Николай Гайдук - Волхитка
Ярослав, заметно постаревший за эту ночь, неторопливо шагал через поле – в сторону ближайшей станции, откуда временами долетал приглушенный грохоток железнодорожного состава, проходящего с запада на восток.
День разгорался. Жаворонок в небе ликовал и не хотелось думать о печальном. Хотелось – о хорошем. Только что же хорошего можно было найти в этих чёрных черновиках – черновиках прошедшей ночи? Ничего страшнее в жизни молодого человека ещё не было и уже, наверное, не будет – страшнее не придумаешь.
Опечаленный, всё ниже и ниже клонящий голову, он прошёл мимо станции. Остановился около обрыва – внизу шумела бурная река, бившаяся грудью в бетонные быки – могучие опоры железнодорожного моста. Призывный голос электровоза, похожего на голос далёкой кукушки, послышался где-то за спиной.
Молодой человек повернулся на этот голос. Пришёл на станцию.
Уже в вагоне, сидя у окна и вспоминая рассказ кладбищенского сторожа, Ярослав подумал: «И всё бы ничего, но где же логика? Ключ-трава, галеры, клад в пещере – всё это время дальней глубокой старины. И вдруг – белогвардейцы. Сталин. Гитлер. Какая-то, простите, каша получается. Где логика?..»
Пассажирский поезд, на котором Ярослав куда-то ехал – через всю Россию – то и дело останавливался на полустанках, станциях, в городах и городках. И чем больше Ярослав смотрел на разноцветную жизнь, мелькавшую на перронах, на полях, на лугах за окном, тем сильнее в нём укреплялась мысль, что весь этот ночной рассказ, услышанный от старого кладбищенского сторожа, имеет простую «железную» логику.
Все эти люди, о которых древний старец рассказал, это были не сыновья Чистякова – это были внуки и даже правнуки. И даже более того – это были не Чистяковы. Разговор был вообще о русских людях, так жестоко, так безумно – или может быть, умно? – миллионами сгубленных в годы гражданской войны, в годы коллективизации, во время раскулачивания и расказачивания.
«Богу или чёрту нужны такие нечаянные судьбы русских сыновей? – угрюмо думал Ярослав, глядя за окно вагона, где проплывали заброшенные поля. – Богу или чёрту? За ответом далеко ходить не надо. Ярыгино семя – крапивное семя – цветёт и размножается! Сколько тут было пшеницы и ржи, сколько тут было гречихи и донника! А теперь – сплошной чертополох!»
За окошком поезда смеркалось, когда молодой человек заметил в сером поле какую-то светлую тень, стремительно бегущую вдоль железной дороги. Скорей всего, что это был зайчишка, испуганный грохотом поезда, или, быть может, выстрелом охотника, не видимого из-за деревьев. Или, быть может, дикая бездомная собака бежала в полях… Но молодой человек, сидящий возле окна, в первую очередь подумал про Волхитку.
И опять ему вспомнился древний кладбищенский сторож, и то, что было рассказано по поводу Волхитки.
6Большое и весёлое гнездовье Чистяковых опустело; так или иначе, но свершились нечаянные судьбы сыновей. Просторная изба затихла. Хозяйство день за днём стало рушиться. Злата – несчастная мать – поседела, ссутулилась. Мать, на глазах которой, как свечки на ветру, гасли дорогие сыновья – а поначалу без вести Емельян пропал – мать надорвала душу невыносимым горем. И стало у неё в груди однажды легко и пусто, как будто сердце вынули. И она тогда впервые за много-много лет вздохнула свободно, улыбнулась кротко и печально. И улыбка эта уже не покидала просветленного лица.
Злата ушла из деревни своей навсегда.
Говорят – обернулась Волхиткой. Возможно. Только слышно было и другое.
Один из монахов мне рассказывал когда-то удивительную историю о том, что на Афоне в молодости он встречал старинных иконописцев, тех, кто, испокон серьезно занимался богоугодным делом. Такие мастера сначала терпеливо постились и ничего хмельного в рот не брали. Затем грехи смывали в калёной бане, натягивали чистое рубище и тогда только, благословясь, подходили к пустой доске – икону «раскрывать», такое бытовало выражение в кругу иконописцев.
Так вот. Иконописцы на Афоне говорили, что в монастырских кельях был у них в ту пору в работе новый лик – икона Беловодской Богоматери, изначально будто бы писавшаяся с какой-то преподобной Златы. Оригиналов этой иконы – раз-два и обчёлся, а талантливой подделки довольно много. Любители старины, да и просто люди, не равнодушные к истории своей страны, – а таких немало, слава богу – они и теперь ещё могут подобные иконы отыскать. Ведь не всё же спалили, не всё порубили – нет, нет, нет. Кое-что бесценное, бессмертное есть ещё, есть в далёких заповедных уголках, где сохранились нравы и обычаи когда-то процветавшей великой беловодской стороны, по самобытности не знавшей себе равных на Земле.
И если вам однажды посчастливится увидеть оригинал – икону Беловодской Богоматери, эту редчайшую редкость, – ваша душа не сможет не содрогнуться болью и восторгом. Боже святый! Кто это? Кто смотрит в мир людей с этой иконы? Что это за женщина с лицом «скорбящих радостей»? Неужели и она когда-то жила рядом с нами, простыми смертными? И неужели это она – вот эта святая краса – Волхиткой пошла по земле? Неужели?
Вопросов много. Ответов нет.
Загадка века. Тайна мастеров.
ОБРАЗ ПЕЧАЛЬНЫЙ И СВЕТЛЫЙ
штрихи к незавершенному портрету
Я не уверен, что мои корявые штрихи помогут вам дорисовать сакраментальный портрет Волхитки, но промолчать не могу.
Случилось так, что с детства мне была знакома эта «загадка века, тайна мастеров» – икона Беловодской Божьей Матери. Более того, есть у меня в шкатулке одна великолепная деталь – золотая слезинка, так я назвал её, которая могла бы в руках у мастера превратиться в золотую точку для вашей книги…
Но давайте лучше по порядку.
То, что я вам здесь пишу, рассказал мне дед мой, который богомазом был по молодости, покуда руку шрапнелью не рвануло на японской в Порт-Артуре.
История с иконой Беловодской Богоматери случилась в ту пору, когда на русских землях громыхнула революция и антихристы под видом богоборчества – беззастенчиво и ненасытно – пустились грабить наши монастыри, церкви, души…
В хозяйстве, как известно, и пулемёт не помеха, так что же про икону говорить? Вещь необходимая. И вот однажды у одного из деревенских мужиков появилась в хозяйстве оригинальная дверь: огромная икона какой-то богородицы в белоснежных одеждах, в золоченом нимбе с драгоценными каменьями, сверкающими на солнце.
Справедливости ради нужно сказать: это был хороший, хозяйский человек, Виктор Деловитов, Витя, которого сызмальства прозвали – Деловитя. Он был примерный семьянин и любящий отец. Только, видно, был он до того толстокожим и до того оболваненным, оглушенным революционною шумихой – даже сам не ведал, что творит. Это не служит никаким оправданием для Деловити, но…
В общем, дело было так.
2Река долину распилила в аккурат пополам. На левом берегу остались покосные луга, а на правом – Монастырская пустошь, густо поросшая вереском и папоротником. Неподалёку от пустоши залегали торфяники – вот ими-то как раз и топились монахи, несколько веков тому назад обосновавшие здесь монастырь; камень пришлось добывать им в пяти километрах от пустоши – на плотах и на лодках сплавляли. После революции – года через три – монастырь подняли в воздух при помощи взрывчатки; остались только обломки, зубасто торчащие там и сям. Вольный ветер, какой всегда посвистывал над Монастырской Пустошью, всяких семян горстями набросал на место взрыва. С годами там зазеленела молодая поросль – сосёнки ощетинились, живучие лиственницы. Дорога, каменными плитами вымощенная к монастырю, заросла, задичала. Упали кресты монастырского кладбища и провалились могилки, налитые слезами дождей.
Первое время, когда эта Пустошь не сильно ещё задичала, окрестные парнишки любили тут ошиваться тёплыми летними днями и вечерами, какой-нибудь запойный мужичок или бродяга находил тут приют. Но позднее охотников здесь побывать становилось всё меньше и меньше, а потом и вовсе никто нос совать не решался – дурная слава оградила это место от людей. Только дикие птицы гнёзда свивали в камнях, разорванных чудовищным зарядом тротила. Только зверь какой-нибудь вырывал себе нору среди молодого густого подроста, корнями охватившего фундамент бывшего монастыря.
Виктор Деловитов – Деловитя – несколько лет подряд заглядывал в эти места; торфяники его привлекали; в начале погожего лета он сушил торфяные пласты, а позднее переплавлял на лодке – топился этим торфом едва ли не всю зиму.
А в тот день – в середине июля – Деловитя с необычным каким-то грузом приплыл на лодке с монастырской стороны.
Два рыбака, сидящие с удочками на бережку, в недоумении переглянулись.
– Чего это он поволок?
– Торф. Чего же?
– Ну, ни хрена себе – торф…
– Ну, а что же?
– Да ладно, ты смотри! Клюёт!
