Эжен Канселье - Алхимия
«Experientia firmet lumina» — да укрепит опыт зрение твоё — советует Михаил Майер в XIII Эпиграмме из Убегающей Аталанты, показывая прекрасную и знатную беглянку, лёгким шагом исчезающую от преследователя, который на сей раз снабжён посохом, очками и фонарём. Следы его смешиваются со следами его вожатой, крепко впечатавшимися в толстый слой песка.
На оборотной стороне семи изящных памятных медалей из великолепного серебра, которые в 1693 году получил путём трансмутации свинца Христиан, герцог Саксонский, серебра более звонкого и плотного, чем обычное серебро, никто уже не преследует нашу алхимическую Цереру, которая тем не менее оставляет следы, как бы приглашая идти за ней:
«Наше делание, — утверждает Лиможон де Сен-Дидье, — есть путь среди песков за звездой Севера, а не по следам, отпечатанным на земле. Здесь идёт столько людей, что все следы смешаны меж собою и все тропы переплелись, а потому неимоверно велика опасность заблудиться и пропасть в ужасных пустынях, утеряв истинный путь, и только возлюбленные Небесами мудрецы могут распознать, куда идти»[152].
* * *Печать Соломона или шестиконечная звезда есть знак Философского Камня в красном, нераздельно соединяющего четыре стихии в каждом из равносторонних треугольников, будь он в обычном положении или вершиною вниз. Такое высшее согласие (harmonie) воссоединённого вещества может быть достигнуто только с помощью меркурия философов, первохудожницы Делания, обозначаемой древним пифагорейским пентаклем.
Будучи истинной понтийской водой, она соответствует женскому естеству и покрывает герб бабки Сирано Флоранс (grand-mère Fleurance, великой Цветущей Матери), влажною стихией лазури, среди которой мы видим стебель ячменного (orge) колоса, символа плодородия. Фонетическая кабала раскрывает его название также как Όργη, orgé, оргию, движение естества. Соответствующее прилагательное — женского рода — Όργας, orgas — плодородный, зрелый, оно проистекает из глагола Όργᾶς, organ, созревать, исполняться соком, крепостью.
В верхней части герба двое серебряных чёток вокруг таких же серебряных роз подчёркивают важность молитвы — в точном соответствии со второй гравюрой Mutus Liber, на которой мы видим художника и его жену, молящихся на коленях по обе стороны атанора.
* * *Целые отрывки из философских трудов Сирано могут быть полностью, как они есть, включены в алхимические тексты самой высокой пробы, ибо они ни в чём не противоречат древнейшим и мудрейшим глоссам.
Например, в Государствах Луны (Estats de la Lune) мы встречаем зелёные луга Космополита, где бьёт наш источник, о коем Бержерак пишет: «нехотя покидает он свою родную землю». Все цветы, какие только существуют, можно увидеть в его чистой воде, обновляющей философу юность его.
«Старые волосы выпадают и дают место росту новых, более густых и мягких, юность возгорается во мне, лицо вновь румяно, естественное тепло проницает влажность плоти, и возраст мой — вновь четырнадцать лет».
То же самое мы читаем в очень древнем труде, записанном в XV веке авторитетным адептом, почитаемым всеми за смирение и кротость мысли. Родившийся в Падуе в 1406 году, Бернар ле Тревизан приступил к изучению герметической науки, когда ему было четырнадцать, и достиг цели своих опытов только после шестидесятилетнего труда. Вот что говорит он в своём Потерянном Слове о знаменитом иносказании, над коим проводят ночи неусыпных бдений все наши лучшие умы:
«Итак, открою, что Камень сей есть растительный Камень, ибо это сладчайший дух, исходящий из виноградного зёрнышка и становящийся в ходе первой работы твёрдым белым телом так, как это описано в Зелёном Сновидении, в котором после Текста об Алхимии тем, кто мудро взыскует истины, уже вручена практика растительного Камня»[153].
Превознесённые добрым Тревизаном, эти два маленьких трактата до XVII века ходили в рукописи, странствуя из рук одного алхимика в руки другого. В небесном вожде Зелёного Сновидения мы узнаём водителя Сирано по райской местности; но если для анонимного адепта это «ветхий почтенный старец с прекрасно сложенным во всех его частях теле», то автор Иного Мира (l'Autre Monde) оставил описание юноши торжествующе-прекрасного, встреченного им в «жасминовых и миртовых зарослях», тех самых, что боялся мять своими шагами очарованный герой и зритель Зелёного Сновидения. Вождь этот для него — гений Мудрецов.
«Левою ногой он стоял на поддерживающем его земном шаре, а пальцем вздетой десницы прикасался к шару небесному над его головой, в шуйце же его был тяжёлый адамантовый ключ»[154].
В предыдущей работе[155] мы уже разъясняли двойную алхимическую символику этого ключа, отворяющего двери как духовного, так и материального делания. Сирано оказывается искушён в играх детей — ludi puerorum; он выказывает себя кабалистом высочайшего уровня — ведь именно старец Илия (vieil Elie) — велий Илия — для него предстаёт «иноземцем, говорящим на моём языке». Язык этот — язык иного мира, всеобщий и материнский, язык птиц. Этот язык, не употребляемый в нашем подлунном мире, Савиньён понимает «более зримо и умозрительно», чем впитанный им с молоком кормилицы язык старого Парижа Людовика XIII.
Совершенно очевидно, что французский и греческий ближе к материнскому языку (langue mère), нежели все иные языки мира, и не только Сирано, но и гуманисты Возрождения знали, на каком языке говорили дубы в Додонском лесу. Алхимический смысл этого предания становится ясен, когда мы уяснили, что древле Иасон срубил из Додонских древ корабль для путешествия за Золотым Руном. Французский, галльский (gaulois, т. е. язык «галлов» — «орехов дубовой коры» — перев.) не столь уж далёк от Языка Истинного ведения (Vrai scientifique), в то время как «чем далее язык от Истинного, тем менее он прозревает умозрительное» (Государства Солнца).
Всякая наука, всякое ведение есть неведение для не ведающих о Всеобщем языке; никакое углублённое изучение Естественной Философии без него невозможно, алхимия же превратится в обычные опыты простейшей химии.
Важно отличать и отделять букву от духа, равно как и поверхностные учения оккультных наук от глубинной мудрости. Об этом предупреждает Сирано Бержерак, напоминая о плодах древа ведения:
«Храните, однако, себя от лжи; у большинства плодов, висящих на этом древе, толстая кожура, и если вы ограничитесь этой кожурой, то падёте ниже, чем человек, если же вкусите сам плод, станете как Ангелы».
Тот, кто сам не работал у горна, будь он даже мудрейшим и тончайшим теоретиком, никогда не поймёт ни сколь тесна связь художника с материей — Госпожою Мысли его, ни какими откровениями она может с ним поделиться, будучи выведена огнём из своего сонного состояния, так что в результате художник становится огненным любомудром — philosophus per ignem.
Символическая иконография часто изображает минерального субъекта мудрецов в его первородном, то есть первого порядка (primordial) состоянии, именно таким, каким он извлечён из месторождения, в виде сухой скалы, из которой растёт могучее и исполненное плодами древо. Этот образ мы обнаружим с надписью sic in sterili — так из бесплодного — на предпоследней странице очень любопытного Искусства горшечника Киприана Пикольпасси. Последний, представив себя в виде конного (кавалериста), по нашему разумению кабалиста, дополняет явную эзотерику своего образа следующей надписью:
«Я помещу вас в конце моего труда туда, где простирается страна Длительности, моя родина».
Разумеется, эта страна и есть наша первоматерия, именуемая также земляной колбой или чревом земли (ballon de terre), что всегда есть также и «масса, куча, груда, ворох» (masse, moncel), по нашему разумению, позволяющая кабалистическое толкование ея как моей соли (mon sel).
Скала Сирано обладает высшими достоинствами и пронизана корнями, свидетельствующими о ея растительных качествах. В траве у подножия этой скалы, «покрытой множеством юных, зелёных и густых деревьев», можно встретить чудесного Феникса. Вариант текста, который мы встречаем в издании Гарнье, не менее выразителен:
