В Фёдоров - Воители трех миров
Кто знает, может, так оно и было, и дух Кэрэкэна перерождался и передавался у таттинцев из поколения в поколение несколько раз В подобном случае не исключено, что какая-то его часть проявилась таким "литературным" и мировоззренческим образом в Платоне Ойунском.
В самом начале тех же 30 х годов из под пера русского писателя Бориса Лунина, проведшего полтора года в творческой командировке в Якутии, вышла книга, которая долго стояла особняком в ряду художественной документалистики и на которой нам просто нельзя не остановиться. Довольно объемная повесть бьла полностью посвящена известному шаману Протасову из Чурапчинского улуса и называлась на манер нынешних детективов — «Смерть ойуна» Правда, под заглавием подразумевался не физический уход в небытие Протасова, что был в ту пору жив и здоров, а "смерть" его как шамана, публично отрекшегося от "постыдного прошлого" и начавшего созидать "правильную" советскую биографию Только подобный пропагандистский сюжетный ход, показывающий движение личности от "тьмы и обмана" к "свету новой жизни", собственно, и оправдывал в глазах коммунистической системы появление "шаманской" книги Тем не менее, выполняя идеологический заказ, Борис Лунин оставался неплохим мастером своего дела, серьезно отнесся к сбору материала, хорошо изучил этнографическую литературу. Он много времени провел со своим героем, часто и подолгу беседовал с ним по душам", присутствовал на специально организованных "для московского гостя" камланиях и с писательской зоркостью зафиксировал увиденные ритуалы. С другой стороны, и объект его внимания был на редкость интересным и необычным. Протасов имел яркий артистический талант, прекрасный голос и музыкальный слух, хорошо играл на хомусе-варгане, сказывал олон-хо, замечательно знал природу и все ее приметы, был редкостным кузнецом, мастером золотые руки, а тому же еще и выдающимся бегуном. 50 верст в день были обычной нормой Протасова, а при необходимости он мог бежать от темна до темна, преодолевая за это время до 130 километров. То есть перед писателем оказалась явно неординарная личность.
Шаманские способности Протасова были замечены в 14 лет, когда он испытал первые приступы инициационной болезни. Приглашенный к мальчику старый ойун Дарха, взглянув на него, не только сразу поставил "диагноз", но и тут же отдал будущему наследнику свой костюм и бубен. Однако еще два года подросток пролежал в постели, не в силах оторвать свое тело от ложа.
"Совершить обряд поднятия больного и наставить его в шаманских молениях опять явился Дарха, — писал в своей книге Лунин. — Он должен был определить, на каком сучке шаманского дерева воспитывалась его душа, и, покормив ее особой рыбой, "источником смерти и несчастья", освободить из заточения. Затем старик вывел его во двор, и там они принялись делать из коры, гнилушек и конских волос чучела разных зверей и птиц — изображения различных духов. Сделали они и главных спутников шамана — гагару, в образе которой шаман совершает свои хождения по духам, и кукушку-сплетницу, которая доносит обо всем злым демонам. Облачившись в камлальные плащи, они сели лицом к высокой лиственнице, и учитель вновь и вновь знакомил ученика со всеми родами чертей, с именами каждого из них, обучал его "кутурару" — особому шаманскому напеву, который исполняется грубым голосом, прерывисто, не глядя на людей, с беспрестанным мотанием головой и который обозначает пение одержимой души. А потом они пустились камлать. Учитель как бы повел ученика по всему фантастическому миру шаманской веры..."
Лунин описал становление и первые годы жизни молодого шамана с подробностями и деталями, достойными хорошего этнографа, но, не забывая о главной своей идеологической задаче, время от времени разрушал мистическую атмосферу фразами или абзацами в которых подчеркиват, что, мол, сам-то шаман прекрасно знал: за всем этим никакого волшебного озарения, колдовства и духов нет и не было в помине. А были лишь ловкость рук, артистизм и выдача желаемого за действительное. Но даже при таких оговорках художественное описание Луниным, скажем, ритуала камлания очень впечатляет и, скорее, заставляет подумать об обратном.
"...Теперь его можно было разглядеть, и вместо молодого, сильного Протасова я вдруг увидел ужасающее старческое существо с глазами без зрачков, с искаженным лицом, с прямоугольным, как бы от ожесточения застывшим ртом, с отвисшей, как пустая сумка, нижней губой — расслабленное, немощное в каждом мускуле своего тела существо. Прерывистое, угрюмое и вместе с тем напевное клокотание вырвалось из его горла. Гармонизированное это исступление как бы волнами плыло по его раздраженному лицу, как сплывает по стеклу ливень. Поводя пустыми белками, существо это, казалось, ничего человеческого уже не видело, не слышало и не чувствовало. Было страшно подумать, что такая внешность в какой-то степени выражает действительное внутреннее состояние человека.
Затихнув, опустив голову на грудь, существо под легкую, как комариное жужжание, дробь бубна сосредоточилось в себе. Началось воспевание шаманом своего духа-праобраза, созыв духов-помощников и спутников и вселение в себя нечеловеческих свойств. Духи слетались на призывы, все тесней и тесней витали над шаманом, пока главный демон-покровитель не вселился в него самого.
Страшно и разноголосо вскрикивало существо, теперь распростертое на земле: то пронзительным криком гагары, то веще кугукало вороном, то будто въявь звенело по-журавлиному, то куковало, то кыгыкало с заунывностью болотного кулика. Медленно и напряженно длилась эта часть мистерии, то замирая и усыпляя, то заставляя вдруг вздрагивать от бешеных метаний шамана..."
Согласитесь, что показанная далее подробным же образом пляска шамана и все остальное шестичасовое камлание, кажется, больше подошли бы для книги, не лишающей шаманизм прав на существование, а утверждающей обратное.
В этом заключалась слабость и прочей атеистической пропаганды: как ни пыталась она искривить зеркало отражения действительности, в нем все равно угадывалась нежелательная реальность. Так, когда Протасов публично отказался от прошлого, его заставили выступить с "саморазоблачением".
Сев на пол и немного постучав в бубен, шаман вдруг поднялся в воздух, то есть, говоря современным языком, стал левитировать. А объяснил "фокус" на удивление просто и "понятно": на каждого человека действует восемь разных сил, и если суметь их мысленно уравновесить, то любой из вас поднимется в воздух. Попробуйте. Или, изменив свою внешность, он неестественно, в несколько раз удлинил шею и уменьшил голову. Секрет же, якобы, заключался в том, что ойун "сильно опустил плечи, и вообще у него висит под рубахой груз в два пуда". Интересно, что такие объяснения вполне устраивали организаторов "шоу". А вместе с тем люди достоверно знали, что Протасов исцелял неизлечимо больных, читал чужие мысли, раскрывал таинственные преступления. На его клики слетались птицы и сходились звери, а собственный конь по просьбе хозяина вставал на колени и носил, как собака, следом за ним в зубах шапку. Пройдя "покаяние" и восстановление в правах, Протасов был направлен районным начальством на учебу в Якутск, можно сказать, "по специальности" — во вновь открытую театральную студию. Тогда же он загорелся желанием сыграть в упомянутом "Красном шамане" главного героя. Но режиссер (видимо, не до конца подверженный атеизму) испугался, что камлание в пьесе настоящего ойуна может привести к непредсказуемой ситуации, и отказался выпустить его на сцену. Тем более что при первой же демонстрации Протасовым своих шаманских "фокусов" произошла авария на местной электростанции. И то ли этот отказ подействовал на Протасова, то ли его нестажерский уже возраст, но вместо студии вчерашний шаман поступил учиться на курсы трактористов и, не зная ни одного слова по-русски, блестяще их окончил. Уверенно оседлав "железного коня", вернулся на родину и стал учить других. Казалось бы, и впрямь наступила "смерть" прежнего ойуна, но в 37 лет "перековавшийся" Протасов вдруг неожиданно покончил жизнь самоубийством. Интересно, что почувствовал в это время в Москве Лунин, ставший невольным мрачным пророком его судьбы?..
После оттепели 60-х годов шаманам стало чуть посвободней на книжных страницах. К тому же "подросло" очередное поколение их "родителей" — писателей малочисленных народов Севера, которые хоть и чтили коммунистические идеалы, но уже не были запуганы сталинизмом и могли позволить себе иногда использовать какие-то светлые краски в портретах шаманов.
Пожалуй, "гуще" всех населил избранниками духов свой роман "Ханидо и Халерха" (первый в юкагирской литературе) Семен Курилов. У него в повествовании участвует сразу несколько шаманов, к тому же представляющих разные национальности. И если большинство из них все-таки даже внешне выглядит не слишком-то симпатично и относится к привычному для советской литературы типу "шарлатанов и эксплуататоров", то молодой, красивый и добрый Токио являет пример настоящего, подлинного целителя душ. "Скопление огромной шаманской силы — вот что представлял собой Токио. Рассказывали, что он волшебными словами исцелял умирающего..."
