За порогом жизни, или Человек живёт и в Мире Ином - Волошина Инна

— Когда пришёл отец, — начал Бен, — я ушёл из дома и несколько дней не возвращался. Я знал, что мама переживает за меня, а также знал, что нам настало время оставлять наш дом, где мы с мамой прожили столько лет, и я всё-таки вернулся домой. Ты помнишь, Николай, когда меня отсюда забрал Незнакомец? Это мой Учитель. Мы с ним пришли в дом, где мне было всё было до гвоздика знакомо, но в нём был чужой мне человек.

— Как это: чужой, Бенедито? Ведь это — твой отец! — возразил Óдин.

— Он никогда мне не станет близким. Он мне чужой, хоть и мой отец, — парировал Бен, — вот тогда я и сбежал. Потом вернулся. Мне говорили, говорили, что-то объясняли, но я чувствовал, что от меня что-то скрывали. Отец пытался льстить. Мама плакала и молчала. Я ни с кем не хотел оставаться — ни с отцом, ни с мамой. Я метался. Тогда пришла бабушка, это она встречала нас здесь…

Бен замолчал, обдумывая что-то своё, а потом тихо заговорил снова:

— Тогда я решил идти с Учителем… — Бен снова смолк.

— Бенедито, почему родители не остались вместе, ведь мама ждала своего мужа? — нарушил молчание Óдин.

Бен потухшим взором окинул Óдина и вздохнул, у меня же мелькнула мысль, что, наверное, не стоит задевать больную для него тему. Видимо Óдин уловил мою мысль, также мыслью он ответил мне: «Ему надо выговориться. Так будет лучше для него. Он очень подавлен».

Всё это было молниеносно. Бен, вздохнув, продолжил рассказ:

— Да, мама ждала его, — Бен никогда, почти никогда не называл его отцом, просто «он», и всё, — но пройдя путь испытаний, и встретившись с нами, он не мог оставаться там, где могли быть мы…

— Почему? Так кем-то определено? — тихо спросил я.

— Сорока дней ему было мало. Его путь — в шесть лет скитаний определён. А что будет после, как можно узнать? Как? Вот ты, Óдин, ты очень проницателен, что можешь сказать ты?

— Об этом ни я, никто другой тебе ничего не скажет. Это тайна Всевышнего, она сокрыта ото всех, — не растерявшись ответил Óдин Бену, видимо ожидая такой поворот разговора.

— Вот видишь, и ты ничего не можешь сказать, а что было делать мне, юнцу-переростку?

— Не доводи себя до отчаяния, Бенедито, — спокойно и убедительно заговорил Óдин, — всё уже позади. А ты сделал достойный для мужчины выбор, решив идти с Учителем.

— Ты так правда думаешь, Óдин? — в глазах Бена мелькнула живая искорка.

— Я всегда говорю то, что думаю.

— Бен, а что с Мартой? — спросил я, желая отвлечь внимание Бена от его собственной персоны.

— Мама, как и раньше, решила его ждать, но я не мог более оставаться в том же состоянии, что жил столько лет, а значит не мог быть с ней. Она бы вольно или невольно тормозила моё развитие, и бабушка уговорила её уйти к ней. А он…, я даже не знаю, где он сейчас и что с ним, да и знать не желаю… Маму только жалко, не достоин он её любви. И что только она в нём нашла!? — вызывающе проговорил Бен с иронией и горечью в голосе.

— Она любит его, — просто сказал Óдин.

— Что же это за любовь? Любовь, которая губит цветок на корню…

— Часто любовь бывает слепа. Лишь чистая, искренняя любовь окрыляет и живёт вечно, но её надо найти. Найти настоящую Любовь, а не погрязнуть в тенётах страсти и обманчивого влечения плоти, — Óдин говорил спокойно.

Я же волновался и, чтобы не выдавать своего волнения, молчал.

— А я, Óдин, я найду свою Любовь?

— Бенедито, рано или поздно ты пойдёшь на Землю за тем, что поставишь себе целью обрести: будь то любовь, дети, карьера или какие-то познания и навыки. Что выберешь себе сам, за тем и пойдёшь.

— Я знаю это…

Больше мы в этот вечер не возвращались к расспросам Бена. Он, извинившись, вышел прогуляться к морю. И мы тоже с Óдином из дома перебрались на улицу за маленький столик под деревом во дворе. Больше теперь говорил я, а Óдин слушал меня, лишь изредка переспрашивая или уточняя что-либо.

Я говорил и о Синоде. Óдин порадовался за меня и моим успехам. Это теплом коснулось моей души. Я говорил и о Тамаре, скорее о своей тоске по ней и о тщетных поисках её и о своих приключениях. Óдин либо отмалчивался, а если и говорил, то абстрактно или уклоняясь от поставленного вопроса. Я прекрасно понимал его и ни на чём не настаивал. Но мне надо было выговориться, я остро ощущал в себе эту потребность. И только в этот вечер, когда Бен уже вернулся с прогулки, и мы отправились спать, я понял, что бегу сам от себя, бегу от своих мыслей, дум, от всего того, что влечёт меня к прошлому, а именно — к Тамаре.

То, что я усиленно занимался и то, что пустился в путешествие, — всё было лишь стремлением заглушить в себе все думы и мысли только о ней, о Тамаре.

На следующий день мы с Беном отправились в гости к старцу Николосу. Его не оказалось дома, но я знал, что в этот дом я могу свободно войти и без его хозяина. Почти весь день мы были там, ожидая возвращения Николоса. Мы поработали в цветнике, подправили грядки и полили клумбу около дома. Я настолько увлёкся работой, что и не сразу понял, что у меня спрашивает Бен:

— Ник, я там видел говорящий цветок! Разве такое бывает?

— …?

— Ник, да что с тобой?

— Ты что-то спросил раньше?

— Да, я говорю, что видел цветок, который умеет рассказывать истории…

— Какие такие истории? — удивился я.

— Я ровнял край грядки и услышал тоненький чистый голосок, похожий на детский.

— Что он тебе сказал?

— Знаешь, Ник, он говорил примерно так: «Это очень красивая история. История о любви. Я слышал её, когда юноша подарил букет цветов девушке. Она была счастлива, когда он сказал ей слова любви».

Я был зачарован этой историей. У меня не находилось слов сказать что-либо и я просто спросил:

— Бен, а ты запомнил, какой цветок рассказал тебе эту историю?

— Конечно. Это самый красивый цветок на грядке!

— Покажи мне его.

— Идём…

И прежде, чем Бен успел опомниться, я срезал указанный цветок. У Бена была та же реакция, что и у меня раньше, когда старец Николос срезал розу.

— Понимаешь, Бен, так надо. Я поставлю его в доме в вазу с водой, а дальше, что делать с ним, решит Николос.

— А что это за цветок? — спросил Бен, пока мы шли к дому.

— Это Цикламен.

— Да нет, я не про название, а про то, что он говорящий.

— В будущем — это душа новорождённого. Только как свершается это таинство знает лишь Всевышний, — опередил я Бена, с уст которого был готов сорваться ещё один вопрос.

Цветок я поставил в вазу с водой, оставив рядом с ним информацию о том, что это сделал я. Я не решился оставить его историю открытой для любого, кто по какой-либо причине войдёт в дом, пока будет отсутствовать старец Николос. Я не знал, когда он вернётся, поэтому решил больше его не ждать.

— Бен, — позвал я его, — старец Николос не известно, когда вернётся. Пойдём, погуляем где-нибудь ещё.

— Я не против. Но зачем нам идти ещё куда-то? Покажи мне свой дом. Ведь ты его уже обустроил?

— Да, конечно, и уже давно.

— Тогда идём к тебе?!

— …

— Ник, мы идём к тебе домой?

— Да. Идём…, - ответил я через силу.

Бен смотрел на меня вопросительно. Но я не мог всего объяснить мальчишке. Для меня он был всё ещё подростком-несмышлёнышем, хоть я и осознавал, что предо мной почти зрелый мужчина, но я не мог ему сказать: «После твоего ухода, дом для меня станет совсем пустынным».

Я не хотел его обидеть, не мог и объяснить ему своё состояние. У него хватало и своих проблем.

И вот мы в городе. Бен восторженно рассматривает всё в округе.

— Вот здорово жить в лесу, правда, Ник?

— Бен, это не лес. Всего лишь дубовый бор.

— А как называется город?

— Дубовый Бор.

— Здорово, Ник! А где ты живёшь?

— Здесь не далеко. Но может быть…, - я осёкся на полуслове, но продолжил, хоть и не то, что хотел сказать, — может мы зайдём к моим друзьям? Я давно не виделся с ними.