Вольф Мессинг - Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина
Я настолько задумался, что незаметно свернул на улицу Герцена. Тут горели фонари, и я внезапно похолодел: впереди, шагах в десяти, брел «Человек-в-плаще!».
Лет двадцать он не являлся мне, я уже и забывать стал о нем, и вдруг опять! На меня сразу навалились прежние страхи и та подавленность, которая всегда сопровождала этот мой воплощенный кошмар.
Первый мой порыв был вызван обычной трусостью – я хотел убежать, скрыться, спрятаться! Остановившись, я отчитал себя за малодушие и направился следом за Человеком-в-плаще.
Глубоко-глубоко в душе жила надежда, что, как только я узнаю, фантом ли преследует меня или живой человек и кто же это такой, то чары спадут, будто в доброй сказке, и я навеки освобожусь от страха.
Каждый шаг давался мне с трудом, все во мне сопротивлялось, стремилось уйти, но я преодолевал себя и шел, шел, шел…
В какой-то момент даже нервный смешок родился во мне – я сам преследовал Человека-в-плаще!
Незаметно я прибавил ходу, и, когда до предмета моих страхов осталось всего пять шагов, мне удалось рассмотреть Человека-в-плаще. Да, это был он.
Все тот же плащ с крылаткой, все те же круглые пуговицы «под дерево», неглаженые штаны в клетку, шляпа, тупоносые ботинки…
На перекрестке Человек-в-плаще глянул в сторону, убеждаясь, что машин нет, и я увидел его профиль. Он! Это был он!
Этот толстый, словно опухший нос, брови пшеничного цвета, щеточка усов, тонкие губы, всегда сомкнутые, будто в гримаске легкого отвращения, пенсне. Это был он.
Живой человек, совсем не привидение какое-то.
Вспомнился Сталин, как он однажды спросил меня, не медиум ли я. Я тогда спокойно ответил, что спиритические сеансы и столоверчение – это развлечение для скучающих аристократов, чьи невежественные умы не проникают в суть вещей.
Я ни с кем особо не делился своими воззрениями на тему божественного. Я верю в Него, признаю Его сущность, Он для меня – Творец и Вседержитель, но идеи ада и рая вызывают протест в моей душе. Не верю я в посмертное воздаяние, это слишком примитивно. Пугать адом и прельщать раем – это извечный прием жрецов всех мастей, дабы запугать паству. Жрецы живут на том, что, возбуждая страх в мирянах, кормятся с него, провозглашая себя посредниками между людьми и Господом.
Вот только Бог слишком велик, для Него даже все человечество разом, в целокупности, неприметная соринка, прилипшая к земному шарику. Творец непознаваем, но есть надежда, что наши мысли, наши молитвы доходят до Него, доходят без помощи «особ духовного звания».
Смешно даже думать, будто Создатель в самом деле позволяет существовать Сатане и чертям в аду. Как только вы признаете существование дьявола, так сразу идет отрицание того, что Бог всемогущ.
Нет в мире силы, способной противостоять Господу, а устраивать пекло для грешных душ… Это даже более глупо, нежели нам следить за амебами и наказывать их за плохое поведение.
Мне хочется верить, что моя душа бессмертна, но так ли это? И куда она отправится после того, как покинет мое тело с последним вдохом? А уж вызывать духов…
Спиритизм – это некое салонное колдовство.
Обо всем этом я думал, преследуя Человека-в-плаще.
Мой дух укрепился, решимость во мне росла. Я и вовсе воспрял, когда понял, что Человек-в-плаще подчиняется моему внушению.
Я не хотел, чтобы он оборачивался, интересуясь, кто это там идет за ним, и никаких оглядываний не было.
Шли мы не слишком долго и наконец добрались до цели – старого пятиэтажного дома. Человек-в-плаще вошел в подъезд и поднялся на четвертый этаж. Я неотступно следовал за ним.
Торопливо открыв дверь, обитую черным дерматином, он шагнул в прихожую, я прошмыгнул за ним.
Больше всего тогда я испытывал не страх, а неловкость, боясь, что навстречу выйдет жена моего персонифицированного кошмара или дитя, но в квартире стояла тишина.
А потом до меня донесся стон.
Человек-в-плаще снял свое одеяние и повесил на крючок. Не разуваясь, нервно потирая ладони, он прошествовал в узкую и длинную комнату, торцом выходившую к большому окну.
Комната была скудно обставлена: шкаф, столик, диван, картина на стене, до того пыльная, что было невозможно разобрать, что же на ней изображено.
А на диване лежал человек со связанными руками и ногами. Рот его был плотно замотан шарфом.
– Что, Владек? – неожиданно тонким голосом спросил Человек-в-плаще, спросил по-польски. – Больно? Томно? Ничего, это скоро пройдет. Все проходит, и боль, и томление. И сама жизнь. В мире нет ничего вечного.
Он небрежно размотал шарф, и лежащий на диване закашлялся, после чего прошептал:
– Зачем ты мучаешь меня, Вацлав? Что я тебе сделал плохого? Ты видел от меня только добро – это же я помог тебе бежать в Россию, я устроил твою свадьбу здесь, в чем раскаиваюсь, конечно. Зачем ты убил Дашу? Только не говори, что это она сама зачахла!
– Ну, нет, конечно, – пожал плечами Вацлав, приседая на скрипучий стул. – Я ее убедил, что она смертельно больна.
– Чем она тебе помешала?
Человек-в-плаще снова пожал плечами.
– Ничем. Просто так мне лучше, когда никого и пусто.
– Тогда зачем тебе я? Освободи меня, и тут станет пусто!
Вацлав укоризненно покачал головой.
– Ты не понимаешь, Владек. Вот здесь, – он приложил ладони к залысому лбу, – живет мой бес. Он насылает на людей страх, тревогу, тоску, отчаяние. Понимаешь? Иным мой бесенок до того может испортить жизнь, что они не выдерживают и стреляются. Ну, или вешаются. Помнишь Семена, что жил на одной лестничной площадке с вами? Еще в Минске?
– Так это ты его?
– Не я! Мой бес! Я всего лишь избранник Сатаны, и мне любопытно наблюдать, как вы маетесь, как корчитесь… Я ведь никого и пальцем не тронул! Вы сами рвете на себе волосы и разбиваете головы об стену, лишь бы не чувствовать, как я копошусь в ваших мыслях, а вы так смешно воете!
– С-садюга!
Вацлав покачал головой.
– Владек, – сказал он укоризненно, – разве я кому-нибудь причиняю боль? Нет же.
– Моральные пытки доставляют боль не меньшую.
– Ах, брось! Если хочешь знать, вы меня дико раздражаете. Я нагоняю на вас страх? Отлично! Так отчего же вы трусите? Отчего не одолеваете свою боязнь? Отчаяние вам жизни не дает? А вы переборите его!
– Вацлав, ты подонок. Ты же выбираешь не человека с сильной волей для своих извращенных игр, ты ищешь кого послабее, кто заведомо не способен воспротивиться твоему «бесу»!
– Может, и так, – пожал плечами Человек-в-плаще.
Все это время я стоял у стены, словно оцепенев. Ни Владек, ни Вацлав не видели меня, а я жадно вслушивался, и передо мной открывалась душа Человека-в-плаще – мерзкая клоака.
Я оказывался прав в своих наивных надеждах – да, узнавая суть Вацлава, мне становилось легче, незримый груз давних страхов спадал с меня, рассеивался морок.
Почему раньше я не мог воспротивиться Человеку-в-плаще? Может, потому, что не считал его человеком? Разве ребенок, боящийся «Того-кто-сидит-в-шкафу», отождествляет свой страх с живым человеком? Нет, его пугает некая непонятная сущность, затаившаяся во мраке и готовая причинить зло. Так и я.
Огромным облегчением являлось уже то, что у Человека-в-плаще оказалось обычное имя.
Однажды на концерте я встретил подобного типа, имевшего способности внушения. Он тоже любил наводить на людей страх или преклонение – это было его любимым занятием, выдавая душонку себялюбца с большими претензиями. Но чтобы вот так, как этот Вацлав, доводить людей до последней черты…
Это был обычный маньяк, только что оружием его служил не нож, а переразвитый мозг.
Помню, я усмехнулся при этой мысли – Вацлав был как бы моей противоположностью. Я оставался на позициях добра, он олицетворял зло.
Конечно, я далеко не ангел, но вот Вацлав был истинным бесом.
Как он сказал? Избранник Сатаны? Что ж, верно.
Только нужно понимать, что есть дьявол. Это никакой не Люцифер, в легенде о падшем ангеле больше поэзии, чем сути.
А суть в том, что зло рассеяно по душам человеческим. В каждом из нас сидит бес, как в этом Вацлаве. Просто у кого-то демон здоровенный, занимает всю телесную оболочку, а в ком-то прячется хилый бесенок, полудохлый от редкого применения.
И ничего с этим не поделаешь, и не надо. Добро пассивно, активно лишь зло. Плохо?
А тут надо думать чуть-чуть иначе, правильно думать.
Добром никогда не достичь справедливости, потому что за нее нужно бороться. Борьба же является насилием, то есть злом.
Очень просто сказать: «Мы – хорошие, а они – плохие», но будет ли это правдой? Ведь «они» могут сказать то же самое, и будут правы, ибо в мире все относительно.
Те, кого мы зовем плохими, имеют точно такое же право жить, что и мы, назвавшиеся хорошими. Чем они хуже нас?
Тем, что нарушают наши законы, попирают наши обычаи и табу? А почему они должны соблюдать правила, по которым играем мы?
Когда детолюб насилует маленькую девочку и душит ее – это зло. Когда насильника казнят или убивают – это добро? А ведь даже у подонков и мерзавцев есть матери, которые будут лить слезы по своим непутевым чадам…
