько глотков, дергая головой, выгибая шею, но не открывая глаз. Потом промыл перекисью бок и засыпал его стрептоцидом. На этом мои познания в оказании первой помощи пернатым кончились. Я попытался уложить пострадавшую в коробку из-под обуви, но, когда прижал к ее телу оттопыренное в сторону крыло, она страшно захрипела и забилась в руках. Так она и осталась лежать на диване на подстеленной ранее тряпке. Кота пришлось изолировать, закрыв на кухне.
Вечером пришла жена. Она у меня врач. Человеческий, конечно, а не птичий. Но диагноз поставила сразу: перелом кости в плечевом суставе. Надо же, а я и понятия не имел, что у ворон плечи есть! Поколдовала она над ней, но что делала — я не видел. Сначала она мне ее держать велела, но надолго меня не хватило. Не мог я на это смотреть. Как жена начала крыло трогать, так у вороны глаза открылись, а в них такая боль — смотреть невозможно. Я свои отвожу, а Маринка (жена моя) на меня наезжает: «Смотри, что делаешь! Ты ей шею свернешь!» А у меня руки трясутся, ком в горле, слезы наворачиваются В общем, прогнала она меня и позвала лишь тогда, когда пациентка ее уже была спеленута, как новорожденная, и уложена в обувную коробку. Недели две с ней жена возилась. Дело шло к выздоровлению. Это было заметно по всему: у Маньки — так мы назвали ворону — появился аппетит, прорезался голос, повеселели хитрые цыганские глаза. Чтоб не случилось беды — в доме как-никак кот, — в свое отсутствие изолировали их в разных комнатах. Чаще всего мы с Маринкой возвращались домой вместе, я заезжал за ней на работу. Только открыв дверь, мы уже слышали приветственные «мяу» и «кар-р» из разных концов квартиры. Я бежал вызволять из заточения пленников, и мы по очереди совершали процедуру взаимных приветствий. Жена — с вороной, я — с котом. Потом менялись местами, чтоб обиженных не было.
Манъка начала осваиваться. С примотанным к телу левым крылом, оттопырив правое и используя его как костыль, она важно прогуливалась по дому. Тарзан, наш кот, наблюдал за ней с интересом, но близко не подходил. Она же наглела с каждым днем: лежит кот на кресле, никого не трогает, только ушами, как лошадь, прядает да глазом за вороньими передвижениями косит, а она боком-скоком поближе к креслу и смотрит на него. В глаза прямо смотрит, в упор, не мигая. И всегда, главное, в «гляделках» побеждает. Через некоторое время Тарзан не выдерживал: начинал дрожью по хребту идти, потом с возмущенным «мяу» (как будто на хвост наступили!) вскакивал и уходил от греха подальше. А Манька с победной наглостью карабкалась, шумно тряся здоровым крылом, на его еще теплое место. И зачем ей было это нужно, непонятно. Ведь сколько раз, пытаясь спрыгнуть с кресла на пол, летела кувырком! Занятые домашними делами, мы частенько оставляли их без присмотра. Все обходилось, но испытывать судьбу не решались и в свое отсутствие изолировали их друг от друга. А однажды забыли.
По возвращении мы застали следующую картину. Едва открылась дверь, из кухни к нам рванулся Тарзан. За ним, размахивая, как флагом, крылом, вытянув шею, неслась Манька. В своем стремлении опередить кота на финише, она пыталась перепрыгнуть через него, но приземлилась на его спину, не удержалась и, кувыркнувшись через голову, оказалась впереди него на полу. Теперь была очередь Тарзана преодолевать препятствие. Он с этим справился отлично — прыгнул через ворону прямо ко мне на руки. Жена подхватила распластавшуюся на полу птицу и прижала к щеке. А я отметил, что приветствуют они нас одинаково: бодаются в щеку головой.
С тех пор свободу своих питомцев мы не ограничивали.
С Маньки были сняты последние бинты, и мы поняли, что жить ей у нас до скончания ее вороньего века. Летать она уже не могла. Сломанное крыло потеряло подвижность, хотя и беспокойства ей не доставляло. Но ворону перспектива жизни в нашей семье, по-моему, вполне устраивала. Да и мы к ней привыкли. Одно только жизнь портило — пачкала она где попало. Но, забегая вперед, скажу, что и эта проблема решилась сама собой: у Маньки стали появляться «любимые места» для сна, еды, мечтаний, в том числе и место, где она регулярно гадила. Выбор ее в этом плане был не самым удачным. В гостиной, недалеко от телевизора, она усаживалась на край колонки с видеокассетами и, внимательно следя за тем, что происходит на экране, часто и с наслаждением роняла «подарки» на ковер. То ли на нее электромагнитное излучение от экрана так действовало, то ли качество передач, но именно там она забила место для туалета. Сначала мы шугали ее, потом подумали и решили, что так даже лучше. Поставили в это место поднос — и быт был налажен.
Лето подошло к концу. Мы привезли из деревни тещу и дочку, и у Маньки наступило время тоски. Новые жильцы ее явно стесняли. Около недели она куксилась, пряталась по углам. Но скоро ее общительность и любопытство победили. Ворона снова гоголем расхаживала по дому. С дочерью вместе она делала уроки, завороженно следя за движением шариковой ручки и шорохом страниц. С тещей торчала на кухне, выпрашивая, а иногда и воруя лакомые кусочки.
Впервые я заметил ее склонность к передразниванию людей этой осенью. Моя меломанка-дочь, сидя в кресле и отгородившись от мира наушниками, сладострастно закатив глаза, покачивалась в такт музыке.
Напротив нее, на спинке кресла, стоящего в другом углу комнаты, сидела Манька. Ее глаза были полуприкрыты голубоватыми веками, крылья расслабленно свисали, а тело раскачивалось в точном соответствии с движениями дочери.
Я захохотал. Дочь, разумеется, этого не услышала — в ушах-то «бананы», зато хитрые вороньи черные бусинки тут же стрельнули в меня. Она явно издевалась. Уже не прикрываясь веками, продолжая смотреть в мои глаза, как бы призывая в сообщники, она снова закачалась из стороны в сторону.
Чем дальше — тем больше. Манькин талант пародиста проявлялся во всем.
